Драбллы на первый поцелуй|1 часть
Грифиндор
Гарри Поттер/Мишель Гурман
Ночная библиотека
Гарри двадцати одного года, волосы всё ещё немного растрёпаны после дуэли на тренировке с Окклюменцией. Мишель Гурман двадцати, в её мантии виднеются следы пыли от полок с запретными томами. В библиотеке Хогвартса почти пусто: только трёхсвечник на дальнем столе и слабый свет фонарей за витражами.
Они сидят рядом за тем же дубовым столом, где раньше изучали защиты. Между ними разложена старая карта и несколько полосок пергамента. Разговор плавно катится от заклинаний к личному — о страхах, о том, что оба потеряли во время войны, о том, как странно теперь жить без постоянной угрозы. Голос Мишель иногда дрожит, но она не прячет его. Гарри слушает, и в его взгляде столько же сострадания, сколько и привычной решимости.
Мишень закрывает записную книжку и отводит взгляд к окну. Её профиль вырисовывается в свете луны. Гарри замечает, как её рука всё ещё сжимает перо, как будто слово не дописано. Он делает шаг ближе, так, чтобы их колени коснулись.
— Мне кажется, я всё ещё боюсь, что это всего лишь сон, – шепчет она. – Что если завтра всё вернётся назад, и мы снова потеряем людей, которыми дорожим?
Гарри отвечает без шуток, голос ровный и близкий:
— Мы не можем жить ожиданием худшего. Можно любить и бояться одновременно. Это нормально.
Она смотрит на него — не на шрам, не на руку, а именно в глаза. В её взгляде нет требований, только просьба — быть рядом. Он понимает, что это не момент для спасения мира. Это мгновение для них двоих. Гарри вытягивает руку и кладёт ладонь на её на стол, рядом с её пальцами. Мало что в мире вызывает у него такое спокойствие, как это тихое прикосновение.
— Я не хочу терять тебя, – произносит он тихо.
Мишель задерживает дыхание и решительно тянется вперед. Их лица оказываются близко; пахнет пергаментом, ладаном и немного лунным воздухом через приоткрытое окно. Поцелуй простой и мягкий, без драматичных жестов — сначала долгий, осторожный соприкосновение губ, как проверка бессоответствия между тем, что они чувствуют, и тем, что привыкли делать вместе. Он тёплый, как ладони в перчатках, и при этом наполненный тем, что они оба долго держали внутри.
Они отстраняются чуть-чуть, оба улыбаются неловко и искренне, глазами ищут подтверждения, что это не иллюзия. Мишель прижимает ладонь к щеке Гарри, и в этом жесте нет ни давления, ни спешки — только согласие и доверие.
— Мы ещё друзья, – говорит она, и смех в её голосе — как лёгкое признание – Но, кажется, теперь и не только».
Гарри кивает. В его голосе слышится то же тепло: — Я хочу, чтобы это было медленно. И чтобы ты была рядом.
Они возвращаются к карте, не торопясь. Поцелуй не изменил их мир мгновенно, но дал им опору — тихую точку, от которой можно начать. За окном растаял последний туман, и свеча на столе стала чуть светлее.
Рон Уизли/Лия Лэйк
Вечер в Хогсмиде
Шёл мягкий снежок, и улицы Хогсмиде будто утопали в золотистом свете фонарей. Рон сжимал в руке кружку горячего эльского пунша, от которой поднимался пар и щекотал нос. Его рыжие волосы торчали во все стороны, а шарф был намотан неровно — как всегда. Рядом шла Лия, её мантию украшали следы от снега, а в конце пальцев мерцали красные от холода ногти. Между ними весь вечер было столько намёков, что Рон чувствовал себя одновременно счастливым и совершенно сбитым с толку.
Они только что вышли из «Трёх метел» после того, как скачали друг друга по глупым историям о студенческих проделках. Лия смеялась — такой смех, который всегда заставлял у Рона живот буквально дрожать. Он ловил каждое её слово глазами, и каждый раз, когда она касалась его руки, внутри что-то вздрагивало.
— Ты опять сел на мою куртку, – сказала она, сдерживая усмешку, пытаясь поправить воротник Рона, чтобы убрать след горячего шоколада.
Рон хотел ответить шуткой, но вместо этого сказал медленно, как будто выбирая слово:
— Извини… я просто… – Он замялся, смотря на её пальцы, которые дрожали от холода. Рука Лии вдруг коснулась его ладони — не в спешке, а так, как если бы они делили карту на вечность.
Лия отступила на шаг, посмотрела ему прямо в глаза и в её взгляде было столько серьёзности, сколько смеха.
— Рон, – проговорила она тихо, – ты знаешь, что… что это не просто дружба, да?
Сердце Рона пропустило удар. Он почувствовал, как его щеки пылают под привычной румянностью. Вся ночь до этого была плетенью намёков: её случайные прикосновения к его руке, её взгляд, который задерживался на его губах, когда разговор заходил о старых друзьях и новых началах. Он видел, как в её ресницах отражается свет витрины, как губы чуть прижимаются друг к другу, как она борется с желанием сказать больше.
— Я знаю,– выдохнул Рон, почти шёпотом. Его голос был намного тише обычного, но в нём была решимость. Он сделал шаг ближе. Между ними стало ощущаться тепло от кружек, от дыхания, от того, что накопилось внутри за месяцы невысказанного. Снег падал медленно, как будто ускоряя тишину.
Лия чуть наклонила голову, губы её были чуть приоткрыты. Рон чувствовал, как всё внутри него поднимается к горлу — смесь страха и надежды. Он вспомнил все их разговоры: ночи у камина, общие шалости, моменты, когда она подсовывала ему записку с надписью «держись». Это была не игра.
Он положил руку у её щёки — сначала робко, но когда встретил тепло её кожи, уверенность вернулась. Лия закрыла глаза и провела пальцами по запястью Рона, как если бы проверяла, не сон ли это. Их губы встретились сначала мягко, почти робко, как если бы оба боялись сломать то, что так долго берегли.
Поцелуй длился секунду или вечность — Рон не мог сказать. Он был тёплым, чуть горьковатым от пунша, но настоящий, с лёгкой дрожью контроля. Когда они отстранились, оба улыбались неловко, дыхание прерывистое. Лия открыла глаза первая, и в них сияла та же смесь удивления и благодарности.
— Мы всё ещё друзья, – прошептал Рон, смеясь и грустно одновременно. – Но, кажется, это не мешает быть чем-то ещё»
Лия ответила мягким прикосновением лба к его и тихо произнесла:
— Давай просто посмотрим, куда это нас приведёт.
Они шли обратно по заснеженной улице, держась за руки, и каждый шаг казался легче предыдущего. Поцелуй не изменил мир вокруг них, но он дал им начало — маленькую, тёплую точку, от которой их отношения могли расти.
Гермиона Греинджер/Вероника Дэнсон
Ночная библиотека
Шёпот стеллажей и запах старой бумаги — библиотека Хогвартса вечером всегда казалась отдельным миром: тихим, слегка затянутым лунным светом и покрытым мягкой пылью знаний. Гермиона Грейнджер и Вероника — студентка пятого курса из факультета Когтевран — сидели за длинным столом у окна, окружённые учебниками по заклинаниям и стопками заметок. На двоих лежал один свечной подсвечник; его пламя отбрасывало тёплый, трясущийся свет на страницы и на лица, чуть утомлённые, но довольные.
Вероника засунула прядь волос за ухо, неуверенно улыбнулась и ткнула пальцем в строчку в тетради Гермионы.
— Что если так изменить порядок компонент в трансформации? — прошептала она, словно боясь разбудить статуи между полок. — Тогда сопротивление уменьшится, да и применение будет безопаснее.
Гермиона подняла глаза. Её привычный быстрый, точный голос на мгновение замедлился; она смотрела не на идею, а на ту, кто её предлагала. В этих глазах было что-то мягкое и решительное одновременно — и Гермиона вдруг почувствовала, как внутри что-то сжимается от нежности.
— Это хорошая мысль, — ответила она, но слова шли тихо и немного сбивчиво. — Дай-ка посмотреть схему подробнее.
Вероника наклонилась, их плечи соприкоснулись. Контакт был лёгким, но в груди Гермионы зазвучало знакомое, внезапное тепло. Они часто работали вместе: Вероника приносила свежий взгляд, Гермиона — привычную логику. Между ними давно возникла привязанность, но до этого вечера она жила в делах и подшучиваниях — в удобных жестах дружбы.
— Ты устала? — тихо спросила Вероника, отводя взгляд к окну, где воронежская луна разрезала тёмное небо серебристой полосой.
Гермиона чуть покачала головой. Её палец случайно коснулся пальца Вероники, и обе будто наэлектризовались.
— Немного, — призналась Гермиона. — Но с тобой... лучше.
Вероника улыбнулась так, что в уголках её глаз появились крошечные морщинки. В её взгляде плыло ожидание. Гермиона почувствовала, как напряжение в животе становится невыносимо приятным. Она вспомнила ночи подготовки к экзаменам, когда Вероника приносила ей горячий шоколад и оставалась до поздней ночи, и как те мелочи слипались в образ человека, который был рядом всегда.
— Я боюсь испортить это, — шёпотом сказала Гермиона. — Я не хочу, чтобы между нами что-то изменилось так, что мы перестанем быть друзьями.
Вероника осторожно взяла Гермиону за руку. Её пальцы были тёплыми и немного потными.
— Я тоже боюсь, — ответила она. — Но, может, стоит попробовать и понять, что получится. Если нам будет плохо — мы вернёмся назад.
Между ними повисла пауза; в библиотеке слышались только страницы, шелест лёгкой одежды и далёкий скрип лестницы. Гермиона наклонилась на мгновение ближе, их носы едва каснулись. Это было не о страсти, а о доверии — о том, что два человека признают друг другу важность.
Когда их губы встретились, поцелуй был мягким и коротким, словно проба, осторожный и бережный. Неторопливый, без паники и без иллюзий. Он не стремился никуда, он был обещанием и признанием сразу: мы близки и будем беречь это.
Они отстранились на ладонях друг друга, улыбаясь и краснея одновременно. Гермиона глубоко вдохнула аромат старых книг и чего-то тёплого и родного — запаха Вероники. Их дружба осталась на месте, но будто обрела ещё одну грань: новую, нежную и хрупкую. Они вернулись к тетрадям, но теплая рука в руке больше не казалась случайностью — это было новое правило, которое им обоим хотелось хранить.
Джинни Уизли/Кристина Эмерсон
Астрономическая башня
Ночь над Хогвартсом была мягкой как шаль. На вершине астрономической башни ветер играл с рыжими прядями Джинни и шуршал по мантийному плащу Кристины. У них за спиной оставалась теплая желтая лампа башни и шепот ушедших студентов. Перед ними простирался черный бархат неба, усыпанный холодными звездами.
Джинни стояла ближе к краю, опершись локтем о камень. Она смотрела не на звезды, а на Крис, на то, как та сжимала кулаки у пояса, как губы чуть дрожали. Рыжие волосы растрепались, но лицо было спокойным, почти нежным.
— Ты холодная — сказала Джинни тихо и сняла с себя шарф. — Надень.
Крис на миг замерла. Шарф, запах лаванды и трав, который Джинни оставляла на своей одежде, почему то делал все труднее. Она знала, что хочет этого. Одновременно внутри бился старый страх, усвоенный годами: быть не такой как все — значит ошибаться, значит не заслуживать любви.
Она почти отстранилась. Внутренний голос начинал шептать знакомые обвинения. Но голос Джинни был рядом, живой и спокойный.
— Пожалуйста — повторила Джинни. — Я с тобой.
Кристина взяла шарф. Его тепло окутало их двоих. Она вдохнула, почувствовала запах шерсти и полевых цветов, и что-то в ее груди зашевелилось по-новому. Воспоминания о ругательных словах и боязнь чужих взглядов вдруг показались далекими, как эхо в заброшенном коридоре. Рядом была Джинни. Рядом была рука, которая никогда не была обвиняющей.
— Я боюсь — тихо сказала девушка, и голос ломался не столько от страха перед другим человеком, сколько от предстоящего признания самой себе.
Джинни подошла ближе. Она не кричала и не требовала ответов. Её пальцы легли на щеку Кристины, тепло ладони было как обещание. Глаз Джинни светился такой уверенностью, которую Крис давно не видела. Эта уверенность не давила, она принимала.
— Боишься чего? — спросила Джинни совсем негромко.
Кристина закрыла глаза. В памяти проскальзывали сцены, в которых она отталкивала себя ещё сильнее ради спокойствия других. Она думала о том, как трудно быть честной с самой собой. И вдруг перед её внутренним взором возникли мелкие, но честные моменты: случайные прикосновения, смех, чеки с чашками горячего какао, ночные разговоры о книгах и мечтах. Все это складывалось в картину, где страх становился меньше.
— Боюсь… что это неправильно — прошептала она. — Что я навредю тебе или себе.
Джинни улыбнулась, и в этой улыбке не было осуждения. Было только спокойствие и уверенность.
— Правильно — сказала она. — Если это делает тебя счастливой и не причиняет боли другим, то это нормально. И я хочу быть с тобой рядом.
Кристина почувствовала, как слова Джинни проливают свет в тёмный угол её души. Слезинка появилась в уголке глаза. Это была не боль, скорее облегчение — долгожданное признание, что можно позволить себе быть собой.
Они приблизились друг к другу очень медленно, как будто тот самый момент нельзя спеша растратить. Джинни наклонила голову, их лбы встретились. Дыхания смешались. Джинни коснулась губами губ Крис не страстно, а бережно, как ставится печать на доверии. Поцелуй был коротким, ровным, теплым. Ничего лишнего, только абсолютная нежность.
Кристина почувствовала, как исчезают последние щепотки внутренней забрани. После поцелуя она открыла глаза и увидела рядом не укор, а мягкость. Она позволила себе улыбнуться сквозь слезы.
— И я могу — прошептала она самой себе и Джинни.
Они прижались еще ближе, руки переплелись, шарф согревал их обоих. Ночь вокруг осталась такой же холодной и ясной, но внутри башни стало теплее. Крис больше не пыталась скрывать ту часть себя, которая оказалась настоящей и нестрашной рядом с Джинни.
Фред Уизли/Рейна Ньюдбол
Встреча в Косом Переулке
Вечер в Косом Переулке был мягким — фонари отбрасывали тёплый янтарный свет, а из невдалеке открытой лавки доносился тихий смех и запах свежих печений. Фред стоял у витрины лавки со странными безделушками, держал в руках маленькую шкатулку, будто не решаясь купить. На шее у него был тот же привычный, чуть растрёпанный шарф — только цвета теперь чуть темнее, а лицо уже не подростковое, а спокойное от жизни мужчины.
Рейна шла неспешно, укутанная в кожанную куртку; в кармане у неё лежал старый билет на поезд, который напоминал о множестве дорог, пройденных после Хогвартса. Она не ожидала увидеть кого-то знакомого и почти остановилась от неожиданности, когда их взгляды пересеклись. На его лице сначала промелькнуло удивление, затем — мягкая, истинно детская улыбка, от которой сразу становилось теплее.
— Рейна, — сказал он, как будто произносил своё любимое заклинание. Его голос был тихий, уверенный, без того подросткового задора, но с той же искоркой. — Ты выросла.
Она рассмеялась, смущённо прижав ладонь к губам.
— Ты тоже, — ответила она. У обоих было достаточно общего без слов: шрамы, воспоминания, те праздники и те потери, которые учат ценить мгновения тише и глубже. Они пошли в сторону небольшой кофейни, где было ещё свободное место у окна.
Разговор сначала был о простом: о работе, о том, как изменилась магическая торговля, о книгах, которые они читали. Но когда тема соскользнула к старым шалостям и ночным побегам с уроков, в речи появилось лёгкое смущение и тепло. Фред рассказывал историю, в которой Рейна оказалась главным героем, и каждый его жест сопровождался мягким касанием ладони о стол, как будто он считал каждое слово важным.
За окном начался мелкий дождь, и капли рисовали на стекле причудливые узоры. Свет внутри стал ещё теплее, и пространство между ними сжалось не от неловкости, а от доверия. Рейна почувствовала, как её ладони слегка потеплели от тепла чашки, от его взгляда, от того спокойного присутствия, которое всегда будоражило в ней что-то светлое.
Он поднял руку, задумчиво провёл пальцем по краю её шарфа, не задев кожи. Это было почти невесомо, но в этом прикосновении было столько защиты и нежности, что Рейна на миг закрыла глаза. Когда она снова открыла их, Фред улыбнулся так мягко, что ей захотелось ответить улыбкой вдвое шире.
— Ты знаешь, — сказал он тихо, — я всегда думал, что буду смеяться громче. Но рядом с тобой кажется, что тишина тоже может быть радостной.
Она сдержала дыхание — в этой фразе не было драмы, только правда. Они посмотрели друг на друга дольше, чем обычно смотрят знакомые, и в этом взгляде не требовалось слов. Фред чуть наклонился, не торопясь, давая Рейне время отступить или принять. Она сделала шаг навстречу.
Поцелуй был первый, но не первый по смыслу — он был знаком признания, не требуя обещаний и не ставя условий. Он был коротким, мягким, как дуновение ветра среди опавших листьев: глаза у них были полузакрыты, дыхание ровное, и мир вокруг как будто приглушил шум, оставив только тепло их близости. Никто из них не пытался усилить момент; оба оставались в границах того, что комфортно и хорошо.
Когда они отстранились, улыбки не сходили с их лиц. Рейна положила ладонь на его щёку — чисто по привычке поддержать, по привычке заботы, которая стала знаком уважения. Фред взял её руку в свои пальцы и не отпускал.
— Хорошо, — прошептал он. — Пойдём ещё куда-нибудь. Расскажи мне всё, что ты не рассказала за эти годы.
Она кивнула. Ночь была тёплой, дождь стих, и им некуда было спешить. Они вышли на улицу, плечи соприкоснулись, и шаги их слились в один ритм — тихий, уверенный, как обещание, что впереди будет больше таких вечеров: простых, тёплых и совсем не случайных.
Джордж Уизли/Скарлет Рэд
Озеро у Хогвартса
Вечер в Хогвартсе был тихим — такие вечера всегда казались Джорджу особенно добрыми: коридоры пахли воском от факелов, а за окнами шуршали опавшие листья. Они с Скарлет шли по извилистой дорожке рядом с озером, держась слегка за кончики пальцев, словно боясь, что слишком сильный захват разрушит хрупкое, только что родившееся между ними спокойствие.
Джордж улыбнулся так, как умел только он — легко, с этой одной привычной искоркой в глазах, которая всегда смягчала его голос. Она ответила ему тихо, и в её глазах отражался тот же теплый покой. Он назвал её Ласточкой впервые ещё в начале года, и прозвище каким-то образом прилипло ровно там, где у неё было самое нежное — у улыбки.
— Помнишь, как мы пытались прятать лягушек в чуланы на первом курсе? — прошептал Джордж, чтобы заполнить паузу. Голос не стремился к смеху, он был мягким, почти доверительным.
Скарлет засмеялась, но смех получился тише обычного, как будто звук боялся нарушить вечер. Она прижалась к нему чуть ближе, и теплая волна от его плаща коснулась её плеча. Вокруг них была привычная магическая школа — но сейчас всё казалось простым и настоящим, без занавеса шуток и фальши.
— Ты всё такой же бесшабашный, — сказала она, и в этих словах не было упрека, только наблюдение. — Но мне нравится, когда ты серьёзно слушаешь.
Он чуть наклонил голову, будто пытаясь лучше расслышать её, и на лице у него появилось то самое лёгкое смущение, которое редко показывали другие Уизли. Джордж был сильнее слов: его прикосновения были аккуратными и добрыми. Он провёл пальцем по её руке, не отнимая взгляда. Этот жест не был навязчив, он был словно обещание — настолько небольшой, что могло показаться, будто это просто движение, и в то же время — очень важный жест уважения.
Скарлет вдохнула, вкусив запах влажной травы и слегка древесный аромат его плаща. Её сердце билось привычно, но ровно; она не ощущала страха, только тихую радость. Это была не та буря чувств, о которой шепчут в книгах — это была нежность, простая и спокойная, как вечереющий Хогвартс.
— Мне кажется, — сказала она, — что сейчас можно не спешить. Просто быть рядом.
Джордж улыбнулся и наклонился ближе. Он дал ей время отойти, если она захочет. Это было важно: в его манере было столько уважения к её границам, что даже пауза наполнялась значением. Она встретила его взгляд и кивнула почти незаметно.
Когда он коснулся её губ, поцелуй был лёгким и тихим, как шёпот. Это не был порыв, не был протест или требование — это был тихий обмен: два подростка, которые нашли момент чистой близости и не спешили его менять. Он был коротким, но не одиноким; после него они оба остались стоять, чуть опершись друг на друга, будто нашли опору.
Скарлет положила ладонь на его щёку — жест простой, привычный и тёплый. Джордж ответил тем же, не сжимая, просто держа, как если бы хотел сохранить это мгновение в памяти. Их лица были близко, но не навязчиво, и никто из них не пытался дать ярлыков или торопить чувства.
— Ласточка, — прошептал он, и в этом прозвище вновь прозвучало тепло, уважение и капля игры. — Ты в порядке?
Она улыбнулась, и её глаза блеснули. — В полном порядке, — ответила она. — Спасибо, что спросил.
Они ещё немного постояли, наблюдая, как луна отражается в тёмной глади озера. Ни слова больше не было нужно: их молчание говорило о том же, что и поцелуй — о доверии, о том, что рядом можно быть собой и что рядом это безопасно. Они вернулись в замок медленно, шаг в шаг, не спеша, а в их шагах было ощущение, что мир вокруг стал мягче и светлее.
Этот первый поцелуй не изменил их кардинально; он просто подтвердил то, что уже было между ними — нежность, уважение и готовность идти рядом. И когда они вошли в освещённый коридор, Джордж по привычке подмигнул, и Скарлет рассмеялась — потому что именно такие маленькие вещи делали их вместе естественными и спокойными.