Пять секунд тишины

Ледяная ярость. Она пылала под кожей, как негасимое заклятие, превращая кровь в кислоту. Я не видел ничего, кроме ее спины – сгорбленной, ускользающей через толпу у выхода из Большого Зала. Шепот, смешки, взгляды – все сливалось в оглушительный белый шум. Астрид Грейр? Договор? Отец? Проклятье. Все проклятье. Но она уходила. С разбитым видом. С лицом, спрятанным тогда в ладонях.

— Грейнджер! – мой голос сорвался, хриплый, не свой, перекрывая гул толпы. Она не обернулась. Шаг ускорила, почти побежала в прохладный полумрак коридора. Дурочка. Как будто могла от меня убежать.

Я не думал. Действовал. Сквозь толпу однокурсников – Забини что-то кричал вдогонку, Тео пытался схватить за рукав – я пробился рывком. Длинные шаги по каменным плитам. Ее медные кудри мелькали впереди, у поворота к старой лестнице на третий этаж.

— Гермиона! – снова рявкнул я, уже ближе. Она вздрогнула, обернулась на миг. Глаза – огромные, карие, полные влаги и такой боли, что у меня сжалось все внутри. Она покачала головой, отвернулась, рванула дальше.

Этого было достаточно. Я догнал ее за два шага. Не слова. Не попытки объясниться. Чистая, слепая адреналиновая ярость, смешанная с паникой – паникой потерять ее сейчас, когда только началось... все. Я наклонился, руки – под колени, рывок вверх. Она вскрикнула – не визг, как тогда в спальне, а короткий, перехваченный звук шока и протеста. Я закинул её на плечо, как мешок, игнорируя её яростные удары кулачками по спине, её протестующий визг.

— Малфой! Сумасшедший! Спусти! Сию же секунду!

Я не спустил. Я нёс её. Прочь от любопытных взглядов, от шепота, от этого проклятого Зала и ледяного взгляда Астрид Грейр. По знакомым, темным коридорам, мимо удивленных привидений, к старой, заброшенной классной комнате у Западной башни. Пинал дверь плечом – щёлк замка поддался – и втолкнул нас внутрь, захлопнув её за собой спиной. Пыль, паутина, запах старого пергамента. Убежище.

Только тогда я сбросил её с плеч. Не на пол. На груду старых мягких подушек для медитации, валявшихся в углу. Она откатилась, отпрянула к стене, как загнанный зверёк. Подняла на меня лицо. И я увидел.

Увидел всё, что пыталась скрыть за столом. Глаза – огромные, карие озёра – были полны воды. Слёзы не катились, они стояли сплошной плёнкой, делая взгляд стеклянным, раненым. Нос покраснел. Губы дрожали. Она сжала их в тонкую белую ниточку, пытаясь взять себя в руки. И проигрывала.

— Я... соскучился, — выпалил я. Глупо. Нелепо. Слова застряли комом в горле, вырвались хрипло, как признание в немыслимом преступлении. — За эти... чертовы часы. Соскучился по тебе.

— Соскучился, — повторила она без интонации. — И ради этого ты... схватил меня, как мешок с картошкой, и приволок сюда? В этот... сырой угол? — Она огляделась по сторонам, содрогаясь от холода или от чего-то еще.

— Да, — буркнул я, упершись взглядом в мшистый камень стены за ее спиной. Не мог смотреть на ее глаза. — И... поговорить хотел.

Она вздохнула. Длинно. Устало. Словно с нее сняли тяжесть.

— О чем, Драко? – спросила она тихо. Слишком тихо. — О погоде? О СОВ? О... — Она не договорила. Имя висело в воздухе незримо. Астрид.

Я сглотнул ком в горле. Заставил себя поднять взгляд. Увидел все: следы слез, тень под глазами, ту самую хрупкость, которую она отчаянно пыталась скрыть за маской «все хорошо».

— Ты... ты же знаешь ее? – начал я, голос сорвался. — Астрид? Из тех... старых кругов? — Глупость. Конечно знала. Все знали о Грейрах.

— Знаю, — ответила она ровно. Никаких эмоций. — И что? — Она скрестила руки на груди, будто защищаясь, но подбородок дрожал.

— Это... это не то, что ты подумала! – ринулся я в объяснения, чувствуя, как тону в собственной неуклюжести. — Договор... старый, пыльный... Отец говорил, что все аннулировано после... после всего! Я не знал! Клянусь, понятия не имел, что она появится здесь! Она просто... — Я развел руками, бессильно. — Ярмарка тщеславия! Я разберусь! Я...

— Драко.

Одно слово. Тихое. Спокойное. Оно перебило мой поток оправданий. Она смотрела на меня и в ее глазах не было ни гнева, ни ревности. Была... усталая печаль и что-то похожее на жалость. К себе? Ко мне?

— Господи, Драко, — она произнесла с легким, дрожащим смешком, но я слышал, что это было наиграно. — Все хорошо. Правда.

«Все хорошо». От этих слов внутри все сжалось в ледяной ком. Хуже, чем от появления блондинки.

— Не ври, — прошептал я. — Я видел. В Зале. Ты...

— Испугалась, — перебила она быстро, слишком быстро. Отвернулась, проводя рукой по лицу, смахивая несуществующую пыль, но на самом деле слезу. — Неожиданно было. Все смотрели. Глупо. Я... — Она сделала паузу, собираясь с силами. Когда она повернулась обратно, на ее лице была почти нормальная улыбка. Треснутая. — Но это же не имеет значения, правда? Она твоя... ну, историческая невеста. Ты – наследник Малфоев. Я... — Она махнула рукой. — Я твоя лучшая подруга. И все. — Голос дрогнул на последнем слове. Она закусила губу. Сделала глубокий, дрожащий вдох, пытаясь взять себя в руки. Выпрямилась. Подняла подбородок. Собрала остатки гордости, как доспехи.

— Когда-нибудь наши пути... все равно разойдутся, — голос ее стал ровнее, монотоннее, словно зачитывала заученный текст. — Ты – Малфой. Тебе предстоит... жениться. На достойной. На своей. Завести семью. Продолжить род. — Она махнула рукой, будто отмахиваясь от комара. От меня. — А я... я буду где-то там. Со своими книгами. Своими эльфами. Возможно, тоже... кого-то встречу. — Слово «кого-то» прозвучало пусто. — Мы же просто... лучшие друзья. Так? — Она попыталась улыбнуться. Получилась жалкая, кривая гримаса. — Это нормально. Так и должно быть. Мы же взрослеем... И... — она сглотнула ком, стоящий в горле, — ...и дружба... она не требует, чтобы мы сидели за одним столом всегда. Она... она ведь в сердце. Да?

Она говорила. Говорила эти отрепетированные, успокаивающие, убийственные слова, а у меня внутри все рвалось на части. Кровь, сердце, разум. Эта ее покорность. Эта логичность. Эта готовность отступить, уйти, освободить место для «достойной» в бархате, как будто то, что было между нами – за всю жизнь, этим летом, в Мэноре, в поезде, на кровати, в библиотеке – было просто игрой. Дружеской шалостью. «Нормально». «Хорошо». Каждое слово было ножом. Аккуратно вонзалось под ребра, поворачивалось. Внутри меня все рвалось. Рушилось. Горело. Ярость. Беспомощность. Любовь, такая огромная, что не помещалась в груди и рвалась наружу криком. Я видел, как дрожит ее нижняя губа. Как на глазах, несмотря на все усилия, наворачиваются предательские слезы. Она их смахивала тыльной стороной ладони, яростно, словно злилась на их непослушание.

— Нет. — Слово вырвалось тихо, но с такой силой, что она вздрогнула. Я шагнул вплотную. Лицом к лицу. Теперь ее дыхание, прерывистое, горячее, смешивалось с моим. — Не «просто друзья». Не «в сердце». Не «разойдемся». — Каждое слово – как удар хлыстом по ее хрупкой логике. — Слушай меня, Грейнджер. Внимательно. — Я схватил ее за плечи. Не больно, но крепко, чтобы не могла вырваться. Чтобы чувствовала. — Я. Никогда. Не отпущу тебя.

Ее глаза расширились. В них мелькнул страх. Настоящий. Но что-то еще... крошечная искра чего-то запретного.

— Даже как друга? – прошептала она, и голос сорвался. Еще одна слеза прокатилась. Потом еще.

— НИКАК! – мой крик эхом отозвался в каменных стенах ниши. Я встряхнул ее слегка. — Ни как друга, ни как подругу, ни как... черт возьми, Грейнджер, я не знаю как! Но ты – моя. Моя заноза в заднице! Моя занудная книжная дурочка! Мой лучший друг, да, черт возьми! Мой единственный... единственный настоящий человек в этой проклятой змеиной яме! Моя боль, моя ярость, мой смех, мои пудинги, мои три ложки сахара в чае, мои две дольки лимона и... и мои пять секунд тишины! — Я сделал секундную паузу, чтобы взять глоток воздуха, для нового порыва. — Ты вцепилась в меня, как репейник, еще на первом курсе, и я НЕ ВЫПУЩУ! — Мои пальцы впились в ткань ее мантии на плечах. — Пусть хоть сто Астрид воссядут рядом со мной! Пусть хоть весь мир укажет на меня пальцем! Ты – здесь. — Я ткнул себя кулаком в грудь, туда, где бешено колотилось сердце. — И отсюда тебя никто и ничто не вырвет. Никакая невеста. Никакой договор. Никакое «должно быть». Поняла? Ты обречена быть со мной. Даже если мне придется... – я задохнулся, глотая безумие, что рвалось наружу, – ...стать твоим тюремщиком. Твоим проклятием. Твоим навязчивым фламинго до скончания веков.

Она смотрела на меня. Не дыша. Слезы текли по ее щекам молча, без рыданий. Маска «все хорошо» лежала в руинах, оставив только боль. Растерянность. И... облегчение? Такое крошечное, такое спрятанное, но я его увидел.

Она не выдержала. Сдержанность лопнула. Рыдание, тихое, сдавленное, вырвалось из ее горла. Потом еще одно. Плечи затряслись. Она попыталась отвернуться, спрятать лицо, но я не дал. Притянул к себе. Сильно. Жестко. Обнял так, как мечтал обнимать всегда – не как друга, а как единственное спасение в шторме. Ее лицо уткнулось мне в шею, горячие слезы текли по моей коже, смешиваясь с дрожью ее тела.

— Нет... Драко... нельзя... так нельзя... — она бормотала сквозь рыдания, кулачками упираясь мне в грудь, но не отталкивая. Цепляясь.

— Люблю, — прошептал я в ее растрепанные, пахнущие пылью и слезами кудри. Слово вырвалось само, как крик, как последний выдох. — Безумно. Безнадежно. По-дурацки. Люблю тебя, Гермиона Грейнджер. — Я целовал ее макушку, виски, мокрые от слез щеки, не разбирая, куда попадают мои губы. — Не только, как подругу. Не только, как лучшего друга. Тебя. Всю. С твоим упрямством, твоими книгами, твоей болью. Люблю. И никакая девушка, никакой договор, никакой Хогвартс или целый мир не изменят этого. Никогда. Я... люблю тебя. Глупо. Навсегда... Вот так нельзя. А я... не могу иначе.

Она замерла в моих объятиях. Рыдания стихли. Осталась только мелкая дрожь и ее частое, прерывистое дыхание мне в грудь. Казалось, время остановилось. Лунный свет, пыль, наши тени на стене – все застыло.

Потом она медленно подняла голову. Лицо было мокрым, опухшим от слез, нос покрасневшим. Но глаза... Карие глаза смотрели прямо на меня. Без укора. Без страха. С бесконечной усталостью и... чем-то еще. Чем-то сокрушительно хрупким и настоящим. Она втянула носом воздух, смахнула ладонью щеку.

— Я тоже тебя люблю, Драко, — прошептала она. Голос был разбитым, тихим, но слова прозвучали ясно, как удар колокола в этой тишине. — Безумно. Глупо. И... навсегда, кажется. Вот так... тоже нельзя. Но я... — Она снова сглотнула комок в горле, ее пальцы слабо сжали складки моей рубашки на шее. — ...тоже не могу иначе.

Признание повисло между нами. Не как победа. Как общая рана. Как клятва, данная над бездной. Мы стояли, обнявшись, в пыльном лунном свете заброшенного класса – наследник Малфоев и дочь маглов, связанные проклятым договором и своей собственной, неправильной, невозможной любовью.

Огненная дорожка от фонаря Филча тянулась по мокрым камням коридора к башне Гриффиндора. Мы шли молча. Пальцы мои, еще влажные от ее слез, жгли, будто обожженные. Каждый шаг гулко отдавался в пустой тишине позднего часа, слишком громкий после шепота и рыданий в пыльном классе. Я шел чуть позади, не касаясь ее, но все мое существо было натянуто, как струна, чувствуя каждый ее вздох, каждый шорох платья.

Она остановилась у жирной дамы. Не оборачиваясь. Профиль в лунном свете – сломанный, усталый, но какой-то невероятно стойкий.

— Спокойной ночи, Драко, – прошептала она. Голос был хриплым, выдохнутым, но в нем не было ни злости, ни упрека. Только бесконечная усталость и... что-то, что заставляло мою грудину сжиматься.

— Спокойной ночи, Грейндж..., – выдавил я. Слова застряли колючим комом в горле. «Люблю тебя». Я сказал это. Вслух. И она ответила. А теперь... «спокойной ночи»? Как будто ничего не случилось? Как будто мир не перевернулся?

Полная дама кокетливо зевнула, пробормотала «пароль». Портрет отъехал. Гермиона скользнула внутрь. Один миг – ее силуэт в проеме, кудри, освещенные теплым светом изнутри. Потом – щелчок. Она исчезла. Оставив меня в холодном лунном сиянии коридора, с руками, все еще помнящими ее дрожь, и губами, хранящими соленый привкус ее слез.

Я развернулся. Пошел. Сначала медленно. Потом быстрее. Каблуки гулко стучали по камням, эхо летело вперед, будто спеша сообщить подземельям Слизерина о моем позоре, о моей слабости, о моей... любви. Руки сами впились в волосы, сжимая, дергая, пытаясь вырвать эту безумную смесь восторга и отчаяния, что клокотала внутри.

«Люблю. Безумно. Глупо. Навсегда». Ее слова. Мои слова. Слились в один огненный шар, прожигающий душу. Она любит меня. Гермиона Грейнджер. Любит. А я... я что? Наследник Малфоев, бывший, почти обрученный с фарфоровой куклой по имени Астрид Грейр. Сидел там, в Большом Зале, и смотрел, как она плачет. Сидел и ничего не сделал. Ничего не мог сделать. Беспомощный. Жалкий. Любимый и... проклятый.

Спуск в подземелье был похож на погружение в могилу. Сырость, холод, запах тины и древних камней. Тяжелая дверь в общую гостиную Слизерина. Я толкнул ее, не глядя, готовый к ледяным взглядам, к шепоту, к присутствию «её».

Но вместо этого...

— О, вот и наш герой вернулся с поля брани, —раздался голос Блейза, но в нем не было обычной язвительности. Была... усталая готовность.

Я поднял голову. Они сидели у потухающего камина – Тео, Блейз. Бутылка огневиски и три стакана стояли на низком столике. Никого больше. Никакой Астрид. Только они. И их лица... не насмешливые. Знающие. Они просто сидели. Смотрели на меня. В их глазах не было любопытства сплетников. Было... понимание. Тяжелое, мужское, без лишних слов. Они все видели. В Зале. Они знали.

— Садись, Малфой, — Тео махнул рукой к свободному креслу. Голос был необычно мягким. — Выглядишь так, будто тебя драконья стая потоптала.

Я не стал сопротивляться. Рухнул в кресло, чувствуя, как дрожь, которую я сдерживал всю дорогу, начинает пробиваться наружу. Руки предательски тряслись. Я сжал их в кулаки, уткнув в колени.

Блейз без лишних слов налил в стакан добрую порцию огневиски. Ярко-янтарная жидкость пылала в полутьме. Он молча протянул стакан. Я взял. Рука дрогнула, жидкость плеснулась через край, обожгла пальцы. Я не почувствовал. Поднес ко рту. Глотнул. Огонь хлынул вниз по горлу, в грудь, разливаясь жгучей волной, выжигая хоть часть этого ледяного кома внутри. Я закашлялся, выдохнул пар.

— Блядь, — вырвалось само собой. Хрипло. Глухо.

— В точку, — мрачно пробурчал Блейз, наливая себе. — Полный пиздец. Как она вообще сюда влипла, эта Грейр? Старый Люциус опять что-то намутил?

Я не ответил. Просто снова глотнул огневиски. Горечь. Жар. Немного лучше. Немного.

— Грейнджер... — начал Тео осторожно, разглядывая огонек в камине. — Она... держится?

Держится? Образ ее лица, мокрого от слез, ее голос, шепчущий «люблю» сквозь рыдания... Он встал перед глазами, яркий и ранящий. Я резко откинул голову на спинку кресла, закрыв глаза. Еще глоток. Огонь.

— Нет, — прошипел я сквозь зубы. — Не держится. И я... я... — Слова снова застряли. Беспомощность. Ярость. Любовь. Все смешалось в клубок, который душил.

— Знаем, — коротко бросил Блейз. Он не стал уточнять, что именно они знают. Про люблю. Про невозможность. Про боль. — Пей, Драко. Сегодня можно.

Тео протянул свою пачку «драконьих костяшек». Я машинально взял одну, закурил. Резкий дым смешался с жаром огневиски, затуманивая сознание, приглушая остроту. Мы сидели молча. Только потрескивание догорающих углей, хлюпанье огневиски в стаканах, мои попытки затянуться без дрожи в руках.

Никаких подколок. Никаких вопросов. Никаких советов. Просто присутствие. Просто молчаливое понимание двух парней, которые знали меня слишком хорошо. Которые видели всю эту чертову игру в наследника и знали, что под маской – трещины. И которые сейчас, в этот пиздецовый вечер, просто были здесь. Давали выпить. Делили дым. Принимали мое молчание, мою дрожь, мое «блядь».

— Спасибо, — хрипло выдавил я. Не за напиток. За тишину. За то, что не лезут с дурацкими вопросами.

— Не за что, — глухо отозвался Тео, потягивая свой бокал. — Видели, как ты вынес Грейнджер. Видели... ее.

Это было как бальзам. Они знали. Они понимали. И они были здесь. Не на стороне фамильных договоров или ледяных блондинок. На моей стороне. Слизеринская солидарность, редкая и настоящая.

Я снова отпил, чувствуя, как огневиски чуть смягчает железные тиски вокруг сердца. Молчание снова повисло в воздухе, нарушаемое только потрескиванием дров.

Блейз откашлялся. Негромко. Потом его голос, неожиданно серьезный, разрезал тишину.

— Драко... напомни. Сколько вы с Грейнджер... дружите? С самого начала?

Вопрос застал врасплох. Он был не праздный. Он был якорем. Попыткой вытащить меня из трясины сегодняшнего кошмара, напомнить о чем-то хорошем. О корнях этой странной дружбы, которая переросла в нечто большее.
Тео смотрел на меня с тихим пониманием. Блейз – с привычной скучающей маской, но в глазах читалось внимание.

— С самого начала... — повторил я, отрывисто. Алкоголь и усталость размораживали память. Картины поплыли перед глазами, вытесняя боль сегодняшнего дня. — Это... черт... второй курс? Нет. Раньше. — Я открыл глаза, глядя в потолок, но видел другое. — Помнишь тот инцидент с... с артефактом в Кабинете Запретной Магии? Который старый Флитвик принес на лекцию по защите?

Тео фыркнул. — Помню. Ты и Крэбб чуть не угробили полкабинета. И себя заодно.

— Не чуть, — Я усмехнулся почти беззвучно. — Артефакт был проклят. Начал высасывать магию. Флитвик запаниковал. А я... я полез его «чинить». Отец только что прислал письмо о том, как важно демонстрировать превосходство в практической магии... — Я сжал кулак. Глупость. Чудовищная, мальчишеская глупость. — Если бы не Грейнджер... мне бы не просто влетело от отца. Меня бы, возможно, выперли. Или... или артефакт мог меня просто уничтожить.

Картина стояла передо мной яркая, как вчера. Я, стоящий над зловеще гудящим шаром, из которого били черные молнии. Крэбб, ревущий в углу. Гойл, пытающийся спрятаться за партой. Флитвик, мечущийся и визжащий. И его собственная рука, трясущаяся от натуги и страха, застрявшая в энергетическом поле артефакта. Он не мог оторваться. Чувствовал, как его собственная сила утекает, как песок сквозь пальцы. Паника. Холодная, парализующая.

И тогда – она. Не Поттер, не Уизли. Она. Гермиона Грейнджер. Выскочила из-за своей парты. Не к нему на помощь. К книжной полке. Схватила какой-то старый фолиант. Листала его с бешеной скоростью. Потом крикнула что-то Флитвику. Флитвик, трясясь, повторил сложный жест. Артефакт захлопнулся. Молнии погасли. Его рука высвободилась, он рухнул на пол, обессиленный, дрожащий.

Потом был разбор полетов. Меня отчитывали. Но самое страшное – отчет, который неизбежно ушел бы Люциусу. О моем позоре. О моей слабости. О том, что я чуть не уничтожил ценную реликвию и чуть не погубил себя по собственной глупости.

Но отчета не было. Никогда. Я узнал позже: Грейнджер подошла к Флитвику после всех. Что-то сказала. Умоляла? Уговаривала? Я так и не узнал. Но Флитвик ограничился устным выговором. В отчете написали, что артефакт дал сбой сам по себе, а Драко Малфой «проявил неосторожный, но понятный в данной ситуации исследовательский интерес».

— Она подошла к Флитвику, — сказал я вслух, глядя на языки пламени в камине. — Уговорила его не писать отцу. Не знаю, как. Не знаю, чем ей это грозило – влезть за меня, за Малфоя. Но она сделала это. — Я покачал головой, чувствуя знакомый ком благодарности и стыда в горле. — Потом нашла меня на пустой лестнице. Я сидел, как пришибленный. Думал, все кончено. Отец... — Я сглотнул. — Она просто села рядом. Не стала читать нотаций. Не злорадствовала. Сказала: «В следующий раз, Малфой, прежде чем лезть чинить древние проклятые шары, прочти хотя бы предупреждающие надписи. Они обычно написаны не просто так». И сунула мне записку с названием книги и страницей, где был описан этот чертов артефакт и как его безопасно деактивировать. «Чтобы ты знал на будущее», — сказала. И ушла.

Я замолчал. Воспоминание было таким живым. Ее запах тогда – чернил и чего-то травяного. Ее спокойный, деловой тон, скрывающий... что? Жалость? Нет. Не Грейнджер. Уважение к знанию? Желание предотвратить будущий хаос? Я так и не понял до конца. Но тогда, на холодной каменной ступеньке, это было спасением. Не только от отцовского гнева. От ощущения полного краха.

— Вот с этого, наверное, — Я выдохнул, опустошая бокал. Огонь внутри теперь горел ровнее, глубже. — С того дурацкого шара и ее... ее деловой записки. Мы тогда еще враждовали. Но после этого... что-то изменилось. Постепенно. — Я посмотрел на Блейза, потом на Тео. — Она не дала мне упасть тогда. По-настоящему упасть.

Блейз медленно кивнул. — И не даст сейчас. Она же Грейнджер. — В его голосе было редкое уважение. — Упрямая. Умная. И, кажется, чертовски преданная тем, кого... кого она решила защищать. — Он многозначительно поднял бровь.

Тео тихо свистнул. Блейз кивнул, как будто что-то подтвердил для себя.

— И понеслось, — я махнул рукой, чувствуя, как воспоминания накатывают теплее огневиски. — Учеба. Проекты. Она вцеплялась, как бульдог, если я ленился. Я... начал понимать ее магию. Ее безумную логику. Как она видит мир. Помню, как спорили до хрипоты о свойствах корня мандрагоры. Как потом она неожиданно согласилась с моей точкой зрения. Ее уважение... оно стоило больше всех «Превосходно» Снейпа... Она притаскивала меня к Поттеру и Уизли. Сначала было... адски неловко. Уизли чуть не прожег мне взглядом дыру в груди. Но она просто... не принимала отказов. «Вы же взрослые, блин, — орала. — Я улыбнулся в бокал. — И знаете? Постепенно... стало нормально. Даже... хорошо. Помню первый раз, когда она рассмеялась над моей шуткой. Настоящим смехом. Не колким. Искренним.

— И вот так... год за годом, —  заключил я, голос стал тише, хриплее. — От «грязнокровки» до... до лучшего друга. До человека, который... — Я не смог закончить. Кому было видно. До человека, без которого мир терял цвета. До любви.

Блейз молча налил всем по еще одной. Поднял свой бокал.

— За старую дружбу, — сказал он просто. В его глазах читалось редкое понимание. Не жалость. Уважение. К этой истории. К ее силе. К тому, что было разрушено сегодня.

— За Грейнджер, — добавил Тео, стукнувшись бокалом о мой. — Упертая ведьма. Но... наша.

«Наша». Слово прозвучало неожиданно тепло. Я чокнулся с ними. Выпил залпом. Огонь растекался по жилам, но лед внутри начинал таять. Немного.

Мы сидели в тишине. Трое слизеринцев. У потухшего камина. Вспоминая ту маленькую взъерошенную девчонку, которая изменила все. И ту же девчонку, которая сегодня плакала у меня на груди, признаваясь в любви, которую мы оба были бессильны позволить себе.

Блейз был прав. Эта дружба была давней. Крепкой. Пережившей войну и ненависть. Переживет ли она нахождение Астрид Грейр? Я не знал. Знало только жгучее эхо ее слов в груди: «Люблю. Безумно. Навсегда» – и холодное эхо моей клятвы в темноте: «Никогда не отпущу».

Но сейчас, с бокалом огневиски в руке и молчаливой поддержкой друзей по ту сторону стола, дышать стало чуточку легче. Пока что.