25 Глава
Он поднял её. Руки цепкие и твёрдые, будто боялись, что она рассыплется в прах от лишнего движения. Поставив её на ноги, он взял с земли палочку и она дрогнула в его пальцах — непривычно, почти по-детски неуверенно. Золотое свечение заклинаний окутало её кожу, но Гермиона видела, как его взгляд метнулся к её лицу, проверяя, не причиняет ли боль.
— Эпискей, — произнёс он слишком резко, будто ругался, а не лечил. Царапины на её руках сомкнулись, но остались розовые полосы — словно шрамы от их ссор.
— Ты перестарался с ударением на «и», — не удержалась она, тут же закусив губу.
«Зачем? Он же старается...».
Драко щёлкнул палочкой у её виска, где кровь сочилась из раны. Свет брызнул ярче, чем нужно.
— А ты дышишь слишком громко, — бросил он, но пальцы, поправляющие её прядку волос, были нежны. — Мешаешь концентрации.
Она замолчала, поймав его взгляд — в нём не было злости. Только страх, запрятанный под маской раздражения. Его палочка дрожала.
— Вулнера санентур, — на этот раз заклинание прозвучало безупречно. Рана на её плече затянулась, но он всё водил палочкой по коже, будто боялся убрать её слишком рано.
— Спасибо, — прошептала она, но он уже отвернулся, с силой сжимая палочку, словно пытаясь раздавить воспоминания о собственной слабости.
— Теперь ты, — она кивнула на его руку, где шипы лабиринта оставили рваные раны.
— Не надо.
— Надо, — она медленно повернула его к себе, и их пальцы соприкоснулись. Он дёрнулся, будто обжёгся. — Или боишься, что я намеренно сделаю больно?
— Боюсь, что заскучаю без твоих нравоучений, — огрызнулся он, но уже закатывал рукав выше. Кровь запеклась почти на сгибе локтя — глубже, чем она думала.
— Вулнера санентур, — её голос дрогнул. Свет палочки ласкал его кожу, и он закрыл глаза, будто ей доверял.
— Спасибо, — пробормотал он, когда рана исчезла.
— Не благодари.
Он фыркнул, но вдруг притянул её к себе — нежно, будто боялся раздавить.
— Ты... — начала она.
— Заткнись, Грейнджер. Просто... — его губы коснулись её лба, — ...с днём рождения.
Её сердце замерло, когда его руки обвили её — не как щипцы, а как защита. Губы на лбу оставили след, жгучий и нежный, словно печать на пергаменте, который она не смела прочесть. Внутри всё смешалось: облегчение от того, что жива, стыд за то, что позволила себе дрогнуть, и что-то новое — тепло, ползущее от живота к горлу, как первая рюмка огненного виски. Его дыхание было прерывистым, а сердце билось в унисон с её — слишком громко для насмешки.
Он притянул её, потому что иначе взорвался бы. Потому что её кровь на его руках кричала о том, как близко всё было к концу. Губы коснулись её лба — жест, который он репетировал в мыслях сто раз, но всегда стирал яростью. Теперь это случилось, и мир не рухнул. Наоборот, её запах — чернила, порох и что-то неуловимо «её» — ударил в голову, как ударная волна. Он ненавидел, как тело предало его, прижимаясь к ней, как к спасительному якорю. «Грейнджер. Ведьма. Моя». Мысль пролетела, как запретное заклинание, и он застыл, боясь, что она услышит. Но её ресницы дрожали, касаясь его кожи, а пальцы сжимали кофту так, будто он — единственное, что осталось реальным в этом кошмаре.
Он первый отстранился, сделав вид, что поправляет рукав. Она сделала вид, что не видит, как его рука дрожит.
- Нужно идти. - Произнесла она.
Он молча кивнул.
Лабиринт сомкнулся за их спинами, будто рана, затягивающаяся после удара. Воздух стал гуще, пропитанным запахом гниющих листьев и металла. Гермиона шла впереди, палочка её светилась мягким люменом, но тени вокруг словно поглощали свет, оставляя лишь узкую полосу пути.
— Замедлись, Грейнджер, — Драко схватил её за локоть, заставив остановиться. Его пальцы жгли через ткань. — Или ты решила, что мы участвуем в соревновании по бегу с препятствиями?
Она обернулась, готовая огрызнуться, но замолчала, увидев его лицо. В свете заклинания оно казалось бледнее обычного, а в глазах — та самая тревога, что он всегда прятал за насмешками.
— Здесь что-то не так, — прошептала она, больше себе, чем ему.
— Гениально, — он выпустил её руку, провёл палочкой по стене. Листья зашипели, обнажив шипы, как лезвия. — Лабиринт меняется. Быстрее, чем раньше.
— Крестраж близко. - Она неосознанно схватилась за маховик, будто хотела спрятать его от глаз тьмы.
Драко фыркнул, но его палочка уже была наготове.
Они двинулись вперёд, плечом к плечу. Стены сужались, дыша шипами, которые цеплялись за одежду, оставляя царапины. Воздух звенел шёпотом, обрывками их же голосов из прошлых циклов.
«Ты предашь её» — шипело справа.
«Он использует тебя» — шепталось слева.
Гермиона сжала палочку до хруста в суставах.
— Не слушай, — Драко резко дёрнул её за рукав, заставив свернуть в проход, которого секунду назад не было. — Это просто бред.
— Как ты...
— Знаю, — он перебил, не глядя. — Потому что мой голос в голове куда мерзостнее.
Они вышли на круглую площадку. Воздух стал густым, словно пропитанный свинцом. В центре, над каменным алтарём, висела чаша— из чистого золота. Но не это заставило их застыть. Десятки детских скелетов, переплетённых в жуткий узор, обвивали чашу, как корни-душители. Пальцы маленьких рук срослись в решётку, будто пытаясь удержать зло внутри.
— Крестраж, — прошептала Гермиона, и её голос дрогнул.
Драко шагнул вперёд, лицо стало каменным, но рука с палочкой не дрогнула.
— Волан-де-Морт всегда отличался... изысканным вкусом. — Он попытался усмехнуться, но звук вышел хриплым.
— Не трогай! — Гермиона схватила его за рукав.
— Собирался предложить тост, — язвил он, но под кожей пробежала судорога.
Из треснувшей чаши поднялся дым, сгущаясь в фигуру. Сначала — контуры плаща, затем — идеально выглаженная одежда, лицо без шрамов, волосы, отливающие чистым серебром. «Драко», но не её Драко. Улыбка — мягкая, без привычной кривизны сарказма.
— Гермиона, — его голос звучал, как шёлк, скользящий по коже. — Ты не должна страдать с ним. Я дам тебе всё, чего ты достойна.
Она отшатнулась, наткнувшись на грудь «своего» Драко. Его руки схватили её за плечи, пальцы впились в кожу. Она подняла на него взгляд.
— А твой Темный Лорд юморист, — съязвила она, но по её телу прошла жуткая волна мурашек.
Иллюзия шагнула ближе. В её глазах отражался «идеал»: благородный, безупречный, свободный от яда войны.
Драко отошел от неё, будто пытаясь рассмотреть свою «совершенную» копию и скрестил руки перед грудью.
Иллюзия протянула ей руку.
— Со мной ты будешь в безопасности. Я не стану прятаться за остротами.
Драко фыркнул. — О, конечно. Иди к нему, Грейнджер. Возьми принца из сказки. Только глянь... у него даже поры сияют.
Гермиона замерла. Иллюзия была «идеальной»: ни шрама, ни тени усталости. Даже запах — дорогие духи вместо пороха и крови.
— Он... красивый, — невольно вырвалось у неё.
— Спасибо, что заметила, — настоящий Драко скривился, отстреливая тень, выползшую из-под пьедестала. — Может, ещё сравним длину волос?
Иллюзия Драко шагнула ближе.
— Он боится, что ты выберешь меня. Потому что знает — я лучше.
— Лучше? — Драко резко выпрямился, преграждая путь к Гермионе. — У тебя даже мозолей нет на руках. Ты не знаешь, каково это — драться за каждый вздох!
Иллюзия засмеялась — мелодично, фальшиво.
— Зачем драться, если можно властвовать?
Гермиона, опомнившись, метнула Экспеллиармус в чашу. Иллюзия взвыла, рассыпаясь в прах, а тени взметнулись вверх, словно дым из адского котла.
— Ты... — она повернулась к Драко, но он уже подходил вплотную.
— Красивый значит? — Он вскинул бровь.
— Не начинай... — Она закатила глаза и снова не сдержалась. — Мне нравится любая твоя версия.
— Знаешь, что самое смешное? — он наклонился, голос стал тише. — В тысяче циклов я ни разу не нашёл версии тебя, которая не сводила бы меня с ума.
— Потому что я всегда буду сводить тебя с ума, Малфой.
Воздух сгустился вновь. Из чаши поднялся дым, принимая форму «Гермионы»— но не той, что стояла рядом с Драко. Эта была одета в шелка, волосы уложены в идеальные локоны, а глаза светились неестественным аметистовым блеском.
— Это шутка? — Гермиона одновременно фыркнула и усмехнулась, но пальцы её сжали палочку так, что костяшки скрипнули от натяжения.
Иллюзия сделала шаг вперёд, и пол лабиринта покрылся инеем. Её голос лился, как сиреновая песня: — Драко, — голос звучал сладко, как мёд с ядом. — Ты же всегда хотел, чтобы она была... совершенной.
Настоящая Гермиона скрестила руки, подбородок задрожал от ярости, но губы кривились в саркастической улыбке.
— О, да. Потому что я так часто мечтаю о платьях и причёсках посреди апокалипсиса.
Иллюзия проигнорировала её, скользя к Драко. Её пальцы, прозрачные и острые как сталактиты, коснулись его груди. — Со мной тебе не придётся прятаться. Я буду той, кто понимает твоё величие...
Драко не двигался, но в его глазах вспыхнуло знакомое Гермионе выражение — то самое, с которым он когда-то насмехался над её заботой о книгах. Теперь же в нём читался вызов.
— Величие? - Гермиона закатила глаза, разряжая напряжение. — Ты имеешь в виду его навык попадать в неприятности? Да, тут он действительно непревзойден.
Драко, не сводя глаз с её двойника, медленно достал палочку.
— Грейнджер, если ты закончишь с монологом, может, поможешь?
— А зачем? — она сделала шаг в сторону, наблюдая, как её копия обвивает его шею. — Кажется, ты отлично справляешься один.
Иллюзия прижалась к нему, шепча. — Я не стану кричать, когда ты ошибешься. Не буду требовать морали...
— Ошибки? — Гермиона притворно ахнула, делая шаг вперед. — У него их просто нет. Разве что та, что он до сих пор со мной.
Драко резко оттолкнул её двойника, целясь палочкой в чашу.
— Кончай, Грейнджер. Она даже пахнет, как ты после десяти часов в библиотеке.
— Прахом и отчаянием? — она метнула Редукто в чашу, но иллюзия перехватила заклятье, превратив его в дождь лепестков.
— Смотри-ка, — Гермиона склонила голову. — Она ещё и в магии идеальна. Может, попросишь её переписать все мои эссе?
— Заткнись и атакуй! — Драко начал отбиваться от щупалец тьмы, которые тянулись из чаши.
Иллюзия обернулась к ней, улыбаясь. — Он выберет меня. Потому что я — ты, но без твоей... — она презрительно осмотрела её грязные джинсы, — ... склонности к мученичеству.
— О, дорогая,— её голос стал тише, но от этого только опаснее, — ты забыла одну деталь. — Гермиона медленно обошла её со спины и замерла.
— Ему не нравится «идеальная» Гермиона Грейнджер». — И она резко толкнула иллюзию прямо на Драко, а сама рванула к чаше , выпуская заклятие.
Драко встретил взгляд «своей» Гермионы. В её глазах не было насмешки — лишь вызов, жгучий, как недопетая песня.
«Докажи, что я ошибаюсь».
Иллюзия вцепилась в его рукав, её пальцы превратились в ледяные когти. — Она использует тебя, Драко! Ты же видишь — ты для неё всего лишь инструмент!
— Инструмент? — он резко дёрнул рукой, пытаясь стряхнуть её двойника, но иллюзия обвила его шею, шепча: — Она никогда не посмотрит на тебя так, как я...
Гермиона между тем метнула
Редукто в чашу. Кости треснули, из щелей хлынул ядовитый дым, но чаша осталась целой, оставив легкое свечение.
— Малфой, если не выберешься из её объятий в ближайшие пять секунд, я оставлю тебя тут навсегда! — крикнула она, заряжая палочку более мощным заклятием.
Драко, гримасничая, вонзил палочку в грудь копии Гермионы. — Извини, дорогая, но она права... я терпеть не могу подделки. Конфринго!
Иллюзия взорвалась ледяными осколками, а он, отряхиваясь, подскочил к Гермионе. — Пять секунд? Щедро. Я справился за три.
— Хвастовство — признак комплексов, — она толкнула его к противоположному краю чаши. — Бей в точку пересечения света.
Они синхронно выпустили заклятья.
- Сектумсемпра!
- Энгимо!
Огненные молнии ударили в чашу, но вместо взрыва тот начал поглощать магию, раскаляясь до алого свечения.
— Гениально, Грейнджер! Теперь у нас в руках адский артефакт! — Драко попытался оттащить её назад, но чаша уже тянула их к себе силовым полем.
Вспышка рванула, ослепляя даже тени. Иллюзии взвыли, рассыпаясь острыми иглами.
Драко накрыл Гермиону своим телом, принимая удар обломков. Когда свет погас, они лежали среди руин, её ладони сжимали его кофту.
- Где чаша? - прошептала Гермиона.
Они повернули голову и увидели золотое свечение, валяющееся на земле. Чаша испускала пар от заклятий и взрывов.
Гермиона подползла к ней, схватившись за ручку и поднявшись, вцепилась в кофту Малфоя.
- Нужно уходить! - Она рванула его за рукав, заставляя двигаться вперёд.
Чаша в руках Гермионы пылала ледяным холодом, обжигая пальцы. Каждый шаг отдавался эхом в узких коридорах, словно лабиринт копировал их звуки, чтобы заглушить реальность. Стены, покрытые шипами, дышали, сжимаясь и разжимаясь, как легкие гигантского зверя.
— Левее! — Драко рванул её за рукав, едва уклоняясь от тонкого хлыста с шипами. — Здесь тупик!
Они бежали обратно, спотыкаясь о корни, которые внезапно оживали, цепляясь за ноги. Воздух гудел от напряжения, словно сама магия трещала по швам. Чаша в руках Гермионы начала вибрировать, её свечение стало ослепляющим.
— Экспульсо! - выкрикнула Гермиона, отбивая извивающийся колючий хлыст, который набросился на них.
- Вправо! - Направила Гермиона. Они проскользнули в уже закрывающийся проход, не переставая бежать.
Еще пара поворотов и снова тупик.
— Тупики — это всё, что он создаёт! — Гермиона прижала чашу к груди, чувствуя, как её пульсация учащается. — Он кормится нашей верой в выход. Перестань думать, что мы выберемся!
— Легко сказать! — Драко метнул «Люмос», но свет шара рассыпался, поглощённый тьмой. — Как не верить, если мы только и думаем, чтобы отсюда сбежать?
Земля под ногами дрогнула, и трещины расцвели, как ядовитые цветы. Из них выползли тени — безликие, с когтями изо льда. Гермиона отшатнулась, чаша выскользнула из рук, но Драко поймал её на лету.
— Держи! — он швырнул артефакт обратно, его лицо исказилось от боли. — Она... высасывает магию. Чувствуешь?
Она чувствовала. Чаша тянула силы, как пиявка. Каждое заклинание, брошенное для защиты, исчезало в её чёрной глади, оставляя их безоружными.
— Тогда бежим без колдовства! — Гермиона рванула вперёд, цепляясь за выступы корней из стен. — И не надеяться! Не надеяться вообще!
Но лабиринт уже менялся. Там, где секунду назад был проход, теперь зияла пропасть. Воздух над ней искривился, словно пространство плакало.
— Он играет с нами, — прошипел Драко, хватая её за пояс. — Видишь? Чем больше мы пытаемся...
— Перестань! — она заткнула ему рот ладонью, её глаза горели. — Не пытайся. Не планируй. Просто...
Её голос сорвался. Где-то в глубине сознания щемило: «Сдаться. Сдаться — и он отпустит». Чаша вибрировала, будто смеялась.
Драко вдруг схватил её за плечи и встряхнул.
— Ты же не веришь в эту хрень? Он хочет, чтобы мы сломались. Но я... — он задохнулся, его пальцы впились в её кожу. — Я не умру в этой дыре. И ты не умрёшь.
— Пожалуйста... доверься мне... — её шёпот был едва слышен сквозь рёв тьмы.
Лабиринт замер, словно прислушиваясь к их синхронному дыханию. Воздух сгустился до желеобразной массы, обволакивая кожу липким холодом. Драко, всё ещё сжимающий Гермиону за плечи, встретил её взгляд — не упрёк, не страх, а тихую решимость. Её глаза, уже не были огнём борьбы, теперь они были спокойны, как вода в запретном озере.
— Доверься... — она прошептала, не шевеля губами. Слова прозвучали прямо в его сознании, как эхо забытого заклинания.
Его пальцы разжались. Руки опустились, но не в поражении — в сдаче, которая оказалась сильнее любого щита. Шаг вперёд. Ещё один. Он обнял её, и это было не объятие отчаяния, а ритуал.
Всё началось с паники. Холодный ужас, знакомый до дрожи — как тогда, в детстве, когда отец впервые бросил его в тёмный подвал Малфой-Мэнора, чтобы «закалить». Тогда он кричал, бился в дверь, пока пальцы не кровоточили. Сейчас же лабиринт сжимал его не хуже тех каменных стен, но кричать было бессмысленно. «Не смей дрожать. Не смей...» — зубы впились в губу, солёный привкус крови вернул в реальность.
Её руки обвили его шею, и он почувствовал, как её пальцы вцепляются в волосы у затылка — нежно, но с силой, будто она боялась, что его унесёт ветром. «Глупо. Мы же обречены». Но её дыхание, прерывистое и тёплое, билось о его кожу, и вдруг страх начал таять, как лёд под мартовским солнцем.
Шипы вонзились в спину, и он ждал боли, но вместо неё пришло странное облегчение. «Всё кончено. Не надо больше лгать, притворяться, доказывать...». Её лоб прижался к его груди, и он... успокоился.
Тьма сдавливала виски, но в голове стало тихо. Впервые за всю жизнь. Ни голоса отца, шепчущего о долге, ни насмешек, ни приказов Темного Лорда, ни даже собственных ядовитых мыслей. Только её сердцебиение — настойчивое, живое.
«Если это смерть... она не так уж страшна».
Она прошептала что-то, и губы её дрогнули у его горла. Он не расслышал, но понял. Всегда понимал. «Прости». За что? За то, что когда-то двинула по лицу? За то, что никогда не замечала, что на душе столько ран? Или за то, что сейчас, в последний миг, прижалась ближе, как будто он её...
Лабиринт взвыл, свет прорвался сквозь трещины, и Драко зажмурился.
«Не отпускай. Не отпускай. Не...».
Но её пальцы вдруг разжались, и он испугался сильнее, чем когда-либо.
«Нет! Только не это!».
Лабиринт взревел. Тени сплелись в кокон, высасывая тепло, свет, дыхание. Шипы вонзились в них одновременно — десятки острых игл пронзили плечи, бёдра, спины. Но боли не было. Лишь лёгкость, будто их тела стали прозрачными, а кровь превратилась в свет. Лабиринт завизжал, его плоть задрожала, покрываясь паутиной трещин. Из ран Драко и Гермионы хлынули золотые искры, растопляя тени, разрывая щупальца.
Взрыв был беззвучным. Свет, ослепительно-белый, вырвался из их груди, снёс своды, испарил шипы, превратил трясину в луговую траву. Лабиринт рассыпался, как замок из песка под натиском волны, оставив лишь пепел, кружащийся в воздухе мерцающей пылью.
Они упали на колени, но уже не в ловушке — на мягкой земле, усыпанной одуванчиками. Пепел лабиринта оседал на их раны, затягивая их золотистой плёнкой. Драко коснулся щеки Гермионы, смахнув слезу, смешанную с пылью.
— Мы...— он засмеялся, и смех его звенел, как колокольчик. — Мы сожгли его изнутри.
Она улыбнулась, прижимая его ладонь к своей.
«Нет», — подумала она, глядя на пепел, танцующий в лунных лучах.
«Мы просто перестали бояться темноты в себе».
***
Музыка: A Thousand Capacities - Keegan DeWitt
Они сидели на земле, колени касались друг друга, а их переплетенные пальцы — всё ещё дрожали, будто их тела не верили в спасение. Ночной ветер играл с пеплом, превращая его в танцующие силуэты — то птиц, то звёзд, то их собственных отражений. Лунный свет пробивался сквозь ветви деревьев, и золотистая плёнка на ранах мерцала, как жидкое серебро.
Луна, словно серебряный страж, висела над ними, окутывая поляну холодным светом. Одуванчики белые и пушистые осыпали семена в такт их прерывистому дыханию. Пепел лабиринта, мерцающий золотыми искрами, медленно опускался на землю, затягивая раны тонкой паутиной, будто сама магия времени зашивала их шрамы.
Драко не отпускал её руку. Его смех стих, оставив после себя тишину, густую, как мед. Он провёл большим пальцем по её ладони, смахнув прилипший пепел, и вдруг осознал, как дрожат его пальцы — не от страха, а от странной, непривычной лёгкости. Но и она дрожала тоже.
— Ты... — он запнулся, ища слова, которых не было. Вместо них нашлось другое — его взгляд упал на её губы, чуть приоткрытые, как будто она хотела что-то сказать, но передумала.
Гермиона отвела глаза, чувствуя, как жар поднимается к щекам. Её мысли метались между желанием обнять его снова и страхом разрушить хрупкость момента.
Луна застыла в зените, окутывая их серебристой пеленой. Пепел лабиринта, как звёздная пыль, мерцал на её ресницах. Драко медленно провёл пальцем по её щеке, смахивая частицы тьмы, и его прикосновение задержалось дольше, чем нужно.
— Ты... дрожишь, — его голос звучал непривычно мягко, почти шёпотом.
Он ждал, что она отстранится. Как всегда, как было раньше. Как должно быть. Ведь они — огонь и вода, проклятые танцевать вальс на лезвии ножа.
Но она осталась. Её взгляд скользнул по его губам, затем вновь встретился с его глазами — серыми, как туман над озером в рассветный час. Её дыхание смешалось с его, и это было опаснее любого заклятия.
«Почему сейчас? Почему здесь? Почему в этом времени?» — но вопросы таяли, как иней под её взглядом.
— Не от холода, — призналась она, позволяя себе улыбнуться.
«Не от холода...» — его собственное сердце бешено стучало, опровергая все законы логики. Он, Драко Малфой, наследник тьмы, был здесь, сжигаемый светом, который исходил от неё. От Грейнджер. От девушки, которая когда-то была мишенью для насмешек, а теперь...
Его рука на её шее дрожала, но он не отводил её — слишком опьянён теплотой её кожи под пальцами. Большой палец скользнул по линии челюсти, и он поймал себя на мысли, что хочет запомнить каждую деталь: как её веки прикрываются на миг, как губы слегка приоткрываются, будто готовая к признанию, которое он сам боялся произнести.
Он сорвал одуванчик с земли — жест, чтобы скрыть дрожь в пальцах. «Смотри-ка, даже сорняки здесь прекрасны». Когда семена разлетелись, смешавшись с пеплом, он вдруг понял: они оба — как эти пушинки. Перерождённые пеплом, свободные, но не знающие, куда ветер унесёт их завтра.
— Живы... — прошептала она, и это слово обожгло, как глоток огненного виски.
«Живы, да. Но что теперь?» — его взгляд упал на её губы, и он представил, каково это — закрыть расстояние. Всего дюйм. Всего миг. Но этот дюйм был шире, чем пропасть между их мирами.
«Ты смеёшься надо мной, отец?» — где-то в глубине зазвучал ядовитый голос Люциуса. Но впервые Драко не испугался его. Вместо этого он почувствовал... облегчение. «Его здесь нет. Как и нет всего того, что меня душило».
— Я... — её шёпот разрезал тишину, как осенний лист, зацепившийся за край пропасти.
Он затаил дыхание.
«Только не говори о любви. Прошу... не о любви».
Его сердце, словно кристалл, треснуло по невидимой нити. «Я не вынесу, если это слово сорвётся с твоих губ. Оно разобьёт меня на осколки, и я стану тем, кем не смею быть — слабым, нагим, без доспехов из фамильного серебра, без надежды».
Он стиснул зубы так, что челюсть заныла, и вдруг осознал: его пальцы впились в её ладони, будто пытались вырвать корни страха, проросшие сквозь кости.
«Я должен нести этот крест. Не крест Малфоев — проклятый, тяжёлый, усыпанный шипами предательства. Нет. Крест молчания. Крест, который я сам выковал из обломков гордыни. Ты не должна видеть, как он жжёт мне плечи».
Она посмотрела на него, и в её глазах — этих вечных коричневых глубинах — вспыхнуло что-то, от чего сжался желудок.
«Если она скажет, что любит...». Он представил, как это слово, нежное и опасное, как лезвие в шелках, пронзит тишину. «Терпи. Не вздрогни».
«Если скажет, что ненавидит...». Его горло сжалось. «Терпи. Пусть её гнев станет щитом между нами. Пусть лучше режет, чем жалеет».
«Если скажет, что уйдёт...». В висках застучало. «Терпи. Не хватайся. Не умоляй. Слейся с тенью, как учил отец: «Малфои не бегут за тем, что ускользает».
«Но я хочу бежать, хвататься, держать, не отпускать, любить, крепко и беспощадно. Хочу».
«Но нельзя».
Ветер поднял с земли одуванчики, окрашивая их в серебро лунного света. Они были повсюду. Но не эта красота заставила сердце остановиться. А «она», среди всего происходящего.
«Если я позволю себе любить тебя сейчас, — думал он, сжимая её руку так, что вены запульсировали, — как я смогу отпустить тебя завтра?»
Время висело между ними маятником, каждый взмах — удар по рёбрам. «Сейчас» пахло её волосами — ванилью и дымом. «Завтра» же будет пахнуть пеплом воспоминаний, где он станет лишь призраком в её прошлом.
«Ты достойна того Драко, который не сломался. Который не прошёл через ад, чтобы стать... лучше. А я? Я — лишь тень, которая украла миг у судьбы».
Он представил, как она смотрит в глаза его настоящего «я» — тому, кто не выживал в войне, кто научился любить без шипов. Тот Драко не дрогнет, прикасаясь к её лицу. Не спрячет улыбку за маской цинизма. Не будет разрываться каждый раз, когда она назовёт его по имени.
И он понимал, ему нельзя было оставаться с ней. Во первых потому, что это был временной парадокс. Он из будущего и тот Драко из настоящего - один и тот же человек, но на разных этапах жизни. Одно тело, но - разные души, разная жизнь, принципы и морали. И этим они отличались.
Он не мог остаться здесь, так как понимал, что его присутствие может нарушить хронологию событий. Возможно, его присутствие «там» может изменить ключевые моменты, которые должны произойти для того, чтобы будущее сложилось определенным образом. И он понимал это. К сожалению понимал. Драко видел будущее, как мозаику: если убрать один кусочек, весь рисунок рассыплется.
Он не может заменить «себя» в настоящем. Его присутствие создает путаницу и угрозу для временного континуума. Он должен позволить событиям идти своим чередом, чтобы не нарушить баланс и не вызвать еще больше проблем.
Он — часть цикла, который нужно разорвать.
Он должен вернуться, чтобы самому измениться вместе с будущим. Эта версия Драко - просто исчезнет. Но появится тот - другой, такой же чистый, не разорванный на части, не пропитанный болью, не прожитый войной и «её» потерей. Новый, вместе с новыми событиями и возможно с «ней».
«Ты стираешь меня и рисуешь заново».
Её пальцы дрогнули в его ладонях, и вдруг он понял — не может отпустить. Не сейчас, когда её дыхание пахнет не чернилами и порохом, а дождём, настигшим их у Запретного леса. Когда каждый её взгляд рисует на его коже руны, которых нет ни в одной книге.
«Не держи, но и не отпускай». Это было хуже любого заклятия. Хуже боли. Хуже страха. Быть мостом между мирами — между тем, кем он был, и тем, кем мог стать.
Она открыла рот, и он замер, готовый к удару. Но вместо слов её губы коснулись его ладони — лёгкие, как крыло феи. И в этом прикосновении он прочёл всё, чего боялся услышать. Он чувствовал, как каждое её дыхание пишет на его коже обещания, которые он не сможет сдержать.
«Любить тебя — значит обречь на двойную потерю. Себя — когда вернусь в своё время, пустым, но после - новым. Тебя — когда ты поймёшь, что я лишь эхо человека, которого ты уже любишь».
Он отстранился, поймав её взгляд. В её глазах — море, в котором он тонул снова и снова.
— Ты должна отпустить меня, — прошептал он, гладя пальцем её руку, словно прощаясь. — Потому что «он» ждет. И он... он будет достоин.
«А я останусь в твоей памяти сломанной куклой, — думал он, чувствуя, как её слёзы падают на их сплетённые пальцы. — Той, что научила тебя не бояться рода «Малфоев».
Но он не сказал главного: что «это» — их миг среди пепла — навсегда станет его крестражем. Спрятанным глубоко, в самой тёмной комнате сердца. Где даже смерть не сможет его найти.
«Мы — две звезды, разорвавшие ночь, чтобы встретиться в миг между вдохом и выдохом времени. Наш свет обжигает небеса, но падает пеплом на землю, где другой «я» поднимет его, чтобы стать твоим рассветом».
Она понимала. Понимала, что его дыхание — это ветер из будущего, который не должен смешиваться с воздухом её настоящего. Что его улыбка, пропитанная горечью войн, которые она ещё не видела, — это ключ, способный заклинить дверь времени. Но её сердце отказывалось принимать эту логику. Оно рвалось к нему, как река к океану, даже зная, что их слияние разрушит берега.
Она знала, что если они уничтожат крестражи раньше, чем он вернется в свое время, то его время изменится без него. И он не сможет ни вернуться обратно, ни остаться здесь. Он просто исчезнет, как этот чертов лабиринт. Превратится в прах из будущего, развеявшийся в настоящем.
Ей нужно его отпустить. Но как отпустить того, чья боль стала её собственным отражением в зеркале?
Она смотрела на него, и каждый вздох превращался в осколок стекла, режущий грудь изнутри. Её разум твердил: «Отпусти», но сердце выло, как раненый зверь. Его глаза — два озера, где утонули все её «почему» — говорили то, что не решались произнести губы: «Мы — ошибка, которую Вселенная спешит стереть».
Гермиона ощутила, как время сжимается вокруг них, как удавка. Каждый крестраж, который они уничтожат с Драко из настоящего, сотрет не только частицу души Волдеморта, но и нить, связывающую Драко с его будущим. Теперь он висел над пропастью, цепляясь за её руки, а она — за него, зная, что любое движение ускорит падение.
Её любовь к нему не была пламенем, вспыхнувшим от случайной искры. Нет — это был полноводный океан, вобравший в себя каждую каплю его сущности: тот ядовитый смех, что резал её в коридорах Хогвартса; дрожь его рук, когда он впервые коснулся её; даже ненависть, которой он когда-то смотрел на её следы на снегу. Она любила его целиком — не героя, не монстра, а человека, разорванного между долгом и желанием быть свободным.
Она любила трещины в его душе — те, что он пытался скрыть. Любила, как он морщил нос, когда читал учебник по зельеварению. Любила след на его виске, оставленный осколком с сорвавшейся башни во время войны, и то, как он его касался, будто вспоминал этот момент.
Но больше всего она любила его боль. Ту, что он носил в себе, как запертую бурю. Ту, что сделала его не Малфоем, а Драко — хрупким, настоящим, «её». Здесь и сейчас.
И сейчас она осознала: её сердце не делило его на «тогда» и «теперь». Оно билось в такт каждому его воплощению — юному тирану, изломанному воину, тому, кто однажды станет чем-то новым. Она любила даже тот осколок души, что он оставил в маховике времени.
Она закрыла глаза, позволяя памяти впитать его целиком: запах железного дерева и дыма, тепло его ладоней на своих руках, даже звук его голоса, который делал больно словами. Голос, который просил «отпустить его».
Она понимала, что её слова о любви, принесут ему невыносимую боль. Но она хотела сказать. Не могла держать это в себе. Знала, что эти слова станут для него ножом, который разрежет последние нити, державшие его в этом времени. Но молчание жгло её горло жарче любого непростительного заклятия, превращая язык в ничто. Её любовь к нему не была тихой — она кричала в её груди, билась крыльями, как сова в клетке, требуя вырваться наружу. Она не хочет причинять боль...
Но она любит его.
«Я люблю его».
— Я люблю тебя!
Он услышал.
Пауза.
И «люблю» прорезало его сердце «Авада Кедаврой».
Воздух застыл.
Он —
— замер.
— не дышал.
— не мигая, стал статуей.
Его сердце, уже израненное войной, «взвыло».
Не от счастья.
Не от надежды.
От осознания, что этот миг — и последний, и вечный.
Что её любовь — не спасение, а приговор.
Он —
— шатнулся назад,
— спотыкаясь о собственное дыхание,
— руки сжались в её руках, будто пытаясь удержать то, что уже утекало сквозь пальцы: её голос, её тепло, её «люблю».
Он ощутил, как плоть расходится швами, как рвутся вены, как кровь превращается в искры, вырывающиеся сквозь кожу.
Никакого холода.
Только боль.
Боль человека, который впервые понял, что значит быть любимым...
...и в тот же миг — потерять это.
«Люблю» - слово, которое она накинула ему на шею, превратив в петлю и стянула так, что он задохнулся.
Сердце Драко остановилось. Не метафорически — почти физически, как часы, у которых вырвали пружину. Воздух застыл в лёгких, а в ушах зазвенело, будто кто-то ударил в хрустальный колокол.
«Я люблю тебя». Три слова. Три ножа. Три щели в броне, которую он ковал годами.
Он отшатнулся, но её руки держали его, как путы. Каждое её дыхание обжигало, каждое слово прожигало дыры в его душе:
— Люблю твои шрамы... Люблю, как ты ненавидишь... Люблю...
Он закрыл глаза, словно её голос жёг сетчатку.
«Нет, Грейнджер... Нет... Прошу».
Но она продолжала, и с каждым «люблю» его сердце рвалось на части:
Первая — для мальчика, который когда-то мечтал стать достойным своего имени.
Вторая — для воина, который научился прятать слёзы в дыму сражений.
Третья — для призрака, которым он стал сейчас, растворяясь в её любви.
Время замедлилось, давая ему прочувствовать каждый миг агонии:
Удар. Её слезы падали на его кожу, оставляя отметины, как кислотные дожди.
Удар. Маховик на её шее затрещал, выпуская золотой свет — будто пошел отсчёт последних секунд.
Удар. Его пальцы впились в её ладони, оставляя синяки — немой крик: «Не отпускай, даже если я умру».
— Ты... разрушаешь нас, — он выдавил, и в его голосе прозвучала ярость и безысходность, которую он направлял на себя. — Я не могу унести это в небытие. Не могу...
— Ты должен, — она перебила, прижимая его ладонь к своей щеке. — Потому что если ты исчезнешь, не зная этого, то все что мы проходим сейчас — было напрасно.
Его пальцы дрогнули, смазывая слёзы по её коже. В этом жесте не было нежности — лишь отчаяние. Лишь боль. И его любовь.
— Я буду помнить, — его голос разбился о тишину. — Даже когда меня не станет. Даже когда «я» стану другим.
Она кивнула, зная, что это ложь. Время сотрёт его воспоминания, как волна следы на песке. Но её слова останутся — не в нём, а в самой ткани реальности. Как зарубка на стволе дерева, которая будет расти вместе с ним, напоминая, что однажды сквозь кору прорвался свет.
Он обнял её. Нежно, как будто боялся, что её хрупкие кости рассыпятся под его пальцами, но и жадно, словно хотел вжать в себя каждую молекулу её существа. Его руки обвили её талию, прижимая так близко, что её сердцебиение слилось с его — хаотичным, словно два метронома, сбивших ритм. Его губы коснулись её виска, и дыхание, горячее и прерывистое, спуталось с её волосами.
Её пальцы впились в его спину, цепляясь за ткань кофты, будто через неё могла удержать само время. Он пах дымом и железом — как меч после битвы, как страницы старых книг, которые она так любила. Под этим запахом сквозило что-то ещё — сладковатая горечь черёмухи, цветущей в краю, которого больше не существует.
В тот миг, воздух дрогнул — будто сама земля вздохнула. Среди золотистого пепла лабиринта, словно по волшебству, поднялись одуванчики. Хрупкие, с пушистыми шарами, светящимися под луной, как крошечные фонарики. Их стебли изогнулись, будто кланяясь незримому ветру, и семена сорвались ввысь, закружившись в танце, который знали только звёзды.
Каждый парашютик мерцал серебристым светом, превращаясь в миниатюрное созвездие. Они касались их лица, их рук, цеплялись за волосы, словно пытаясь удержать то, что уже нельзя было сохранить. Лунный свет, пронизывая их, рисовал на земле узоры — спирали, петли, бесконечные восьмёрки, символы вечности, которой у них не было.
Одуванчики кружились выше, сливаясь с луной, и на мгновение ей показалось, что это не семена, а звёзды, сорвавшиеся с неба, чтобы проводить его.
Они уносили с собой обрывки их слов, их смеха, их тишины. Каждое семя — капсула памяти, обещание, что даже в другом времени что-то останется: аромат черёмухи, тепло его ладони, шепот «люблю», который он так и не смог повторить.
Она прижалась лбом к его груди, слушая, как его сердце бьётся в агонии. Каждый удар напоминал отсчёт: три... два... один... Но вместо взрыва был только шёпот:
— Я не хочу исчезать, — признался он, и в этих словах не было гордости Малфоя. Только страх ребёнка, потерявшегося в лабиринте собственной судьбы.
— Прости, — прошептала она, выпуская дождь из слез наружу.
И он понял.
«Любить тебя - значит отпустить в вечность, зная, что наши души встретятся в каждом отражении времени, кроме нашего».
Он прижал ее к себе сильней и они исчезли в трансгрессии, оставив за собой вихрь из одуванчиков.