2.
Дождевая вода собралась по краю крыши в крупные стеклянные бусины; прозрачные шарики поочерёдно срывались в пропасть, но их путь каждый раз преграждала небольшая дорожка, вымощенная камнями в форме неправильных квадратов разной величины. Капли приземлялись с характерным звуком, который отдавался в воздухе с разной частотой и интервалами, создавая мелодичную песню туманов, туч, опавших листьев, ветров и первых заморозков. Песня эта звучала лишь в тишине октябрьского утра — она проникала только в самые чуткие уши. Эстетика природы — это особая форма жизни, не понятная для большинства, ведь прикоснуться к ней можно только сердцем, испытавшим череду сильнейших страданий. Смотрите, я сорвал цветок — и он увял. Я поймал мотылька — и он умер. Красота неприкосновенна. Уродство — общедоступно и в широком пользовании.
Гермиона болезненно потянулась в постели. Тяжелый сон уже оставил её, но открывать глаза очень не хотелось. Сквозь веки солнце проникало сплошной мутной алостью, по которой вдруг пробежала светлая полоса — негатив пролетевшей за окном птицы. Девушка перевернулась на другой бок и сползла под большое пуховое одеяло. Свет неприятно раздражал медовую роговицу глаза, поэтому темная духота под покровом толстой ткани казалась разумным спасением от навязчивого внешнего воздействия, пусть и в ущерб лёгким.
Гермиона чувствовала себя так, будто её заперли в стеклянной банке, и она сидя наблюдает, как жизнь проходит мимо неё. Так, будто она воробушком застряла и не может выбраться из пузыря, изолированная от всех и вся. Бывают дни, когда ей кажется, что весь мир смеётся над шуткой, которую она не может услышать, — потому что её стены звукоизолированы; и тогда её мысли, опасения и тревоги нарастают с каждым конвульсивным вздохом, мелькая перед глазами, отбиваясь гулким эхом от четырёх пустых стен. И поэтому она мечтает и представляет свой счастливый мир, где есть и смех, и поющие птицы, и солнечные лучи, вместо одиночества внутри этой коробки, в которой она себя замкнула. Она делала вид, что она — ангел, живущий в снежно-ватных облаках, наблюдающий за всеми, будто это благословение, вместо той тягостной ноши — это и есть самый ужасный кошмар.
Тук-тук. Тук-тук.
Гермиона недовольно застонала. Кто-то стучался в дверь.
Тук-тук. Тук-тук.
— Входите, — выдавила наконец из себя гриффиндорка.
Массивная дверь отворилась, и в проёме показалась огненно-рыжая голова и тёплая улыбка подруги.
— Гермиона! Неужели ты ещё спишь?! — звонкий голосок Джинни заставил Гермиону вылезти из-под одеяла. Она мрачно посмотрела на незваную гостью. — Я не видела тебя на завтраке, вот и решила зайти. Как ты?
— Нормально... — прохрипела Грейнджер.- Я поздно легла вчера...
— Опять читала какую-нибудь заумную дрянь? — недовольство Джинни переходило все границы. Это была её своеобразная забота о подруге. Для Уизли отсутсвие на завтраке — явный признак неблагополучия, а желание Гермионы проводить всё свободное время в библиотеке, а не с друзьями, только подливало масло в огонь.
— Да, Джинни, трактат по древней трансфигурации оказался очень интересным... — соврала Гермиона.
— Ну, зачем так себя доводить? Ты ведь все знаешь...
— Не всё, например, древнюю трансфигурацию.
— А, бог с тобой. Лучше смотри, что я тебе принесла, — и младшая Уизли достала из-под мантии аккуратно завёрнутый в тканевую салфетку тыквенный кекс.
— Спасибо тебе...
— Давай, завтракай. А потом спускайся к нам, мы хотим прогуляться до чёрного озера, — сказав это, Джинни радостной птичкой вылетела из комнаты Гермионы, оставив её одну.
Грейнджер скривилась. Опять куда-то идти. Опять что-то делать. А может быть, ей хочется бросить все, поселится в постели и ни о чем не слышать? Конечно, глупее этого ничего не может быть, ведь и в постели ей всё равно не будет покоя.
Вот оно, явное противоречие, яркая антиномия! Столкновение ужаса стеклянной банки и желания никогда не вылезать из неё. Это главный вопрос Вселенной: «Как жить среди людей и как обходиться без них?»
Она вылезла из кровати и шатаясь направилась в ванную. Холодок пробежался по телу, вызывая электрический разряд мурашек по тонкой коже, того и гляди — порвётся.
В гладком отражении зеркала Гермиона обнаружила бледную девушку, со впалыми мутными от усталости глазами, слегка фиолетовыми от недосыпа кругами под ними, которые большими провалами оттеняли болезненную белизну лица. Чьё оно? Было ли оно
когда-либо красивым? «Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя, это чувство забыл я»(*).
Гермиона медленно погладила непослушные каштановые волосы. Тонкие пальцы спустились до густых бровей, очертили их контур и побежали ниже к острой скуле, нашли там маленький шрамик, узкой белой ниточкой заживший чуть выше того места, где должен был быть здоровый румянец. Девушка резко отдернула руку. Нет, она не будет думать о войне. Не сейчас. Лучше — прогулка. Определенно. Гермиона резким движением вышла из состояния покоя, потянувшись к зубной щетке.
«Создать хоть какую-нибудь видимость порядка и со счастливой улыбкой вернуться к друзьям»-давала себе установку Грейнджер.
С утренним туалетом девушка справилась быстро и теперь спускалась в гостиную Гриффиндора по крутой винтовой лестнице. Достигнув последней ступени, она вдруг замерла в нерешительности. А надо оно ей вообще? Но смех Гарри, доносящийся из-за угла, не дал ей времени на размышления.
Собравшись, гриффиндорка как можно увереннее вышла к друзьям.
— Доброе утро, ребята...
— Гермиона! Ты с нами! — Гарри, милый Гарри.
— Наконец-то ты решила оторваться от своих дурацких книг! — естественно, Рональд Уизли. Он, впрочем, как и всё его семейство (за исключением, возможно, Перси), никогда не разделял её книжной любви.
Рыжий встал со своего места и самодовольно подошёл к Гермионе. Чуть подавшись вперёд, он поцеловал её щёчку. Грейнджер поёжилась от неприятного прикосновения.
— Привет, милая...
— Здравствуй, Рональд, — они с Уизли ещё встречались, но что-то было не так, и Гермиона яростно не хотела это признавать. Литература и поэзия в корне изменили её восприятие любви. Слишком многого ожидала она от этого чувства, в мечтах её всё так возвышенно и красиво, а на деле она сталкивалась с обыкновенными клише. Но беда Грейнджер в том, что она не смогла в собственном случае услышать заезженную пластинку, убеждая себя, что это чудесное произведение Баха или Чайковского.
— Ну что? Идём на улицу? — Рональд улыбнулся, обняв гриффиндорку за талию.
— Пошли...
Компания молодых людей направилась к выходу из Хогвартса навстречу октябрьскому ветру. Как уже было сказано выше, воскресное утро выдалось ясным и солнечным, так что день для отдыха на свежем воздухе был идеальный.
Гарри что-то шептал на ухо Джинни, чувственно держа её за руку. Они сели под раскидистой липой — прямо у тёмной озёрной воды. Они прекрасно подходили друг другу. Он храбрый и самоотверженный, она — чуткая и понимающая.
Рональд же, ухватив Гермиону за локоть, потянул к другому берегу, чтобы их скрыла сень деревьев от посторонних глаз.
— Гермиона...- голосом на пониженных тонах прошептал Уизли, прижав девушку к себе. — Я больше не могу терпеть... Поцелуй же меня наконец...- и он потянулся своими пухлыми, чуть блестевшими губами к её губам.
— Рональд, отстань! — девушка с криком пыталась вывернутся из цепких объятий парня.
— Ну не упрямься же... Я ведь знаю, ты тоже этого хочешь, — и он опять предпринял попытку поцеловать гриффиндорку.
— Не сейчас! Ну, пожалуйста! — Гермиона захныкала, пытаясь скорее отстраниться. Но тут её внимание привлекла тёмная фигура вдалеке. Девушка медленно проглотила комок, вставший в горле. Снейп. События на Астрономической башне немым фильмом пронеслись в кинотеатре её памяти. Что она надела? Обнять Северуса Снейпа? Самоубийство!
Он быстрым шагом шёл к теплицам профессора Стебль. Наверное, ему понадобился какой-нибудь ингредиент для зелья, но это неважно. Главное, что просто мелькнув перед глазами Грейнджер, он смог завладеть всем её вниманием, притом что она находилась в весьма щекотливом положении рядом с молодым человеком. Казалось, мастер зелий не заметил их. Он давно уже скрылся из виду, но Гермиона продолжала смотреть в его сторону. Уизли недовольно проследил за направлением её взгляда, но ничего интересного там не обнаружив, вернулся оливковыми глазами к девушке.
— Что ты там увидела? Разве не я здесь самый интересный?
— Нет, не ты! И вообще я устала, плохо ночью спалось, -скороговоркой проговорив это, Грейнджер высвободилась из своего плена и помчалась в сторону замка. В голове так и крутилось: Снейп. Снейп. Снейп.
Ей никогда не было так спокойно, как тогда на башне. Обнимать злобного профессора оказалось на удивление тепло и мягко, чувство абсолютной защищенности от внешнего мира разлилось по её телу, пусть даже зельевар не принимал в этом действе нежности никакого участия, если, конечно, не считать роль столба.
Она никогда его не ненавидела. Безмерно уважала и восхищалась его умом. Как человек он её не интересовал, так как, ей казалось, что тут дело решённое: он сволочь. Но после войны, когда он чуть ни погиб, когда наружу выплыла правда о шпионаже, несчастной любви и тяжёлом детстве, гриффиндорка поняла, что Снейп — самое сложное существо, которое ей когда-либо приходилось встречать. По своему могуществу он походил на самого дьявола. И это не могло не нравиться.
(*)Из стихотворения И.А.Бродского «Конец прекрасной эпохи»
