Слёзы
Гермиона ждала Гарри в его ложе. После войны ему было предоставлено лучшее место на стадионе, и он мог посещать его в любое время. Каждый его визит непременно попадал в «Ежедневный пророк».
Гермиона торопливо оправила подол юбки, которую Виктор предусмотрительно удлинил на три дюйма. Она тогда посмеялась про себя, наблюдая за его действиями. Девушка знала, что он не хотел бы, чтобы кто-либо, кроме него, видел её такой.
Вскоре Гермиона услышала приближающийся смех Гарри.
— Ага, я потом найду тебя, — бросил он своему компаньону.
Гарри направился к своему месту, но замер, увидев Гермиону. На её лице читалось неприкрытое раздражение.
— Миона! Я так рад тебя видеть! — воскликнул он, неловко обняв её.
— Я тоже рада тебя видеть, Гарри. Мы можем поговорить? — спросила она, указав на мягкие кресла.
— Конечно. В чём дело? — спросил он, не сумев скрыть волнение в голосе.
«Нет смысла ходить вокруг да около, Гермиона. Просто скажи это», — подбодрила она себя.
— Я знаю о письмах, Гарри, — произнесла она ровным тоном.
Гарри овладела паника. Он нервно опустил взгляд на свои руки. Он хотел опровергнуть слова Гермионы, но понимал, что очередная ложь не приведёт ни к чему хорошему.
— Миона, я... — начал было он, и Гермиона почувствовала, как по щекам потекли слёзы.
— Почему ты поступил так со мной, Гарри?
Она делала всё возможное, чтобы сохранить достоинство и перестать плакать, но ничего не помогало. Мысль о том, что её лучший друг всё это время лгал ей, причиняла боль.
Наконец Гарри собрался с духом. Он с самого начала знал, что это было плохой идеей. Понимал, что перехватывать чужие письма было недопустимо ни в мире магов, ни в мире магглов.
— Я не могу объяснить тебе, почему поступил так, Гермиона, но мне очень жаль. Если это хоть как-то поможет, знай, это была не моя идея, — умоляюще произнёс он, больше всего желая, чтобы она перестала плакать.
В её глазах зажглось любопытство.
— Кто же это придумал? — всхлипнула она и вытерла нос.
Он вздохнул. Ему совсем не хотелось сталкивать Молли и Гермиону. Но Гермиона была ему дорога, и он решил поступить, как подобает другу.
— Молли Уизли подслушала наш разговор о Краме. Она сказала, что не может позволить какому-то симпатичному болгарину встать на пути её сына. Прости, Гермиона, я думал...
Она кивнула.
— Знаешь, ты слишком много на себя берёшь,— она недовольно вздохнула.
Слишком долго они принимали решения за неё.
— Мы были уверены, что Рон сделает тебя счастливой. Мы поступили так только потому, что любим тебя, любим вас обоих, — Гарри пытался оправдаться, хоть и знал, что все его попытки тщетны.
— Как вы это сделали? — спросила Гермиона, не понимая, как такой план вообще мог сработать.
— Молли заставила меня дать тебе неверный адрес, чтобы письма оставались в Министерстве и мистер Уизли мог забирать их домой, в Нору. Потом, когда Виктор попросил дать ему твой адрес, я дал ему свой, чтобы получать его письма и передавать их Молли.
Гермиона не могла поверить, что они ни разу не задумались о том, что лучше для неё, и думали только о счастье Рона
— Он всё ещё любит тебя, Миона. Просто подумай о...
— Нет, Гарри. Я прекрасно поняла твою позицию в тот день, когда ты отправил мне письмо с выпуском «Ежедневного пророка». Но я смогла жить дальше и больше не хочу говорить ни о Рональде, ни о его «любви». До свидания, Гарри.
Она убежала, чувствуя, как по лицу струятся слёзы. Гарри кричал ей вслед, умоляя остаться, клялся, что ничего не знал о «Ежедневном пророке». Он вздохнул, осознав, что, скорее всего, это сделала Молли Уизли. Ради своих детей она была готова на всё!
Пробежав мимо моря палаток, Гермиона наконец нашла свою. Оставшись одна, она перестала сдерживать эмоции и горько заплакала. Она чувствовала себя обманутой. Её использовали, чтобы сделать Рона счастливым. А сам он, возможно, даже не подозревал об этом плане. Гермиона чувствовала себя ужасно. Неужели счастье Рона стоило её несчастья? Она ахнула, почувствовав, как чьи-то сильные руки подхватили её и опустили в большое мягкое кресло. Она плакала, а Виктор обнимал её, всеми силами стараясь утешить. Он с трудом сдерживал кипящую внутри него ярость, злясь на тех, кто довёл Гермиону до такого состояния.