Конец это лишь начало
Пергамент лежал на полированной поверхности стола целителя Сметвика, как смертный приговор их хрупкому миру. Белый, безжизненный, с каллиграфически выведенными строчками, которые Гермиона знала наизусть, хотя прочла лишь раз.
«...пациент Люциус Абраксас Малфой признается прошедшим полный курс ментальной реабилитации под руководством целителя-исследователя Гермионы Джин Грейнджер. Состояние пациента стабильно... дальнейшее врачебное вмешательство не требуется... рекомендуется покой и ограничение магической активности ввиду последствий длительного пребывания в Азкабане и возрастных изменений...»
Не требуется.
Это слово гудело в голове Гермионы, как набатный колокол. Не требуется. Ее работа была закончена. Эпилог был написан, поставлена жирная точка. Пациент здоров. Целитель свободен.
Она сидела на жестком стуле, сцепив руки на коленях, и не смела поднять глаза. Она чувствовала его присутствие рядом — Драко стоял у стола, опираясь на него костяшками пальцев, и тоже смотрел на этот проклятый пергамент. Воздух в стерильно-белом кабинете больницы Святого Мунго стал густым и тяжелым, как вода на большой глубине. Он давил на уши, мешал дышать.
– Что ж, я должен вас поздравить, мисс Грейнджер, – бодро произнес целитель Сметвик, невысокий полноватый мужчина с добродушным лицом, совершенно не замечая повисшего в воздухе напряжения. – Это феноменальный результат! Просто феноменальный! Ваша методика... она перевернет всю легилименционную терапию! Министерство уже запросило у меня полный отчет. Вы — гений!
– Спасибо, целитель Сметвик, – голос Гермионы прозвучал глухо и чужеродно.
– А вам, мистер Малфой, я могу лишь еще раз выразить свое восхищение стойкостью вашей семьи, – Сметвик повернулся к Драко. – Ваш отец — крепкий орешек. Пережить такое... Но теперь все позади. Он может возвращаться к нормальной жизни. Насколько это возможно, разумеется.
– Мы вам очень признательны, – сказал Драко. Его голос был ровным, ледяным, как поверхность замерзшего озера. Ни единой эмоции. Это был тот самый Малфой, которого она знала в школе. Тот, который прятал весь свой страх и боль за непроницаемой маской аристократического безразличия.
Гермионе стало холодно. Так холодно, словно ее окунули в прорубь. Вот и все. Сейчас они выйдут из этого кабинета, и он снова наденет свою маску. Он поблагодарит ее за работу, возможно, переведет на ее счет в Гринготтсе баснословную сумму, и на этом все закончится. Их странная, невозможная связь, рожденная на руинах прошлого, была скреплена необходимостью. И теперь, когда необходимость отпала, что останется?
Сказка закончилась. Карета вот-вот превратится в тыкву.
– Ну, если у вас больше нет вопросов... – целитель Сметвик встал, протягивая им пергамент.
Драко взял его. Его пальцы едва заметно дрогнули.
Они шли по гулким, безликим коридорам больницы в полном молчании. Стук его ботинок и ее туфель отдавался эхом от белых стен, отсчитывая последние мгновения их общей истории. Каждый шаг приближал их к выходу. К концу.
Гермиона судорожно пыталась придумать, что сказать. «Что ж, удачи тебе, Малфой». «Было... интересно с тобой работать». «Если твоему отцу снова понадобится помощь, дай знать». Все слова казались фальшивыми, пустыми, жалкими. Они не могли описать того, что произошло между ними в библиотеке, в ее квартире, за ужином с Гарри и Джинни. Того, что произошло в их душах.
Они дошли до холла, где можно было аппарировать. Люди сновали туда-сюда, целители в салатовых мантиях спешили по своим делам, где-то плакал ребенок. Обычная больничная суета. И посреди этой суеты они стояли, как два призрака из другого мира, разделенные невидимой стеной, имя которой было «профессиональные отношения».
– Что ж, – начала она, и ее голос предательски дрогнул. – Поздравляю. С отцом.
Он не ответил. Он просто стоял и смотрел на нее. Его лицо было бледным, в серых глазах плескалась такая тоска, что у нее перехватило дыхание. Маска треснула.
– Это все? – тихо спросил он.
– Что — все? – не поняла она, хотя прекрасно поняла.
– Вот так? Ты сейчас скажешь «всего доброго» и уйдешь? И мы вернемся к тому, с чего начали? Ты — героиня войны, я — бывший Пожиратель. Работа сделана, целитель больше не нужен.
Он говорил тихо, почти шепотом, но каждое его слово било наотмашь.
– Драко, я...
– Нет, помолчи, – он сделал шаг к ней, сокращая расстояние. Люди вокруг перестали существовать. Остались только они вдвоем в этом пузыре звенящего напряжения. – Этот пергамент, – он сжал в кулаке официальный бланк, сминая его, – это ложь. Самая большая ложь в моей жизни. Он говорит, что твоя работа закончена. Но это не так. Ты только начала.
Его глаза горели отчаянным, яростным огнем.
– Ты думаешь, ты лечила моего отца? Грейнджер, ты что, настолько слепа? Ты лечила меня! Все это время. Ты пришла в мой разрушенный дом, в мою разрушенную жизнь и начала собирать осколки. Ты заставила меня говорить. Чувствовать. Надеяться. Ты показала мне, что можно дышать, даже когда кажется, что воздуха нет. Ты... ты вернула меня к жизни. И теперь, когда я наконец-то жив, ты собираешься просто уйти?
Слезы застилали ей глаза, и она видела его лицо как сквозь толщу воды.
– Я люблю тебя, – выдохнул он, и это прозвучало как признание в преступлении, как последняя исповедь. – Я люблю тебя не потому, что ты спасла моего отца. И не из благодарности. Я люблю тебя, потому что ты — это ты. Потому что ты видишь во мне не монстра, не Малфоя, а человека. Потому что рядом с тобой я хочу быть лучше. Я люблю твой запах, твой смех, то, как ты морщишь нос, когда читаешь. Я люблю стопки твоих книг повсюду и то, как ты пьешь чай. Я люблю в тебе все. И мысль о том, что я могу это потерять из-за какого-то дурацкого куска пергамента... она меня убивает.
Он протянул руку и коснулся ее щеки. Его пальцы были холодными, но прикосновение обжигало.
– Я не прошу тебя спасать меня. Я прошу тебя жить со мной. По-настоящему. Не в Малфой-Мэноре, если ты не хочешь. Мы можем купить дом. Где-нибудь в глуши. Или квартиру в маггловском Лондоне. Где угодно. Просто... не уходи. Не оставляй меня одного в этом мире, который ты для меня заново открыла. Пожалуйста, Гермиона. Давай хотя бы попробуем. Снова.
Она больше не могла сдерживаться. Слезы хлынули из глаз, и она сделала то единственное, что могла. Она шагнула вперед и обвила его шею руками, прижимаясь к нему всем телом, вдыхая его запах, чувствуя, как бешено колотится его сердце.
– Да, – прошептала она ему в шею, сквозь рыдания. – Да, Драко. Давай попробуем. Снова.
Он обнял ее так крепко, словно боялся, что она растворится в воздухе. Он уткнулся лицом в ее волосы, и она почувствовала, как его плечи содрогаются. Он не плакал. Он просто дышал. Впервые за долгие годы — полной грудью.
Вокруг них продолжалась жизнь, сновали люди, звучали голоса, но они ничего не замечали. Их конец только что превратился в новое начало.
***
Вечер окутал квартиру гермионы мягким, бархатным полумраком. Они не стали зажигать свет. Только свечи. Десятки свечей, которые Драко наколдовал одним ленивым взмахом палочки. Они парили в воздухе, отражаясь в оконных стеклах, в его серебристых глазах, в двух бокалах с темно-рубиновым вином.
Они лежали на полу, на мягком пушистом ковре посреди гостиной. На Драко была простая темная рубашка с расстегнутым воротом, на ней — его же кашемировый джемпер, в котором она тонула. Они ничего не ели. Только пили вино и говорили.
Говорили обо всем и ни о чем. О его планах перестроить северное крыло Мэнора под оранжерею для нее. О ее желании съездить в Париж, ради самых вкусных круассанов в ее жизни. О том, какую глупую ошибку допустил автор в последнем номере «Трансфигурации сегодня». О том, что павлины Люциуса до сих-пор косятся на Драко с немым укором.
Это была их новая реальность. Спокойная, уютная, сотканная из мелочей. Из того, как он убирал прядь волос с ее лица. Из того, как она смеялась, запрокинув голову. Из долгих пауз, наполненных не неловкостью, а полным, абсолютным пониманием.
– Ты знаешь, о чем я подумал сегодня в больнице? – спросил он, лениво поглаживая ее руку.
– О том, что целитель Сметвик слишком много болтает? – улыбнулась она.
– И об этом тоже, – он усмехнулся. – Нет. Я подумал о той ночи. В Мэноре. Когда Беллатриса...
Гермиона напряглась. Они редко говорили об этом. Это была рана, которая все еще болела.
– Я стоял там, в нескольких шагах, – продолжил он тихо, глядя в огонь, – и смотрел, как она тебя пытает. И я ничего не делал. Я был трусом. Я ненавидел себя в тот момент так, как никогда никого не ненавидел. И знаешь, что самое страшное? Я боялся не за себя. Я боялся, что она тебя убьет. И тогда... тогда все потеряет смысл.
Он повернул голову и посмотрел ей в глаза. В его взгляде была та же боль, что и тогда, в библиотеке.
– А сегодня, когда я увидел этот пергамент, я снова почувствовал тот же страх. Страх, что я тебя потеряю. Что ты исчезнешь из моей жизни так же, как могла исчезнуть тогда. И я понял, что больше не могу быть трусом. Я не могу снова стоять и молча смотреть, как уходит самое важное, что у меня есть.
Он придвинулся ближе, и его лицо оказалось совсем рядом. Она чувствовала его теплое дыхание на своей коже.
– Я больше никогда не буду стоять в стороне, Гермиона. Никогда.
Он наклонился и поцеловал ее. Не так, как раньше — не отчаянно, не страстно, не с привкусом боли и раскаяния. Этот поцелуй был другим. Он был нежным, глубоким, полным обещания. Он был как клятва.
Она ответила ему, вкладывая в поцелуй всю свою любовь, всю свою нежность, все свое доверие. Она запустила пальцы в его мягкие светлые волосы, притягивая его ближе. Мир сузился до этого мгновения, до вкуса вина на его губах, до запаха дыма и сандала, до тепла его тела.
Он отстранился, но лишь на дюйм, касаясь своим лбом ее лба.
– Ты уверена? – прошептал он, и в его голосе была хриплая уязвимость.
– Больше, чем в чем-либо на свете, – так же шепотом ответила она.
И это было правдой. Все сомнения, все страхи, все призраки прошлого растворились в теплом свете свечей. Остались только они. Драко и Гермиона. Мужчина и женщина.
Он начал целовать ее снова, медленно, исследуя, изучая. Его поцелуи спускались ниже, на ее шею, на ключицы, которые проступали из-под широкого ворота джемпера. Его руки скользнули под кашемир, касаясь ее кожи. Она вздрогнула, но не от холода. От огня, который его прикосновения зажигали внутри.
Она помогла ему снять с себя джемпер, и он остался лежать на ковре, как забытое знамя их прошлого. Драко смотрел на нее в свете пламени, и в его глазах было такое благоговение, словно он видел величайшее сокровище мира. Он осторожно провел пальцами по ее плечу, по изгибу руки, и его прикосновение было легким, как дыхание. Он остановился на ее предплечье. Там, где уродливыми, вросшими в кожу буквами было вырезано слово «Грязнокровка».
Гермиона инстинктивно дернулась, чтобы прикрыть шрам, но он удержал ее руку. Он не смотрел на нее с жалостью или отвращением. Он наклонился и очень осторожно, почти невесомо, коснулся губами каждого уродливого рубца. Он целовал ее боль, ее унижение, ее прошлое. Он принимал его, делал его частью себя.
И в этот момент Гермиона поняла, что исцелилась окончательно. Не от магии. От любви.
Она притянула его к себе, и их тела встретились. Кожа к коже. Сердце к сердцу. Не было больше ни героев, ни злодеев. Ни гриффиндорки, ни слизеринца. Были только двое. Две души, которые так долго блуждали во тьме и наконец-то нашли свой путь друг к другу.
Его движения были медленными, нежными, полными заботы. Он смотрел ей в глаза, и она видела в них свое отражение. Она видела любовь, обожание, бесконечную нежность. Он словно спрашивал ее на каждом вдохе: «Тебе хорошо?». И она отвечала ему своим телом, своими стонами, тем, как выгибалась ему навстречу.
Это было не просто физическое слияние. Это был танец. Диалог без слов. Они заново открывали друг друга, стирая последние границы, руша последние стены. Боль уходила, сменяясь удовольствием. Страх уступал место абсолютному доверию. Одиночество растворялось в единении.
Когда волна наслаждения накрыла их обоих, с ее губ сорвалось его имя. А он просто уткнулся лицом в ее волосы, и его тело содрогалось в последнем, сладком спазме.
Они долго лежали в тишине, обнявшись, слушая, как бьются их сердца в унисон и как догорают свечи. Огонь в камине почти погас, оставив лишь тлеющие угли.
– Я люблю тебя, – прошептал он, целуя ее в висок.
– И я тебя люблю, Драко Малфой – ответила она, прижимаясь к нему еще теснее.
Она чувствовала себя в полной безопасности. Дома. Впервые за много-много лет она была дома.
Гермиона закрыла глаза. Она знала, что впереди их ждет еще много трудностей. Мир не изменится за одну ночь. Будут косые взгляды, осуждение, старые обиды. Но сейчас, лежа на полу в объятиях человека, который целовал ее шрамы, она знала, что они со всем справятся.
Потому что их история не закончилась. Она только началась. И на этот раз они напишут ее вместе.