Пролог
Митро — город света, мрамора и лжи.
В самом сердце Стены Сина обитали те, кто вознёс себя над остальными. Дворяне, чиновники, богатые купцы — все они укрывались за высокими фасадами, украшенными гербами и лепниной, в домах, где даже воздух казался чище и тоньше. По мощёным улицам медленно катились кареты, а на углах стояли стражники в начищенных доспехах — скорее для виду, нежели для дела. В центре города, словно властный страж, возвышался королевский замок — символ власти, порядка и, по слухам, справедливости. Но Амелия Сато знала: за этими стенами скрывается не только золото, но и гниль, прячущаяся в тенях.
Она шла по улице, прижимая к груди аккуратно сложенные бумаги — документы, подтверждающие подачу заявления в университет. Факультет истории. История всегда манила её не ради оценок и карьерных амбиций, а чтобы понять устройство мира: что было до стен, почему всё стало именно таким.
Солнце клонилось к закату, окрасив крыши домов в медно-огненный цвет. Амелия свернула с главной улицы, миновала несколько узких переулков и вышла к окраине города. Здесь, ближе к внутренней стене Сина, дома были скромнее — без лепнины и гербов, но всё ещё крепкие, добротные. Их дом стоял чуть в стороне — двухэтажный, кирпичный, с облупившейся белой штукатуркой и садом, давно заросшим травой.
На крыльце стояла её мать — Изуми. Как всегда, элегантная, с безупречной причёской и лёгким шлейфом духов. Она поправляла перчатки и бросала быстрые взгляды на улицу, словно кого-то ждала.
— Амелия, ты уже вернулась? — улыбнулась мать, но её взгляд был рассеянным. — Как всё прошло?
— Я подала документы, — тихо ответила Амелия. — На факультет истории.
— Прекрасно, — кивнула Изуми, не вдаваясь в подробности. — Я спешу на встречу с подругами. Но перед тем, как поднимешься, зайди в кабинет. Иван хочет с тобой поговорить.
Амелия сжала ремешок сумки.
— О чём?
— Не знаю, — пожала плечами мать. — Но, пожалуйста, не заставляй его ждать.
С этими словами Изуми сошла с крыльца и, не обернувшись, скрылась за поворотом. Амелия осталась одна. Ветер шевелил подол юбки, а в груди сжалось что-то тяжёлое и холодное. Она знала: если Иван зовёт — это не к добру. Глубоко вдохнув, она открыла дверь и вошла в дом. Впереди — кабинет. И разговор, который изменит всё.
Амелия остановилась у двери. Рука зависла в воздухе, не решаясь постучать. Тишина за тонкой деревянной перегородкой казалась плотной, словно стекло — прозрачное, но непреодолимое. Она слышала, как в глубине дома тикают часы, скрипит пол под ногами, как сердце глухо стучит в груди. Всё остальное замерло. Она вдохнула — один раз. Второй. И толкнула дверь.
Кабинет Ивана встретил её холодом. Не физическим, а эмоциональным — воздух стоял неподвижно, словно музейный экспонат. Ни пылинки, ни следа жизни. Всё было на своих местах, вымерено и выверено. Комната небольшая, но тесноты не ощущалось — скорее стерильная пустота. У дальней стены — массивный письменный стол из тёмного дерева, отполированный до зеркального блеска. На нём — аккуратно разложенные бумаги, чернильница, перьевая ручка, подставка с канцелярией. Ни одного лишнего предмета. Ни пылинки — словно кто-то протирал поверхность несколько раз в день. Позади — высокий шкаф с застеклёнными дверцами, за которыми ровными рядами стояли папки одного цвета с аккуратными подписями на корешках. Ни одной книги. Только документы. Только порядок. Слева от двери — диван, обитый зелёной тканью — странно живой цвет для этого мёртвого пространства. Возможно, именно поэтому он был выбран: чтобы напоминать, кто здесь решает, что уместно, а что нет. Напротив стола — одинокий жёсткий деревянный стул без подлокотников, вымеренный циркулем — место для тех, кто пришёл слушать.
В воздухе висел терпкий запах табака — сухой, горьковатый, въевшийся в стены и мебель. Это был запах Ивана — его тень и предупреждение. Амелия сделала шаг вперёд. Дыхание стало неглубоким, почти незаметным. Она чувствовала, как сжимается живот, как холодеют пальцы. В горле пересохло.
Каждый раз, входя сюда, тело отзывалось быстрее разума — воспоминания не нуждались в словах, они жили в мышцах, в коже, в дрожи под рёбрами. Она не смотрела на стол и стул, лишь на идеально чистый пол, где не было ни царапины — словно здесь никто никогда не ходил, словно всё это — декорация, ловушка.
За массивным столом сидел Иван — темноволосый мужчина с узкими карими глазами и холодным, сосредоточенным взглядом. Он перебирал документы, не поднимая головы, движения его были точными и выверенными — человека, привыкшего держать всё под контролем. Не отрываясь от бумаг, он ленивым жестом указал ей на стул.
Амелия кивнула, но сдвинуться с места ей удалось не сразу. Ноги словно налились свинцом, колени подкосились, и ей пришлось собрать всю волю, чтобы сделать первый шаг вперёд. Каждый её шаг отдавался в теле глухим эхом — словно она ступала по пустынному залу, где даже воздух наблюдал за ней, холодный и безжалостный. Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони так сильно, что кожа побелела, но боли она не чувствовала — лишь липкий холод, медленно ползущий от позвоночника вверх к затылку, пронизывая каждую клетку. Грудная клетка сжалась, будто туго обмотанная ремнём, не давая вдоху проникнуть глубоко. Воздух проходил лишь короткими, рваными порывами, почти беззвучными. Горло пересохло, язык прилип к нёбу, а сердце билось быстро и неровно, будто пыталось вырваться наружу. В ушах стоял гул — не громкий, но настойчивый, словно звон после удара.
Подойдя к стулу, Амелия почувствовала предательскую дрожь в пальцах — тонкую, едва заметную, но неумолимую. Она осторожно села, стараясь не издать ни звука, не задеть ничего вокруг, не выдать себя. Спина выпрямилась сама собой — не от уверенности, а от страха. Тело словно знало: малейшее неверное движение — и последует наказание. Она не смотрела на Ивана, лишь на край стола, на его руки, перебирающие документы, словно её вовсе не существовало. Но она знала — он видел всё. Даже то, что сама в себе не замечала.
— Ты будешь учиться в кадетском корпусе, — произнёс он, не поднимая глаз.
Его слова прозвучали ровно, без малейшей эмоции. Как приговор, как факт, неподлежащий обсуждению. Амелия замерла. На мгновение ей показалось, что сердце остановилось. Она забыла, как дышать. В груди стало тесно, будто кто-то сжал её изнутри ледяными пальцами. Она открыла рот, но голос не сразу подчинился.
— Я... я подала документы в университет, — прошептала она, запинаясь. — На исторический факультет...
Иван не ответил. Аккуратно положив последнюю папку на стопку, он медленно встал. Его движения были выверены, неторопливы, словно хищник, уверенный в своей добыче. Обойдя стол, он подошёл к ней и сел на край, прямо напротив, скрестив руки на груди. Его взгляд был сверху вниз, с лёгкой усмешкой, лишённой веселья и доброты — лишь холодное превосходство.
— Тебя не примут, — спокойно произнёс он. — Я договорюсь.
Эти слова ударили сильнее, чем пощёчина. Амелия пошатнулась, словно кто-то толкнул её в спину. Внутри что-то оборвалось — тонкая, хрупкая нить, держащая её мечту на плаву, порвалась. Университет. История. Тихие аудитории, запах старых фолиантов, разговоры о прошлом, о смысле, о людях, что жили до неё... Всё рассыпалось в прах в одно мгновение. Внутри неё разразилась буря. Страх сжался комом в горле.
Она знала — в кадетском корпусе ей не место. Образы изнурительных тренировок, бесконечных приказов пронзали сознание острыми шипами. Она не была сильной, не была выносливой. Её тело казалось слишком хрупким, слишком тонким, чтобы выдержать суровые испытания, что ожидали её там.
Каждая мысль о будущем в армии вызывала дрожь. Она представляла себя на плацу, среди высоких, крепких парней, легко выполняющих команды, сжимающих кулаки и идущих в бой. А она? Просто стояла бы в стороне, теряясь в толпе, неспособная сделать шаг вперёд. Ноги были бы свинцовыми — неподвижными и беспомощными. Руки дрожали, и она сжимала их в кулаки, скрывая страх, но внутри бушевала паника.
Вспомнила, как однажды пыталась пробежать вокруг квартала — дыхание сбивалось, ноги горели от усталости. Сколько раз казалось, что больше не сможет идти, что вот-вот упадёт и не поднимется. Как выдержать тренировки, если даже простая пробежка выматывала до предела? В голове гудело, мысли путались, но одна прорвалась сквозь шум — вопрос, который не давал покоя, жёг изнутри.
Она подняла глаза. Веки были тяжёлыми, словно на них легла вся тяжесть рухнувших надежд. Губы дрожали, но она выдавила:
— Зачем?..
Голос был хриплым, почти беззвучным, но в этой хрупкой интонации таилась сила, превосходящая крик. Это был не просто вопрос — это был крик души, попытка понять, за что лишили её будущего.
Иван молчал.
Посмотрел на часы, будто проверяя, не опаздывает ли на что-то важнее её жизни. Затем, не поднимая взгляда, ровно и равнодушно произнёс:
— Нам нужен информатор. Кто-то, кто будет докладывать всё о разведкорпусе. Поэтому после окончания кадетского корпуса ты станешь солдатом разведки.
Он говорил так, будто речь шла о смене расписания или подписании обычного документа — без эмоций, без сомнений, словно всё уже решено. Амелия не сразу осознала смысл сказанного. Слова отскакивали от сознания, не находя в нём места: информатор, разведкорпус, солдат. Она не знала, что страшнее — то, что её использовали, или то, с какой лёгкостью он об этом говорил.
Иван встал медленно, словно боясь спугнуть тишину. Подошёл ближе, и воздух вокруг неё стал гуще, тяжелее. Он остановился за её спиной. Она не оборачивалась — не могла. В затылке пульсировало напряжение, словно предвестник удара.
— Ты должна понимать, — тихо, почти ласково произнёс он. — Это не просьба. Это — долг.
Он положил руку ей на плечо. Лёгкое, почти невесомое касание, но от него по позвоночнику пробежал холод. Она сжалась, словно от ожога. Внутри всё сжалось в комок — страх, отвращение, бессилие. Он не сжал пальцы, не сделал ничего явного, но в этом прикосновении было больше власти, чем в любом приказе.
— Ты умная девочка, — продолжал он. — Ты справишься. Главное — слушайся. И не задавай лишних вопросов.
Иван убрал руку, но ощущение осталось — как след от ожога, как пятно, которое не смыть. Она не двигалась, лишь дышала — коротко, прерывисто. В груди всё сжалось, словно внутри неё что-то треснуло.
— Можешь идти, — сказал он.
Она встала, не помня, как. Ноги не слушались, но она шла, механически, словно кукла. Не обернулась, не сказала ни слова. Просто вышла из кабинета, закрыв за собой дверь. В коридоре было темно. Лампа на потолке мигала, отбрасывая рваные тени на стены. Амелия стояла, прижавшись лбом к холодной стене, и пыталась дышать. Но воздух не помогал. Он был тяжёлым, как вода. И в этой воде она тонула.