Руины и воля в движении.
Февраль медленно таял, уступая место предвестникам весны. В районе Бенедиктбойерна, альпийская природа постепенно оживала после долгой зимы. Холодные ветры, приносившие снегопады, сменились влажными, теплыми бризами, приносящими запах тающего снега и набухающих почек. Солнце все чаще выглядывало из-за туч, прогревая землю и заставляя сосульки таять, превращаясь в звенящие ручейки, стекающие с крыш монастыря.
В долине Лойзах воздух наполнялся свежестью и пением птиц. Горные склоны, освобождаясь от снежного покрова, начинали зеленеть. Юрген чувствовал это пробуждение, этот импульс жизни, проникающий во все вокруг. В его душе, скованной мраком войны и заточения, зарождалось что-то новое, хрупкое, но все же надежда.
Несмотря на строгую цензуру и информационный вакуум, Юргену удавалось получать обрывки сведений о ходе войны. В условиях относительной свободы в монастыре, он мог подслушивать редкие разговоры между охранниками, иногда краем уха слышал радиопередачи, доносившиеся из служебных помещений. Самым же ценным источником информации стали газеты и журналы, которые попадали в библиотеку монастыря, пусть и с некоторым опозданием и подверженные цензуре.
Именно из этих, порой скудных источников, Юрген узнавал о событиях на фронтах. Он понял, что союзники, прорвав линию Зигфрида, неумолимо приближаются к Рейну. Новости о том, что части двенадцатой группы армий США подошли к Кёльну, стали для него одним из самых тревожных, но и самых многообещающих известий. Он узнавал о ситуации в городе из газет, хотя информация была, конечно, отредактирована и преподнесена под нужным углом. Но даже из этих скудных строк можно было понять, что Кёльн разрушен. Более двухсот шестидесяти авианалетов превратили город в руины. Важность этого города для союзников была очевидна: он был ключевым пунктом, через который можно было переправиться через Рейн. Юрген понимал, что Кёльн станет местом ожесточенных боев. Он знал, что американцы, подойдя к городу, столкнутся с ожесточенным сопротивлением. В газетах писали о больших силах, стянутых к городу, о подразделениях третьей бронетанковой дивизии США и сто четвертой пехотной дивизии, готовых к кровопролитным городским боям. Он представлял, как американские танки и пехотинцы, с поддержкой артиллерии и авиации, будут штурмовать руины, а немцы, укрепившись в развалинах, будут отчаянно защищать каждый дом. Он узнал о силах, которые держали оборону в районе Кёльна. Немецкие части, измотанные и плохо вооруженные, отчаянно пытались сдержать натиск. Из скупых строк газет он понял, что бои шли за каждый дом, за каждый перекресток.
Пятого марта, когда части дивизии прорвались на окраины города, в газетах сообщалось об упорных боях. Скоро в Кёльне начнется настоящая мясорубка.
Сведения, которые Юрген получал, пусть и обрывочные, заставляли его все сильнее чувствовать необходимость вернуться домой. Он понимал, что времени почти не осталось. Он должен был быть там и найти своих.
Во время прогулок зародилась идея о его "монашеском" облачении для побега. Он решил, что для перемещения в Альпах, где ему предстояло скрываться, ему потребуется одежда, которая бы сливалась с местностью и не привлекала лишнего внимания. Взяв за основу простые холщовые ткани, используемые в монастыре для пошива ряс, Юрген с помощью монахов, умелых в ручном труде, смастерил подобие рясы из грубой, серой ткани, напоминающей монашескую, но более практичной для передвижения в горах. Дополнив ее широким капюшоном, скрывавшим его лицо, и простыми, прочными сапогами, он стал напоминать заблудившегося путника или, что было более вероятно, монаха, отправившегося в паломничество.
Настал день, когда он решился признаться в своих планах Теодору.
Вечером, когда солнце уже клонилось к закату, Юрген постучал в дверь его кельи. Аббат, как всегда, встретил его с теплом и пониманием.
—Отец аббат, - начал Юрген, - я должен вам сказать...На самом деле..Я не могу здесь больше оставаться. Я должен уйти.
Теодор выслушал его внимательно, не перебивая. Он знал, что этот момент неизбежен.
—Я понимаю, - ответил аббат, положив руку на плечо Юргена. - Я знал, что ты не создан для этого места. Ты - человек действия. Но знай, что мы всегда будем помнить тебя.
Юри рассказал аббату о своих планах, о том, как он собирается уйти, как будет двигаться, надеясь присоединиться к союзникам. Теодор выслушал его, дал ему несколько советов, благословил на путь и, главное, снабдил его необходимыми вещами: немного еды, лекарствами, картой местности и даже небольшой суммой денег, которая была собрана другими монахами.
—Господь с тобой, дитя мое," – сказал аббат, обнимая Юргена. - Помни о нас в своих молитвах. И пусть тебя хранит Его благословение.
Ночь шестого марта выдалась сумрачной, облачной. Туман стелился по долине, окутывая монастырь в серый саван. Луна пряталась за тучами, погружая мир в полумрак.
В предрассветном тумане, окутавшем монастырь, Юрген, облаченный в серую монашескую рясу, крался по пустынным коридорам, сердце его отчаянно колотилось. Каждый шаг, каждый вздох был наполнен предвкушением свободы и страхом перед неизведанным. В нем боролись два чувства: облегчение от обретенной воли и тревога перед неизвестным будущим. Узкий, скрытый проход, известный лишь немногим, вел его к спасению. Он миновал спящих охранников, его глаза, привыкшие к темноте, выискивали малейшие детали, которые могли выдать его. Перебравшись через ограждение, он оказался на свободе.
Холодный, влажный воздух обволакивал его, наполняя легкие свежестью. Он был один, вольный, и это, несмотря на все тяготы, рождало в нем чувство глубокого удовлетворения. Юрий шел навстречу весне, навстречу свободе, в туманное, облачное утро. Отныне он сам распоряжался своей судьбой. Направляясь на север, в сторону Кёльна, Юрген ощущал на себе всю тяжесть этого выбора. Путь предстоял долгий и опасный. Ни документов, ни связей, лишь карта, немного еды и решимость, закаленная годами.
Идя через Альпы он стремился избежать основных дорог, кишащих патрулями. Горные тропы, знакомые ему по прогулкам с аббатом Теодором, казались лучшим укрытием. Ночи, проведенные в пути, были холодными и тревожными. Он прятался днем, опасаясь обнаружения, а ночью, под покровом тьмы, шел, чувствуя себя загнанным зверем. Горы, казалось, впитывали его страх, его надежды, его тоску.
Встречи с людьми были редкими. Он избегал прямых контактов, но приходилось просить о помощи, умолять о пище и крове. Его "монашеский" вид, казалось, вызывал скорее сочувствие, чем подозрения. Некоторое время ему удалось путешествовать с фермером, перевозившим продовольствие для фронта. Юрген, чувствуя себя обязанным, помогал ему, и это спасало его от одиночества.
В его голове роились мысли о том, что происходит в стране и было грустно от понимания, что город, где прошло его детство, разрушен, но это давало и надежду. Надежду на скорое освобождение, на мир. Война, охватившая Германию, была для него не просто историческим событием. Он видел, как искалечены судьбы людей, как рушатся семьи, как Германия погружается в пучину хаоса. Он видел и немецких солдат, обессиленных, деморализованных. В их глазах он читал усталость, страх, а порой - отчаяние.
Ужас, охвативший Кёльн, наполнял сердце тревогой. Бои за этот город стали для него символом борьбы, надежды и, одновременно, огромной трагедии. Он знал, что его ждет тяжелое испытание, но это было его единственным шансом на жизнь, на будущее.
Добравшись до Кёльна, седьмого марта, Юрген ощутил, что попал в самый настоящий ад. Город был разрушен. Некогда величественные здания превратились в груды обломков. Улицы были завалены мусором, разбитой техникой и трупами. Дым стоял над городом, застилая солнце и придавая воздуху запах гари и смерти. Бои продолжались. Слышались выстрелы, взрывы, крики. Американские танки, отмеченные белыми звездами, медленно двигались по улицам, ведя огонь по последним очагам сопротивления.
У Юргена не было ни машины, ни средств передвижения. Ему пришлось идти пешком, преодолевая препятствия, избегая патрулей, постоянно оглядываясь. Сердце его сжималось от увиденного. Это был не просто город, это был его дом, его мир, превращенный в руины. Он думал о Лизель, о Марте. Живы ли они? Что с ними случилось?
Дорога до Herrenhaus Falkenburg казалась бесконечной. Каждый шаг давался с трудом, но Юрген гнал себя вперед, не обращая внимания на усталость, на боль, на страх.
И вот, издалека, сквозь дымку, Юрген увидел свой район. И тут же его сердце оборвалось. Вместо величественного, старинного особняка, выстроенного из светлого камня, с башенками, эркерами и резными балконами, на его месте зияла огромная черная дыра. Особняк ч выгравированной над дубовыми воротами надписью, рухнул под ударом бомбы. От него остались лишь обугленные стены и груда обломков.
"Интуиция не подвела," - выдохнул Юрген, задыхаясь от горя и усталости. Последние дни его невыносимо тянуло сюда, и вот теперь он видел причину. Сквозь слезы, подгоняемый страхом и надеждой, он бросился бежать к развалинам, забыв об опасности, забыв обо всем, кроме своей семьи.
Он проскользнул под покореженными воротами, шагнув в пустоту, где когда-то был его дом. Сердце его бешено колотилось, дыхание сбилось. Он звал, кричал имена:
—Лизель! Марта! Эхо отзывалось в руинах, но ответа не было. Повсюду обломки, пыль, смрад гари и смерти. Стены, казалось, оплакивали прошлое, кричали о трагедии.
Он пробирался сквозь завалы, надежда таяла с каждым шагом, с каждой минутой. Вдруг, что-то блеснуло в куче обломков. Юри нагнулся и увидел пистолет. Старый, но надежный Walther PPK, принадлежавший его отцу. Он осторожно поднял его, проверяя патрон. Смерть витала в воздухе, и этот пистолет, хоть и был символом его прошлой жизни, теперь мог стать оружием защиты. Или актом отчаяния. Он спрятал его за пазуху.
В отчаянии Юрген стал искать дальше. И вдруг увидел их. Вильгельм лежал навзничь, его лицо было искажено гримасой боли, глаза широко раскрыты, как будто он до сих пор не мог поверить в случившееся. Рука его была неестественно вывернута, а грудь залита кровью. Юри почувствовал лишь пустоту. Не сожаление, не гнев, а именно пустоту. В этих руинах отец предстал ему таким, каким он его никогда не видел - сломленным, беспомощным, навсегда лишенным власти, которой так жаждал. Он вспомнил, как отец пришел за ним в приют, его первое лицо. В его глазах тогда светилась гордость и надежда, что Юрген будет ему достойной заменой. Теперь же эта надежда была развеяна, как пепел.
Рядом лежала Доротея. Она лежала на боку, ее тонкое лицо было безукоризненно спокойным, словно она просто уснула. Взгляд ее застыл в никуда. Ни страха, ни боли. Лишь вечное спокойствие. Он никогда не любил Доротею, но и полноценной ненависти к ней не испытывал. Лишь равнодушие. Их смерть не вызвала в нем каких-либо чувств, лишь сожаление о том, что они были мертвы.
Юрген поспешно обернулся, понимая, что его сестра в доме. Вдруг, тихий, слабый голос прошептал:
—Юри...
Юрген вздрогнул, сердце его замерло. Он обернулся. Это был голос Марты, их домработницы, которую он считал частью семьи. Он кинулся в сторону звука.
Марта и Лизель находились в том месте, где раньше была столовая. В момент взрыва они, вероятно, укрылись под массивным дубовым столом. Стена рухнула, завалив их обломками, но стол каким-то чудом устоял, образуя подобие защитной ниши. Марта лежала, прикрывая Лизель своим телом. Лизель лежала на спине, зажатая между обломками стола и разрушенной стеной. Марта находилась над ней, закрывая собой от новых обломков.
—Юрген! - Марта снова позвала его. Юрген бросился к ним, не веря своему счастью. Он рыдал, обнимая Марту и Лизель, шепча:
—Вы живы! Вы живы!
Лизель, дрожа, прижалась к нему и, сквозь слезы, начала рассказывать:
—Это случилось... когда мы сидели в подвале... Потом бабах! Все рухнуло! Марта меня собой закрыла...Я...Я не знаю... было страшно... - Она указала на свою ногу, из-под лохмотьев которой сочилась кровь.
Юри осмотрел раны. У Марты было глубокое ранение в бок, кровь заливала ее одежду. Он попытался освободить их из-под завалов, но это было непросто. Пришлось быть очень осторожным, чтобы не причинить им еще больше боли.
—Спасибо, - Юрген говорил, держа Марту за руку, а она, в свою очередь, смотрела на сестру с нежностью. - за спасение моей сестры. Вы..Вы мне очень дороги. - Он гладил ее руку, стараясь скрыть слезы.
Они все вместе плакали. Лизель, Марта и Юрген. Марта знала, что умирает, но она не жалела ни о чем. Она сделала все, что смогла.
Вдруг, Марта слабо сжала руку Юргена.
—Юрген...Береги... Лизель... - прошептала она и закрыла глаза.
Юри закричал, весь мир померк. Теперь и Марта ушла. Большинство тех, кого Юргену доводилось знать в своей жизни были уже на том свете.
Лизель заплакала:
—Мне страшно. Где мама и папа? - Юргену стало тяжело. Он не знал, что сказать. Он посмотрел на бездыханные тела отца и Доротеи. Он понимал, что Лизель должна знать правду. Ему пришлось отдать предпочтение честности, на руках он донес ее до них.
—Их больше нет, Лиззи, - сказал он, обнимая сестру. - Их больше нет. - Она заплакала еще сильнее, прижимаясь к нему, а он гладил ее по голове, чувствуя, как в его душе закипает отчаяние. Если бы не Лизель, у него бы даже не было причины жить.
Они остались одни, наедине с горем и руинами. Юрген, совсем недавно покинувший монастырь, теперь, несовершеннолетний и терзаемый воспоминаниями, должен был взять на себя ответственность за Лизель, свою маленькую сестру-сироту. Он стоял над последками своей семьи, чувствуя, как рушится мир, как ответственность тяжелым грузом ложится на его плечи.
Он понимал, что оставаться здесь, в разрушенном Herrenhaus Falkenburg, смертельно опасно. Если уж сюда упала бомба, то это место в любой момент могло снова стать целью. Но уходить было жутко. Здесь погибла его семья, здесь осталась часть его души. Пока Лизель безутешно плакала, прижавшись к безжизненным телам Вильгельма и Доротеи, Юрген должен был предпринять хоть что-то.
Стиснув зубы, он принялся за дело. Первым делом он обнаружил, что на двери гостиной, чудом уцелевшей, был выгравирован фамильный герб - символ их рода, некогда олицетворение их богатства и статуса. Он снял его, тяжелый и внушительный, ощущая, как это было связано с его прошлым. Он также обнаружил, что его отец, Вильгельм, перед самой смертью, вероятно, в последний момент, успел снять с себя золотые часы, запонки и перстень, словно предчувствуя свою кончину. Он взял их. С мачехи, он снял жемчужное ожерелье, серьги с бриллиантами и кольцо. В голове его промелькнула мысль о том, что все это может им пригодиться для выживания. Он начал методично осматривать руины, выискивая любые ценности, которые можно было бы продать. Вазы, фарфоровые статуэтки, серебряные подсвечники - все, что уцелело от взрыва, все, что могло принести хоть какую-то прибыль. В одном из шкафов он нашел старинную шкатулку, которая, как он помнил, принадлежала его прабабушке. Внутри лежали письма и несколько драгоценных камней.
Лизель, перестав плакать, тоже начала искать. Она нашла свою любимую куклу, которая чудом уцелела среди обломков. Юрген увидел, как она прижимает ее к себе, и сердце его сжалось от боли.
—А мы тоже умрем? - спросила Лизель, ее голос дрожал.
Юрген посмотрел на нее, сглотнул комок в горле, а затем, собрав всю свою волю в кулак, ответил твердо:
—Нет. Ни за что. Мы выживем. Я обещаю.
Они нашли временное пристанище, крошечную квартирку, за которую пришлось заплатить целых тридцать рейхсмарок в месяц. Квартира была на окраине, в полуразрушенном доме, но это было все, что они смогли найти.
Юргена накрывала тоска. В его памяти всплывали воспоминания о беззаботном прошлом, когда он, вместе с пиратами Эдельвейса, путешествовал по горам, смеялся и пел песни. Эти воспоминания были теперь далекими, как сон, но они все еще жили в его сердце.
Восьмого и девятого марта в Кёльне бушевала война. Юрген слышал взрывы, вой сирен, крики людей. Он укрывался в своей квартире, отчаянно молясь о мире. Ходил на всевозможные подработки, чтобы оплатить жилье, и хоть на что-то купить на еду.
Новый апрель принес с собой надежду, но и новые испытания. Поздний вечер. Юрген возвращался с работы. Сгущались сумерки. Он шел по узкому переулку, чувствуя усталость после тяжелого рабочего дня. Вдруг, он увидел ее. Ее тонкие черты, знакомая походка, эти глаза... Луиза Вайнштейн. Стояла у двери одного из домов, освещенная тусклым светом уличного фонаря.
Ее лицо было бледным, тонким, как будто она была тенью прежней себя. Она работала в какой-то канцелярии, ее глаза были пусты, мертвы. Девушка выглядела так, словно смерть Конрада вырвала из нее душу. Она, казалось, ждала чего-то... конца, наверное.
Юргена охватила ярость, словно кипящий котел изнутри взорвался. Он помнил, как ее показания привели к аресту Конрада, к его мучительной смерти. Ее ложь, её предательство...Юрген вздрогнул от боли. Если бы не она, Конрад был бы жив. Если бы не она, многое в его жизни сложилось бы иначе.
Он шел по тротуару, не веря своим глазам. Юрген хотел закричать, хотел..Он остановился, сжимая кулаки. Но сдержался. Эренфельс чувствовал внутри себя страшную пустоту и крикнул:
—Вайнштейн!
Луиза вздрогнула, словно от удара. Она медленно повернулась, и Юрген увидел ее лицо. Глаза ее были пустыми, потускневшими. Луиза была, исхудалой. В них не было ни следа былой гордости, ни блеска интеллекта. Только глубокая печаль. Ее душа, казалось, была выжжена, как земля после пожара.
Юрген достал из кармана тот Walther PPK, сжав его в руке. Все воспоминания вырвались на свободу, обжигая его душу. Он вспомнил холодное тело Конрада, его простреленную грудь, его последние слова. И ярость закипела в его сердце.
—Это за Конрада, - его голос дрожал от боли и ненависти.
Луиза смотрела на него, и в ее глазах не было ни страха, ни удивления. В них читалось лишь усталое смирение.
—Да. Убей меня.
В этот миг Юрген понял, что он стоит на краю пропасти. Убить Луизу - значило бы стать таким же, как те, кого он ненавидел, как те, кто убил Конрада. Он ощущал ярость, смешанную с чувством невыносимой потери.
В его сознании словно зазвучал столь родной голос Конри, словно шепот, сквозь годы, сквозь боль:
"Не делай этого, Юри. Не уподобляйся им. Не становись одним из них." - он вспомнил, как Конрад всегда говорил о том, что нужно оставаться человеком. Быть добрым, сострадательным, даже к своим врагам. Он вспомнил, как они вместе мечтали о будущем, о свободной, справедливой Германии.
Он вспомнил слова Марты, о милосердии. О том, что месть лишь умножает зло. Он помнил как замаливал как свои грехи, так и грехи отца.
Юрген стоял там, уставившись на Луизу, а его душа разрывалась от противоречий. Месть или прощение? Справедливость или милосердие? Он медлил, взвешивая все "за" и "против".
Медленно, дрожащей рукой Юрген опустил пистолет. С глухим стуком он упал на мостовую. Юрген, не веря себе, не мог понять, как он это сделал.
Он смотрел на Луизу, и в его глазах кроме ненависти виднелась глубокая, всепоглощающая жалость. Она была такой сломленной, в какой-то степени тоже жертвой. И жизнь с чувством вины может быть гораздо худшим наказанием, чем быстрая физическая смерть.
—Конрад не хотел бы этого, - тихо сказал Юрген, подбирая пистолет. - Живи. И помни о том, что ты сделала.
Он повернулся и пошел прочь, оставив Луизу стоять на темной улице, в одиночестве и пустоте. Он знал, что если в ней осталась хоть капля человечества, это будет её ад, ад, который она сама себе создала.
Смысл этого выбора был глубок: Юрген прервал цикл насилия, отказался от слепой мести, выбрав человечность в бесчеловечном мире. Доброта и принципы "старшего брата" остались живы в Юри, не смотря на всё не позволяя ему стать одним из тех, кого он ненавидел.
Посреди этого хаоса Юрген находил силы жить. Медальон, подарок Конрада, он хранил как напоминание о том, кем он был и кем он хотел быть. Юрий научился прощать, научился жить с потерями, научился ценить каждый момент. Он выбрал путь добра, путь милосердия, путь, который, как он верил, увековечил бы память Конрада.