По мотивам...

Весна уверенно вступала в свои права. Берега Черного озера зазеленели и покрылись цветами, лес звенел птичьими трелями, даже гремучая ива казалась ласковой и милой. Гермиона все чаще предпочитала шумной душной гостиной цветочный ковер диких нарциссов под старым раскидистым дубом. Она устраивалась на стареньком пледе с книгой и корзинкой чего-нибудь вкусненького из кухни, и наслаждалась чтением, погодой, ароматами весны...

Здесь ее и нашел Малфой. С Рождественского бала они не разговаривали, пересекаясь только на совместных уроках или за общим столом. Он по-прежнему почти не сводил с нее глаз, но она привыкла не обращать на это внимания. До нее долетали иногда разговоры в гостиной о том, что Малфой отверг очередные поползновения на его руку и остатки имущества, что родители отказались от стремления женить его как можно скорее, решили переждать опалу, видимо.

Сам Малфой все так же молчал, ходил по школе с высоко поднятой головой и упорно занимался учебой. Но все больше мрачнел. И, наконец, сдался. Найти Грейнджер было не сложно — он давно заметил ее привычку прятаться от всех под этим деревом. Но вот подойти, заговорить, признаться — оказалось намного сложнее.

— Здравствуй, — она подняла голову и удивленно посмотрела на него, кивнув. Ему ничего не стоило пройти мимо, и она бы даже не заметила его. Но раз он заговорил — значит, ему что-то нужно от нее.

Он сделал несколько шагов в сторону, но тут же вернулся, нервно комкая тонкие перчатки. Она все так же удивленно смотрела на него, не понимая, что с ним происходит. Наконец, он заговорил.

— Вся моя борьба была тщетной! Ничего не выходит. Я не в силах справиться со своим чувством. И, как бы это не было глупо, я бесконечно тобой очарован. Я тебя люблю!

Невозможно описать, как его слова ошеломили Гермиону. Растерянная и покрасневшая, она смотрела на него и молчала. И, обнадеженный ее молчанием, Малфой поторопился рассказать ей обо всем, что пережил за последнее время, и что так волновало его в эту минуту. Он говорил с необыкновенным жаром. Но в его словах был слышен не только голос сердца: страстная любовь звучала в них не сильнее, чем уязвленная гордость. Его взволнованные рассуждения о существовавшем между ними неравенстве, об ущербе, который он наносил своему имени, и о семейных предрассудках, до сих пор мешавших ему открыть свои чувства, убедительно подтверждали силу его страсти, но едва ли способствовали успеху его признания.

Несмотря на глубокую неприязнь к Малфою с первого курса, Гермиона не могла не понимать, насколько лестна для нее любовь подобного человека. И, ни на секунду не утратив этой неприязни, она вначале даже размышляла о нем с некоторым сочувствием, понимая, как сильно он будет расстроен ее ответом. Слегка казня себя за это, она все же испытывала удовлетворение от его мучений. Однако его дальнейшие рассуждения настолько ее возмутили, что гнев вытеснил в ее душе все остальные чувства. Решив все же совладать со своим порывом, она готовилась ответить ему, когда он кончит, как можно спокойнее. В заключение он выразил надежду, что её согласие принять его руку вознаградит его за все муки страсти, которую он столь тщетно стремился подавить в своем сердце. То, что она может ответить отказом, явно не приходило ему в голову. И, объясняя, с каким волнением он ждет ее приговора, Малфой всем своим видом показывал, насколько он уверен, что ответ ее будет благоприятным. Все это могло вызвать в душе Гермионы только еще большее возмущение. И как только он замолчал, она, вспыхнув, поднялась, подошла к нему и заговорила:

— Любовь, независимо от того — взаимна она, или нет, — свойственно, я полагаю, принимать с благодарностью. Благодарность присуща природе человека, но я ее не испытываю. Я никогда не искала твоего расположения, и это чувство возникло в тебе вопреки моей воле. Мне жаль причинять боль кому бы то ни было. Если я ее совершенно нечаянно вызвала, надеюсь, она не окажется продолжительной. Соображения, которые, по твоим словам, так долго мешали тебе уступить чувствам, без труда помогут преодолеть их после этого объяснения.

Малфой, облокотясь на ствол дерева, пристально смотрел на Гермиону. Ее слова изумили его и привели в негодование. Лицо его побледнело сильнее обычного, и каждая черта выдавала крайнее замешательство. Он старался сохранить внешнее спокойствие и не произнес ни слова, пока не почувствовал, что способен взять себя в руки. Возникшая пауза показалась Гермионе мучительной. Наконец он сказал нарочито сдержанным тоном:

— И это и есть твой ответ? Пожалуйста, я могу хотя бы узнать причину, по которой ты не попыталась облечь свой отказ по меньшей мере в учтивую форму? Впрочем, это не имеет значения!

— С таким же правом я могла бы спросить, — ответила она, — о причине, по которой ты объявил, — с явным намерением меня оскорбить и унизить, — что любишь меня вопреки своей воле, своему рассудку и даже всем своим склонностям и вкусам! Не служит ли это для меня некоторым оправданием, если я и в самом деле была с тобой недостаточно любезна?

— Твою гордость оскорбило мое признание в сомнениях и внутренней борьбе, которые мешали мне уступить моим чувствам? Ты бы не была столь резка, если бы я тебе польстил, заверив в своей всепоглощающей страсти, которую бы не омрачали противоречия, доводы рассудка или светские условности? Но я был честен. Я не стыжусь чувств, о которых рассказал. Они естественны и оправданны. Могла ли ты ожидать, что мне будет приятен круг людей, в котором ты постоянно находишься? Или что я стану себя поздравлять, вступая в родство с теми, кто находится столь ниже меня на общественной лестнице? Даже не полукровок?

Возмущение Гермионы росло с каждой минутой. Однако, отвечая ему, она всячески старалась сохранить внешнее спокойствие.

— Ты глубоко заблуждаешься, думая, что на мой ответ повлияла манера твоего объяснения. Она лишь избавила меня от сочувствия, которое мне пришлось бы испытывать, если бы ты вел себя так, как подобает благородному человеку.

Она заметила, как он вздрогнул при этих словах. Но он промолчал, и она продолжала:

— В какой бы манере ты ни сделал мне предложение, я все равно не могла бы его принять.

На лице его снова было написано удивление. И пока она говорила, он смотрел на нее со смешанным выражением недоверия и растерянности.

— С самого начала я бы могла сказать: с первой минуты нашего знакомства твое поведение дало мне достаточно доказательств твоей заносчивости, высокомерия и полного пренебрежения к чувствам тех, кто тебя окружает. Моя неприязнь к тебе зародилась еще тогда. Но под действием позднейших событий она стала практически непреодолимой. Из всех людей в мире ты меньше всех имеешь шанс стать моим мужем. И это предложение — самое сильное оскорбление мне за все годы нашей совместной учебы. Ты можешь гордиться этим, Малфой.

— Ты сказала вполне достаточно, Грейнджер. Я понимаю твои чувства, и мне остается лишь устыдиться своих собственных. Прости, что отнял у тебя столько времени.

Он ушел, а она никак не могла успокоиться. Ей даже не верилось, что все это было на самом деле. Драко Малфой сделал ей предложение? Она не понимала зачем ему нужно было так оскорблять ее, при этом унижаясь самому. Потому что любовь к ней он чувствовал и воспринимал именно как унижение, что подтверждали его же слова. Это было больно и обидно. А она было поверила, что он в чем-то меняется. Гермиона нервно прошлась вокруг дерева. Определенно, это нужно было выплеснуть, иначе она что-то спалит магическим выбросом. Быстро собрав свои вещи, она направилась в гостиную Гриффиндора.

— Что Малфой сделал?! — глаза Джинни были как у домовика, а Гарри вовсе потерял дар речи, когда она, затащив их в туалет Плаксы Миртл и поставив кучу заглушек даже от привидений, рассказала им эту историю. Джинни уже в третий раз требовала подробностей. Она никак не могла поверить, что Малфой на такое решился. Гермионе даже показалось, что она ей не верит, но она отбросила эти мысли как глупость — с чего бы это подруге сомневаться в ее словах? А Гарри просто не находил слов.

— Герми, ты уверена, что правильно его поняла? Может... Черт, это, конечно, Малфой, но... Я просто не понимаю — зачем ему это?

— Вот и я не понимаю, Гарри. Если он и правда влюбился, и решил признаться, то зачем оскорблять меня рассказами о своей борьбе с этим чувством и о том, какую жертву он готов принести ради того, чтобы жениться на мне. А если это шутка, то... не смешная. Причем для него в большей степени. Представь, что будет, если я расскажу об этом всем? Да его просто...

— А может... Ты только не ори сразу, но может он правда? Ну, все чувствовал так, как говорил?

Девушки молча уставились на него.

— Я только предположил, — растерялся Гарри.

— Но Гарри, — Гермиона пыталась поставить себя на место Малфоя, но у нее ничего не получалось, — вопрос остается тот же — зачем? Он же не мог не понимать, что, рассказывая мне все это, он тем самым оскорбляет меня и мою семью? Да как он вообще мог подумать, что я выйду замуж за такого...такого...хама! И кстати, почему он вдруг предложил сразу замуж? Мы же даже не встречались ни дня!

— Это не удивительно. В чистокровных семьях часто сначала объявляют о договоренности между семьями, потом объявляется помолвка, а потом уже встречи, поцелуи и все такое, — Джинни мечтательно подняла глаза, — Зато, когда ты помолвлена — ты почти жена и все уже можно.

— Как так? А если помолвку потом расторгнут? — Гермиона удивленно повернулась к Джинни.

— Ну, если брак по расчету и договоренности, то тогда и желания нет позволять себе вольности. А если по любви — то как можно не доверять любимому?

Гарри обнял свою подругу и поцеловал нежно в висок.

— Потерпи, малыш, я же терплю. Вот окончишь школу... Молли велела мне держать себя — в руках, а руки — при себе, — улыбнулся он.

— Легко тебе говорить, — вздохнула рыжая.

— Да не очень, — в унисон ей вздохнул Гарри.

Гермиона улыбнулась. Ну, хоть у этих двоих все хорошо сложилось. Вот закончит Джинни школу, сыграют они свадьбу...

— Я слышала, как Нотт говорил, что Малфой дурак и мямля. Мол, надо было просто трахнуть... а вдруг это он о тебе говорил? — она испуганно посмотрела на подругу.

— Где это ты слышала Нотта? — удивился Гарри, — Эти змеи редко выползают из своих подземелий поболтать.

Джинни как-то сразу смутилась и покраснела.

— Во дворе. Они болтали с Гойлом, а я с другой стороны кустов шла, вот и услышала.

Гермиона испуганно взглянула на Гарри, но тот ее успокоил.

— Ну, чего ты? Ведь Малфой не стал идти на поводу у своих друзей-идиотов, а честно предложил тебе руку и сердце, пусть и в ужасной форме. Не думаю, что он пойдет на подлость. Мне кажется, он все же изменился и очень сильно. Хоть еще сам не понимает этого, наверное.

— Ладно, я буду настороже, благодаря Джинни. Идемте, у нас еще куча заданий, время не ждет, а Малфой...это только Малфой, все как всегда.