Селеста Риверс
Я сейчас сижу с ним в дорогом ресторане. Я была в шоке, что здесь вообще не было людей и что к нему так относились другие. Кто он такой? Я сидела и пыталась выглядеть холодно и серьёзно, но на самом деле была шокирована, чувствовала себя виноватой и неловко. Я совсем не хотела ударить его дверью. Как это случилось — сама не знаю. Случайно. Я просто открыла дверь, а он, оказывается, хотел сделать это тоже. Честно говоря, стыдно, но с другой стороны, ему должно быть стыдно за то, что он делает — преследует, чего-то добивается. Я бы хотела поехать в Америку, домой прямо сейчас, но не могу оставить дом Лии и её котёнка, за которым присматриваю. Как только она приедет сюда, я уеду. Она задержалась у бабушки и сказала, что пробудет в гостях месяц.
Я смотрела на него, и он был всё такой же харизматичный и красивый, но очень раздражающий. Ненавижу. Какой-то маньяк. Когда он вспомнил про серьёзный разговор, я выпрямилась и начала:
— Да... я бы хотела, чтобы ты от меня отстал. Чтобы не лез ко мне и, тем более, не преследовал. Если тебе мало внимания девушек — это не мои проблемы. Иди найди другую. - Он нахмурился, и взгляд потемнел. От его взгляда сразу же по коже побежали мурашки.
— Mia bambina, мне кажется, ты не понимаешь. Мне не нужны другие. У меня есть ты. Ты — моя. Хочешь ты этого или нет, ты была, есть и будешь моей. Даже после смерти ты будешь моей. Я больше не хочу слышать об этом ни слова, тебе понятно? — Я отвела взгляд.
— Но ты же понимаешь, что насильно не заставишь себя полюбить? — ответила я, смотря на стену позади него.
— Смотри на меня, Селеста, — сказал он грубее и строже. Я посмотрела на него, и его взгляд стал мягче. — Вот так. Моя ты умничка. На счёт того, что я не заставлю тебя меня полюбить... ты уже меня любишь и тянешься ко мне. Ты этого не видишь, разве, Селеста? — Он продолжал уверенно ухмыляясь.
— Что?! Может, я сама буду решать, люблю я тебя или нет. И запомни, Росси, я никогда и ни за что не полюблю тебя. Я не буду настолько тупой, чтобы влюбляться в своего сталкера, — я рявкнула на него.
— Ты лгунья, mia bambina. Недавно стонала моё имя и кончала, думая обо мне, не так ли? А теперь говоришь это? Ты милая. — Когда я услышала это и увидела эту победную улыбку... уверенность... я даже не знала, как реагировать. Я замерла.
Потому что испугалась. Потому что удивилась.
И потому что... мне стало стыдно. До дрожи. До жара под кожей.
Эти слова ударили в самое уязвимое. Сердце сорвалось вниз, куда-то в живот. Мне стало жарко. Обжигающе жарко. Щёки вспыхнули. Грудь сжалась. Уши зазвенели.
Он... он знает.
Как он может знать?
Я же была одна. Никто не видел. Я же...
Я же даже себе в этом боялась признаться.
Но он — знает. Не просто догадывается. Знает. И это как раз самое страшное. Я молчала... тридцать секунд, минуту, а потом сказала:
— Это не правда... с чего ты взял?
— На собственные глаза видел. Всё прекрасно слышал. И знаешь, эти звуки были прекрасны. Хочу их слушать и слушать, mia bambina, — ответил он, и тут до меня дошло. Он всё же поставил камеры в моём доме, ведь другого варианта я не вижу... Он знает, что я делаю, он всё слышит, хотя я и закрываю все окна шторами, чтобы меня не было видно с улицы, но тем не менее он знает, что я здесь, и это действительно страшно. «Он маньяк. С кем ты связалась, Селеста? Так не может продолжаться.» - подумала я.
Быстро вскочила, подскочила, я бы сказала:
— Ты больной извращенец и псих. Мне не о чём с тобой разговаривать. Я здесь, в этой тупой Италии не останусь ни на минуту больше. Плохого вечера! — быстро развернулась и пошла к выходу.
Из-за того, что делала всё импульсивно и быстро, не заметила официанта. Я не смотрела по сторонам, не замечала мелочей. Поэтому слишком поздно увидела официанта, выходившего из кухни с подносом, накрытым серебряными колпаками. Еда была для нас.
Мы столкнулись резко. Поднос опасно качнулся, колпаки с глухим звуком упали на пол, один из бокалов разбился, брызнув красным вином на белоснежную скатерть. Я замерла, резко втянув воздух.
— Простите... — выдохнула я, отступая на шаг. Голос звучал тише, чем я ожидала, и почему-то дрожал.
Официант быстро наклонился, подбирая ковпаки и осколки.
— Всё в порядке, синьорина, — ответил он без раздражения, но в его взгляде мелькнуло что-то... осторожное. Будто он понимал, за чей стол он нёс еду.
Я кивнула, не находя, что ещё сказать. Пальцы нервно сжали подол платья, а внутри клокотало. Я чувствовала на себе его взгляд — тяжёлый, цепкий. Маттео. Он сидел спокойно, будто всё это происходило для него в замедленном кино.
«Чёрт... зачем я вообще пришла?» — пронеслось в голове. Но ноги всё равно двинулись вперёд.
Я быстро убежала оттуда. Я выбежала на улицу. Воздух обжёг кожу — прохладный, свежий, слишком резкий после душного, пропитанного ароматами вина и пряностей ресторана.
Холод пробрался сквозь тонкую ткань платья, мгновенно коснулся плеч и спины. По коже побежали мурашки. Я обхватила себя руками, пытаясь согреться, но пальцы всё ещё дрожали — и не только от холода.
Ночь была тихой. Где-то вдалеке шумел город, а здесь, возле ресторана, всё казалось замершим. Я сделала глубокий вдох и пошла. До моего дома было идти долго, примерно час. Но ничего... я всё равно уеду в Америку. Я не буду больше ждать. Хватит. Я расскажу Лие обо всём, что случилось, и что мне срочно надо домой.
Мои каблуки стучали по асфальту, и я настолько погрузилась в мысли, что не услышала, как ко мне подъехала машина.
Я помню только вспышку фар и звук, который разлетелся по ночи, как удар в стекло. Всё произошло слишком быстро и одновременно в растянутом, жёстком замедлении. Дверца заскрипела, и чья-то рука схватила меня так, будто держала не человека, а предмет.
Я попыталась вырваться, но хватка была железная: запястья сжались и мне в лицо ткнули что-то тёмное и влажное.
Сначала я почувствовала только ткань — грубые волокна трутся о губы, нос. Потом ударил запах: резкий, химический, острый, как если бы в комнате включили чистящий раствор.
Ноздри жгло, в ушах зазвучал тонкий писк, мир стал бесцветным и узким, как при взгляде через узкую щель.
Я дернулась, вывернулась, хотела крикнуть, но звук застрял в горле, сдавленный тряпкой и чужой рукой. Под ней губы покрылись горьким привкусом.
Кто-то подтолкнул меня в машину. Сиденье холодило кожу, кожа платья налипла от пота на спину. Руки — их руки — твердо взяли меня за локти, одно движение, и я уже сидела, прижата, а дверь с глухим ударом закрылась.
Машина тронулась: плавное гудение двигателя, резкие рывки на поворотах, запах бензина и кожи, смешанный с тем химическим привкусом, который ещё не успевал уйти.
Два голоса разговаривали низко, без эмоций — как будто обсуждали погоду, а не похищение. Их слова были отдалёнными, как через толстое стекло.
Все мысли, которые пытались собраться в моей голове, разбегались. Но воздух становился тяжёлым, веки клонились. Я чётко почувствовала, как одна из рук держит мою голову, будто чтобы она не упала, и это прикосновение было неосторожно внимательным.
Я хотела выругаться, хотела куснуть, хотела хоть что-то сделать — и только на миг запах химии стал совершенно ядовитым, и мир ушёл в чёрную гладь.
Я пришла в себя медленно, словно из глубокой бездны. Глаза открылись и сразу ощутили ослепительный свет: большие окна с тяжёлыми золотистыми шторами, тонкий блеск люстры над головой, дорогая мебель, словно сошедшая со страниц модного журнала.
Но красота комнаты не приносила облегчения.
Мои руки были прикованы к изголовью кровати холодными металлическими наручниками — жёсткий холод впивался в запястья, напоминая о моём плене.
Широкая кровать с мягким бархатным покрывалом, изысканные подушки и шелковистые простыни — всё словно специально создано для того, чтобы подчёркивать контраст между роскошью и безысходностью.
Я попыталась пошевелиться, но железные браслеты не поддавались. Сердце забилось быстрее, в горле пересохло.
Я напрягла мышцы, пытаясь освободиться, но тщетно.
Тишину комнаты нарушал только приглушённый звук моих тяжёлых вдохов и попыток вырваться из этих наручников. Вдруг я у слышала звук...
Кто-то идёт сюда.