Серафина и семь шагов до весны

— Что это ещё такое? — Серафина с изумлением держала в руках крошечный флакончик, внутри которого порхала миниатюрная бабочка с крылышками, сверкавшими всеми цветами радуги. — Джордж, это...

— Она распускается, когда ты прикасаешься к ней губами. — пояснил он, наблюдая за её лицом. — Я хотел, чтобы у тебя было что-то, что ты могла бы носить при себе. Напоминание.

— Напоминание о чём?

— Что кто-то без ума от тебя. — он пожал плечами, пытаясь выглядеть невозмутимо, но глаза сияли.

Серафина опустила взгляд на бабочку и тут же прижала флакон к губам. Крылья внутри вспыхнули тёплым светом, и она не могла не улыбнуться.

— Джордж...

— Не смотри так. Это не дорогое. Сам собрал. Внутри — пыльца из теплиц профессора Стебель, я согласовал с Гермионой, что это безопасно. — он гордо расправил плечи. — И немного волшебства от Фреда.

— С ума сойти... — пробормотала она. — Но... Джордж, тебе ведь нужно копить на магазин. Ты же говорил...

— Я говорил. — он уселся рядом на диван в их комнате в гостиной и потянул её за руку. — Но это были мои личные накопления. Я работал на них всё лето — и, честно говоря, ни одна шутка в магазине не стоит твоей улыбки.

Она фыркнула и покачала головой:

— Ты ужасен.

— Ты влюблена в меня.

— Ужасно влюблена. — пробормотала она, целуя его в щеку. — Но всё равно ужасен.

— Зато честный. — Джордж обнял её за талию, и они вместе рассмеялись.

Следующие дни она находила под подушкой мелкие безделушки: шоколадную лягушку с её лицом вместо Дамблдора, волшебный браслет, который начинал играть мелодию, когда она злилась, и даже перчатки, в которых не мерзли пальцы.

И каждый раз, когда она с укоризной смотрела на Джорджа, он только подмигивал:

— Личные сбережения.

Выходной день выдался морозным и ясным. Снег в Хогсмиде лежал пушистым слоем на покатых крышах, узких улочках и даже на плечах студентов, бегущих навстречу теплу, запаху сливочного пива и карамельных жвачек.

Серафина шла между Джорджем и Анджелиной, её шарф Гриффиндора развевался на ветру, щеки раскраснелись, а сапоги утопали в сугробах. Слева шагал Фред, оживлённо рассказывая о том, как он подменил вчера чернила Амбридж на невидимые.

— И как она отреагировала? — спросила Анджелина, смеясь.

— Да никак! Прочитала весь отчёт с каменным лицом, даже не поняла, что он чистый! Только губу закусила. Я думаю, там что-то трещит — возможно, остатки совести. — Фред гордо расправил плечи.

— Остатки? — Джордж фыркнул. — Я уверен, совесть у неё канула в лету ещё до рождения Волан-де-Морта.

— Ну, в любом случае, — сказала Фина, хохоча, — это было потрясающе. Я бы отдала многое, чтобы видеть её лицо.

— А ты и так скоро его увидишь. Завтра — двойной урок с ней. — напомнила Анджелина с обречённой миной.

Фред притворно застонал.

— Завтра будет траур по здравому смыслу.

— Минуточку, — перебила его Серафина, остановившись. — Но сначала... Сладкое королевство, а?

Она развернулась к витрине: за стеклом стояли ряды банок с радужными конфетами, жевательные орешки, сахарные перья, дрожащие желе в форме лягушек и целые горы тролльей ириски.

— Я с тобой хоть на край света. — Джордж улыбнулся и распахнул перед ней дверь, как галантный кавалер. — Прошу, мадам.

Внутри магазина было так тепло, что у некоторых тут же запотели очки, а волосы слегка завились от влажного, сладкого воздуха. От каждой банки тянуло ароматами: ваниль, имбирь, жжёный сахар, сироп, вишня, что-то пряное, напоминающее медовуху. И всё — под музыку старенького радио, играющего колыбельную волшебного ларца.

— Мы возьмём по горсти всего. — торжественно провозгласил Фред. — Это научный подход. Без анализа не поймёшь, что вкуснее — карамельные взрывы или шоколадные тараканы.

— Ты сам как шоколадный таракан. — пробормотала Анджелина, уже выбирая шипучки.

— А я возьму эти. — Серафина указала на витрину с кругленькими мармеладными шарами, в которых как будто плыли миниатюрные снежинки.

— Кстати, они взрываются, если положить два сразу. — подсказал Джордж, и, когда она повернулась к нему, добавил: — Только попробуй не дать мне один.

— Только попробуй украсть их у меня. — фыркнула она, приподнимая подбородок.

— Вы только посмотрите на них. — заметила Анджелина, прикладывая руку к сердцу. — Совсем как дедушка и бабушка на скамейке у Хогвартса. Ты только не забудь ему связать варежки, Фина.

— А она уже вяжет. — мрачно вставил Фред. — Забавно, знаем друг друга одинаково, но всю заботу получает только один из нас.

Спустя час они уже сидели в «Трёх метлах», где в камине приятно потрескивали поленья, окна запотели от горячего воздуха, а стойка мадам Розмерты блистала полированным деревом.

Они заняли угловой столик в глубине зала. Перед каждым стояли кружки с горячим сливочным пивом и две чашки шоколадного какао, одна из которых принадлежала Серафине. Она дулa на пенку и аккуратно размешивала ложкой зефирки, которые всплывали, шипели и пускали пузырьки.

— Я серьёзно, — Джордж сделал глоток пива, — ты бы видела лицо Флитвика, когда Фина подменяла музыку в граммофоне в Большом зале. Он так растерялся, что начал дирижировать под «Can You Dance With a Banshee».

— Не я, а мы, — улыбнулась Серафина. — И ты подмешал зелье, из-за которого у лавочек вырастали ноги.

— Да, и у Гермионы случилась истерика. — хохотнула Анджелина. — Она думала, что лавка её утащит в Запретный лес.

Фред налил себе ещё сливочного пива.

— Лично я считаю, что лавки слишком долго сидели на одном месте. Им надо было прогуляться.

— Как мило. Ты о лавках заботишься больше, чем о собственном брате. — Джордж прищурился.

— Потому что лавки не воруют у меня ириски! — фыркнул Фред, и все разразились хохотом.

Серафина потянулась за своей сумкой, выудила оттуда свёрток с шуршащей бумагой и передала Джорджу. Тот удивлённо моргнул.

— Это тебе.

— За что?

— Просто. Чтобы тебе тоже было тепло.

Он развернул упаковку — внутри лежал бордовый шарф с золотыми прожилками и крошечная, почти незаметная вышитая метла в углу. Ручная работа.

— Ты сделала это сама?

— Не без помощи Джинни. — призналась она. — Но цвет подбирала я.

— И это моя девушка. — выдохнул он, обнимая её и прижимая к себе. — Не заслужил.

— Зато ты купил мне шоколадную жабу, которая катается на миниатюрной метле. — хмыкнула она.

— Да. В вопросах подарков я неуступчив.

— А ты видел, что она делает? — влез Фред. — Шоколадная жаба катается по твоей голове, если ты не съедаешь её сразу. Фантастика.

Они провели в Хогсмиде целый день — с уютом, ароматом имбирных пряников, под звуки колокольчиков на дверях магазинов и весёлый щебет других студентов. Этот день был будто вырезан из воспоминаний, которые греют в самые тяжёлые зимы.

И только когда начало смеркаться, когда лампы на улицах Хогсмида зажглись тёплым янтарным светом, четверка медленно побрела назад — довольные, обнявшиеся, укутанные в подаренные шарфы и смех.

***

Снег мягко и почти лениво стелился за окнами библиотеки. Хогвартс будто замирал в этот зимний вечер — глухие шаги, приглушённые голоса, мерцание камина. В комнате стоял аромат старых пергаментов, зелий и кедра. На кожаном диване, почти в обнимку, сидели Джордж и Серафина.

Она, перекинув через колени плед, водила пальцем по тиснёной корешковой надписи книги. Джордж молчал, глядя в окно, где снежинки падали, казалось, прямо на край подоконника. Он выглядел задумчивым, более серьёзным, чем обычно.

Серафина заметила это.
— Джордж, что-то не так?

— Нет... — он попытался отмахнуться, но не убеждал даже себя. — Просто... Знаешь, в такие вечера голова забита мыслями.

— Какими? — она осторожно потянула его за рукав, заглядывая в лицо. — Со мной можешь говорить обо всём.

Он покачал головой.
— Не хочу, чтобы ты думала, что я жалуюсь. Это глупости.

— Джордж Уизли, я видела тебя в самых дурацких ситуациях. Думаешь, меня испугают какие-то глупости? — она улыбнулась и придвинулась ближе.

Он выдохнул.

— Это мама.

Серафина оторопела.

— Молли? Что с ней?

— Она... — он хмыкнул, но без радости. — Она никогда по-настоящему не верила в нас с Фредом. Не то чтобы ненавидела идею магазина, но каждый раз, когда мы упоминали его, она... она смотрела, как будто мы просто мечтаем впустую.

— О... — Фина убрала с его лба прядь. — Прости.

— Я просто... Я всё время чувствую, что должен доказывать. Всем. А особенно — ей. И это странно, потому что она добрая, заботливая... просто она хочет для нас чего-то «стабильного».

— Но ты не для того рождён. Ты — это магия, взрыв, цвет, риск. — она прижалась к нему щекой. — Она полюбит вашу лавку, как только увидит, сколько радости вы несёте.

Он молчал, и только через секунду выдохнул:

— Знаешь... я даже не уверен, стоит ли обижаться. Она просто боится. Но я... я иногда чувствую себя маленьким, непонятым ребёнком.

Серафина подняла голову.

— Ты очень умный, Джордж. Даже если сдаешь экзамены на тройку и ничего не делаешь на уроках, но ты правда умный. Иногда я удивляюсь, как ты можешь знать об этом. А потом мне становится стыдно. Потому что ты умный, Джо. Правда.

Фина улыбнулась и молча поцеловала его в щёку.

Позже, в своей спальне, Серафина нашла два письма, запечатанных золотыми и тёмно-синими сургучами. Она провела пальцем по знакомому почерку. Один конверт — резкий, прямой, от Сириуса. Второй — аккуратный, тёплый, с изящными завитушками. Шарлотта.

«Маленькая звезда моя,

Знаешь, сколько времени я подбирал слова? Я, который обычно только и делает, что бросает сарказм, словно дротики. Но перед тобой — я всегда без щита.

Я хочу сказать то, что не умею говорить вслух. Быть твоим отцом — это честь, которая меня пугает до чёртиков. Я вижу в тебе всё, что есть лучшее во мне. И всё, что я так и не смог сберечь.

Прости, что не рассказал правду о твоей матери раньше. Я думал, что защищаю тебя. На самом деле... я защищал себя. И знаешь, твоя мама не...плохой человек. Мы немного поговорили с ней и пришли к выводу, что ради тебя стоит переступить через себя.

Прости, если я казался тебе грубым, холодным или несправедливым. Мой страх потерять тебя — единственное, что сильнее моей любви к тебе.

Иногда я смотрю на тебя — и не верю. Ты — не просто моя дочь. Ты — свет, который тянется даже сквозь тьму моего прошлого.

Будь сильной. Будь мягкой. Будь собой. Ты всегда была больше, чем фамилия на твоих плечах.

Люблю тебя.

— Твой Сириус.»

«Ma belle étoile,

Я всё думаю: как тебя любить, чтобы не задеть боль?

Ты — такая смелая. Такая умная. Такая моя.

Мне не хватает слов, чтобы попросить прощения.
Не потому, что я не чувствую вины — а потому, что она безмерна.

Когда я смотрела на тебя тогда, в гостиной у Тонксов, ты была такой — гордая, ранимая и всё ещё надеющаяся. А я была женщиной, которая слишком долго не решалась вернуться.

Всё, что я сделала, я сделала по слабости. Я испугалась. Я сбежала. И я каждый день клянусь себе: больше никогда.

Я не прошу простить меня. Я только надеюсь, что однажды ты захочешь меня впустить — хоть немного.

У тебя есть отец, друзья, любовь, твой Джордж.
Пусть я не стану для тебя главным человеком.

Пусть я хотя бы стану человеком, который будет рядом.

— Твоя мама, Шарлотта.

P.S. оказалось, что Сириус не такой...идиот.»

***

Утром, в большом зале за шесть дней до каникул, Серафина не переставала думать о двух письмах.

— Эй, Фин, что с тобой? Чего задумалась? — вдруг заметил Фред.

Трое друзей обернулись на неё.

— Вчера родители прислали мне письма. Да, все бы ничего, но они просили прощения и...сказали, что больше не злятся друг на друга. Как думаете, кто их пытал?

— О чем ты?

— Ты ведь видел моих родителей, они в одном доме еле уживались, а здесь прям сели и поговорили...

— Приедешь на Рождество и узнаешь. А потом и нас расскажешь.

Но Блэк не переставала, поэтому сразу же после завтрака побежала в свою комнату и написала письмо. Сразу двоим.

Шарлотте Лавуазье и Сириусу Блэку от дочери Серафины Блэк.

«Так, дорогие родители

Что происходит? Кто вас пытал? Миссис Уизли или тётя Меда?
Не пишите мне пока, придите в себя!

— Ваша дочь.»