4
Темное небо низко нависло над городом, в воздухе повис запах сырости и сигарет. Маггловский бар на окраине Сиднея был тускло освещён и почти пуст — только пьяный музыкант где-то в углу выводил нестройные ноты на расстроенной гитаре.
Гермиона сидела за стойкой, ссутулившись, пальцы сжали стакан с тёплым сидром. Взгляд в одну точку. Пустота в глазах. Больше не было ни слёз, ни злости. Только тихая, выжженная усталость.
И вдруг:
— Ну надо же. Грейнджер.
Голос. Грубый, узнаваемый, ядовитый. Она вздрогнула. Медленно повернула голову.
— Золотая девочка Поттера, в одиночестве, в захудалом баре. Потрясающе. Скажи, ты теперь частый гость в таких местах или это случайная деградация?
Перед ней стоял он. Драко Малфой. Взрослый, но всё тот же — высокомерный, с ледяными глазами и ухмылкой, от которой хотелось вырвать что-нибудь тяжёлое и метнуть в его лицо.
— Прекрати, Малфой. Просто... исчезни.
— Ага, вот так сразу? Без дежурного "что ты здесь делаешь"? Без "как ты смеешь"? Ты, кажется, теряешь хватку, Грейнджер. Или просто перепила?
— Что ты вообще тут забыл? В Сиднее? Надоел Лондону своей змеиной рожей?
— Приятно видеть, что у тебя всё ещё есть чувство юмора. — Он бросил взгляд на её стакан. — Или ты его в сидре утопила вместе со своим пафосом?
Она медленно поставила стакан на стойку и встала.
— Я не обязана это слушать.
— Нет, не обязана, — он сделал шаг вперёд, — но ты всё равно слушаешь. Потому что внутри ты всё та же Грейнджер — правильная, гордая, но всегда жаждущая внимания. Даже если это я. Особенно если это я.
— Не льсти себе. Если бы у меня был выбор — ты бы исчез с лица земли.
— К сожалению для тебя, ты его не имеешь. Я, как тараканы. Всегда выживу. А ты — просто уставшая ведьмочка, которая забыла, как держать себя в руках.
— И всё же я не ты. Я хотя бы не прячусь за жалкой маской сарказма и ненависти.
— Не смеши меня. — Он хмыкнул. — Ты ненавидишь меня не потому, что я был ужасен. А потому, что я говорил правду. О тебе. О вашем гнилом "Ордене". О Поттере, который никогда не придёт тебя выручить.
Она стиснула кулаки. Челюсть дрогнула.
— Ты гнида, Малфой. Ты всегда ей был. И остаёшься.
— А ты всегда была скучной, надменной, уверенной в своём превосходстве. Только вот теперь ты одна. В баре. И знаешь, что самое смешное? Мне даже тебя не жаль.
Они смотрели друг на друга, как два ножа. Ни один не хотел опустить взгляд. Не отступал.
— Убирайся, — наконец произнесла Гермиона тихо, но мертво-холодно. — Пока я не забыла, что взрослые люди за убийство всё ещё отвечают по закону.
Драко хмыкнул и пожал плечами, не отрывая от неё взгляда.
— Ты бы не смогла. Ты слишком правильная. Всё ещё. И знаешь, именно это всегда было твоей слабостью.
Он развернулся и ушёл, бросив на прощание:
— Не захлебнись там в жалости к себе, Грейнджер. Тут, в отличие от Хогвартса, никто не будет вытаскивать тебя из ямы.
Дверь бара закрылась за ним, оставив Гермиону в полной тишине. Только сердце — грохотало в груди. И где-то в груди начала просыпаться старая, забытая злость.
Улицы Сиднея были сырыми и пустыми. Дождь барабанил по асфальту, но Гермиона почти не замечала его. Её лицо горело — от ярости, боли, чувства вины. Он не имел права стоять там, ухмыляться, бросать свои язвительные комментарии, как будто ничего не изменилось.
Она увидела его в переулке за углом. Он спокойно закуривал, прислонившись к стене. И тогда она подошла — нет, рванула к нему, как буря, и ударила со всей силы.
ХЛЕСТ!
Ладонь врезалась в его лицо, громко и резко.
Он не сразу отреагировал. Только убрал сигарету и, повернувшись, зло посмотрел на неё.
— Совсем с ума сошла?!
— Ты не имеешь права быть рядом со мной! — кричала она, голос надрывался. — Ты не имеешь права даже стоять в этом городе!
— А ты, по-твоему, имеешь? — резко бросил он. — Сидней — теперь твоя вотчина? Или это очередная патетическая сцена?
— Это город моих родителей! — заорала она. — Ты слышишь?! Моих родителей! Которых я только что похоронила! Своими руками! Потому что они были убиты Пожирателями всего через пару недель после того, как я вернула им память! Ты хоть понимаешь, что я сделала?! Я спасла их... только чтобы снова потерять.
Он молчал. И на мгновение в его взгляде промелькнуло нечто человеческое.
— Я выкопала могилу сама, Малфой. Сама. Потому что никого не было рядом. Ни Ордена. Ни Поттера. Никого. Я стояла там одна. Под этим же дождём. И клала землю на гробы людей, которых едва снова обрела.
Драко опустил взгляд. Но она не собиралась останавливаться.
— И ты... ты усмехаешься мне в лицо, как будто ты не часть этого всего. Как будто ты просто прохожий, а не один из тех, кто всю мою жизнь превращал в ад. Кто, может быть, и не держал нож, но приложил руку ко всему.
— Ты думаешь, я дал им адрес? — процедил он. — Ты серьёзно? Думаешь, я слежу за твоими родителями в Австралии?
— Нет. Я думаю, ты десятилетиями жил по их правилам. Я думаю, ты привык смотреть, как умирают невинные, и делать вид, что это не твоё дело.
Он оттолкнулся от стены и шагнул ближе, глядя ей прямо в глаза.
— Ты хочешь винить меня? Вини. Но ты не одна такая. Мы все — последствия. Каждый из нас. Ты вернула им память — и они умерли. А я пытался забыть всё это дерьмо — и оно всё равно догнало меня.
— Разница в том, что я не пряталась. И не прячусь.
— А может, тебе просто больше нечего терять, Грейнджер? — бросил он. — Вот ты и решила снова стать героем. Даже в этой жалкой трагедии.
Она замерла. В её глазах — слёзы, но не слабость. Гнев. Чистый, обжигающий.
— Я не герой, Малфой. Я просто человек, у которого осталась только злость. А ты... ты навсегда останешься тем, кто сдался слишком рано.
Они стояли молча под дождём. Минуту. Может, вечность.
— Уходи из этого города, — прошептала она. — И молись, чтобы я больше тебя не увидела.
И она пошла прочь. С каждым шагом её ноги дрожали, но она не оборачивалась.
Прошла неделя.
Семь дней, наполненных сигаретным дымом, дешёвым виски и вязким, густым молчанием. Каждый день Гермиона просыпалась в разных местах: то на полу в арендованной квартире, то в парке на скамейке, то прямо у могил родителей. Она больше не искала смысла. Просто пила, курила и плакала — бесстыдно, не скрываясь, позволяя боли течь из неё, как яд.
На кладбище у края Сиднея, под старым эвкалиптом, она лежала, прижимаясь щекой к мрамору с высеченными именами:
Джин Паркер. Дэн Паркер.
Самые добрые. Самые сильные. Всегда с нами.
Она лежала там, пока не начинало темнеть, пока её не начинал клевать ворон. Иногда она разговаривала с ними. Иногда с собой. Иногда с тенью.
На шестой день она отключилась прямо на могиле, обняв бутылку, и проспала до утра. Никто не подходил. Никому не было дела.
А на седьмой день — она дошла до моста.
Гермиона шла быстро, как будто спасалась от чего-то невидимого. Или, может быть, от себя. Лицо её было мёртвым, глаза — стеклянными. Мир вокруг расплывался в мокром мареве, и всё казалось нереальным, как будто она шла сквозь кошмар, из которого никак не могла проснуться.
На углу, под навесом, горел свет круглосуточного магазина. Не думая, она вошла. Кассир даже не взглянул на неё — такие, как она, здесь бывали. Часто.
Она подошла к полке, схватила бутылку дешёвого виски и, немного поколебавшись, пачку сигарет. Руки дрожали, но она действовала быстро, машинально. Как на автопилоте.
— Бумажный пакет, — бросила она хрипло. Кассир молча передал. Она кинула деньги на прилавок и вышла, не дожидаясь сдачи.
Улицы уже почти опустели. Никто не спрашивал, куда она идёт. Никто не оборачивался.
Она шла к мосту.
Тому самому, с которого в ясные дни виден весь Сидней, и который ночью казался чужим и бесконечно далёким от всего живого.
Там не было людей. Только ветер, ревущий с гавани. Только шум воды внизу и вспышки далёких фар на дороге.
Гермиона поставила пакет на перила. Достала бутылку, открутила крышку и сделала большой глоток. Жгло. Горло сжалось, но она не остановилась. Она даже не морщилась.
— За вас, мама, папа, — прошептала она. — Простите. Простите, что я...
Она закурила. И в затяжке было что-то отчаянное, как будто дым мог выжечь из неё всё, что болело внутри.
И стояла.
Долго.
Дождь холодил волосы, капли стекали по вискам, по шее. Но она не чувствовала.
Только пустота.
— Я никого не спасла. Я ни с кем не справилась. Я просто... осталась.
Ночь окутала Сидней холодом и сыростью. Тяжёлые тучи всё ещё висели над городом, словно не желая отпускать этот мрак. Дождь стих, но воздух оставался влажным и пронизывающим до костей.
Гермиона стояла на краю моста.
В одной руке — почти пустая бутылка дешёвого виски, в другой — смятая пачка сигарет. Легкий ветер ронял ей на лицо холодные капли, остатки прошедшей грозы. Её пальцы дрожали, но она всё равно закурила, глубоко затянулась — как будто могла выкурить из себя всё: и слёзы, и страх, и эту ноющую боль, что не отпускала.
Глаза её были тусклые, без огня. От бессонных ночей, от рыданий, от пустоты. Она смотрела вниз — туда, где темнота воды поглощала всё. Без следа. Без возврата. Без необходимости объяснять, почему ты больше не можешь.
«Почему? Почему так?» — снова и снова звенело в её голове. Этот вопрос был, как гвоздь, вбитый в череп.
— Простите меня... простите, что не смогла защитить... — прошептала она. Голос хриплый. Сломанный.
Она шагнула ближе. Ладони легли на холодный металл. Мир замер.
Сделай вдох. Последний. И всё будет тихо.
И в тот самый момент, когда тело начало наклоняться вперёд, резкая сила выдернула её из этого движения. Чьи-то руки обвили её талию, прижали к крепкому телу.
— Нет! — прозвучал твёрдый, но спокойный голос. Глухо. Прямо у уха.