Маттео Росси
После этого случая в доме Селесты, как только я зашёл домой, я хотел успокоить свой член от возбуждения, но, посмотрев на камеры в её доме, которые я поставил ранее, это желание пропало.
Она плакала... моя девочка плакала.
Что случилось? Может, я перегнул палку? Может, обидел её?
Она так плачет... всё внутри сжалось, и захотелось обнять её и поцеловать в лобик.
Как-то успокоить мою принцессу.
Я почувствовал, будто в этом виноват я.
Но когда она плакала больше часа... двух...
Я подумал, что, возможно, дело не во мне...
Или всё-таки во мне?
Может, я действительно ужасно себя веду...
Но я её люблю. Блядь, я её обожаю.
Я не так давно с ней знаком, но знаю о ней всё. Я одержим ею.
Она — как худший наркотик в мире, от которого невозможно оторваться ни на секунду.
Я ревную её пиздец как, и готов убить всех мужчин на свете, чтобы они не смотрели на неё.
Я хочу, чтобы она была моей женой. Хочу иметь детей от неё. Хочу её всю.
Я не умею любить «как все». Не умею быть нежным. Я даже не знаю, как это.
Я никогда не испытывал этого. Всегда был холодным, серьёзным, жестоким.
Я никогда никого не любил... точнее, любил...
Но меня — нет.
Мои родители.
Они были наркоманами и пили много.
Мы жили очень бедно.
И это была не просто небольшая квартира с двумя наркоманами и ребёнком, которым не хватало на еду... нет.
Мы жили в маленьком городе в Италии — Монтальчино.
Он известен своими виноградниками.
Я не жил в квартире — и тем более не в доме.
Не было ни дивана, ни кухни, ни уюта, к которому так стремятся люди.
Только ободранные стены, запах сырости и гнили, и вечно холодный пол.
Мы ютились в заброшенном доме, где не было ничего.
Мои родители?
Они давно выбрали свои наркотики вместо меня.
Мама спала по трое суток, пока отец искал очередную дозу.
А потом они меня даже не замечали — я был для них воздухом. Или мусором.
Я часто ничего не ел. Иногда — по два-три дня.
Жевал корку хлеба, если находил в мусорке.
Для меня было счастьем, когда наступало лето, и я мог красть виноград или другие ягоды.
Пил воду из ржавого крана на соседней стройке.
Но когда наступала осень и зима... я их ненавидел.
Помню, как воровал яблоки с рынка.
Не потому что хотелось, а потому что живот болел так, что темнело в глазах и едва мог ходить.
Я рос среди крыс. Среди шприцов. Среди тишины, которая душит.
Никто не учил меня говорить «пожалуйста» или «спасибо».
Никто не говорил, что я кому-то нужен.
Поэтому я и не говорил первые 13 лет. Вообще.
Я просто молчал.
А потом мой отец убил мою мать.
Он был тогда под дозой, но на тот момент я этого не понимал.
Зарезал ножом — и пошёл пить, пока она стекала кровью.
Она умерла у меня на руках.
Потом батя тоже умер — от передоза.
Мне тогда было девять.
В школу я не ходил.
Я не говорил и не знал ничего, что знали мои однолетки.
Когда умер папа, я остался один и пытался как-то выжить, воруя на рынке.
Но долго это не продолжалось, ведь спустя несколько месяцев я оказался в детском доме.
Меня постоянно дразнили, что я не умею говорить, издевались и били.
Это продолжалось до пятнадцати.
Я всё так же молчал, хотя умел читать и был умнее других.
Я не хотел. Не было смысла.
В пятнадцать меня забрала богатая семья, которая на самом деле была тиранами.
Они были мафией. Не очень хорошей — но всё же были.
Через год я их убил. Взял пистолет, того идиота, который называл себя моим отцом и убил всех, по очереди.
Я понял, что этот мир не такой, как читал в книгах.
Я понял, что здесь просто нельзя, нет... противопоказано показывать слабость и быть добрым к другим.
Иногда я вспоминаю того мальчика, который просил о любви, который хотел просто поесть и чтобы его кто-то обнял...
Но это редко бывает.
Я всю ночь смотрел на неё.
Она уснула, обнимая подушку...
Моя хорошая.
Я восстановил её аккаунт. Пусть ей будет легче.
Я не знаю, почему она плакала, но я не хочу, чтобы из-за меня.
Она не должна плакать из-за меня.
Я сделаю всё, чтобы этого не было.
Когда она проснулась, она написала мне — зачем и как я восстановил её аккаунты.
Хах. Серьёзно?
Она ещё ничего не понимает.
Но ничего — скоро поймёт.
Я собрался и поехал к себе в офис работать. Всё было нормально, ничего особенного.
Было несколько контрактов. Убил двоих. Поел. Всё как всегда.
Мне каждые пять минут докладывали, что она делает и где она.
Она была дома...всё время.
Был уже вечер. Было девять или десять.
Я как раз собирался идти домой. Может, наведать её сегодня? — думал я, пока ко мне не зашёл Себастьян, который мне докладывал о ней.
— Signore... ecco il fatto... lei non è più a casa...
(— Сэр... тут такое дело... она уже не дома...) — говорит он нервно и запинаясь.
— Come sarebbe "non è in casa"?! Ha visto che ore sono?! Dov'è?! Sebastian, non farmi incazzare!
(— Как это "не дома"?! Она видела, который час?! Где она?! Себастьян, не беси меня!) — я встаю из-за стола и подхожу к нему молниеносно. Я смотрю вниз, так как он ростом где-то 175.
— Signore... lei è nel suo locale, il "Veleno"...
(— Сэр... она в вашем клубе «Яд») — он говорит со страхом, а я сжимаю кулаки.
Злость затекла в кости. Как яд. Как нож, медленно входящий под кожу.
— Partiamo.
(— Выезжаем.) — я не жду его, а просто ухожу, пока он идёт за мной.