Глава 14
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Как же болит голова... Кажется, что последняя кружка эля была явно лишней и вообще стоило согласиться с Леголасом и не присоединяться к этой эстафете вместе с Гимли, но кто же знал. Грейнджер с трудом разлепила глаза, вглядываясь в смутные очертания потолка комнаты. Моргнула и накрыла ладонью лоб, холодный и влажный от испарины. Не так много выпили, как дурно стало по пробуждению.
— Гермиона...
Она слышит своё имя и поворачивает голову на мужской голос. Присматривается к говорившему, щуря глаза, будто не может разобрать черт лица.
— Рон..? — удивлённо выдыхает волшебница и не верит своим глазам.
— Наконец-то ты пришла в себя, — облегчённо вздохнул другой мужской голос, и она переводит взгляд, замечая ещё одного парня рядом с собой.
— Гарри..?
Поттер мягко улыбается ей, но не торопится теснить друга, устроившегося рядом с ней. Он остаётся чуть поодаль и наблюдает за ними, с облегчением осознавая, что всё обошлось.
— Прости меня...
Грейнджер чувствует, как тёплые руки касаются её ладоней, но не понимает, что происходит. Ещё один сон? Она у себя дома, в своей гостиной, лежит на диване, а вокруг ничего не изменилось. Рональд сильнее сжимает её руку и что-то с сокрушающе опущенной головой и отведённым виноватым взглядом шепчет о том, что это его вина.
— Вина в чём..? — волшебница не понимает. Ей кажется, что чего-то не хватает. Чего-то очень важного, а всё происходящее не сон, а... реальность, но как такое возможно? Ведь ещё вчера они с гномом и эльфом делили одну бочку эля, а теперь она у себя дома, будто всё, что случилось с ней в Средиземье, — вымысел.
— Я должен был тебя послушаться и не трогать Маховик. Прости.. Я так испугался, что ты не вернёшься...
— Не вернусь?
Грейнджер с силой жмурит глаза, заставляя себя вспомнить всё, что случилось в прошлый вечер. Ей не могло это присниться. Он... настоящий. Волшебница медленно поднимается и садится; голова отзывается острой болью, так что не продохнуть и не сдвинуться.
— Гермиона..? — в голосе друзей возрастает беспокойство. Они не понимают, что изменилось, а она... она просто должна вспомнить...
***
Крики. Скрежет сцепленных клинков. Ржание лошадей и беспокойный бой копыт. Рычание... Страшно. Её будто вырывают из череды событий и прямо из спокойной комнаты родительского дома отправляют в самую гущу сражения. Медленно Грейнджер начинает вспоминать день, предшествующий ему. Ссора в стенах дворца Ристании, обещание и поединок, где сердце беспокойно бьётся и сжимается каждый раз перед новым ударом — только бы его жизнь не оборвалась, а после... после переполняющая радость. Не из чувства свершившейся мести и кровью очищенной чести, а того, что вернулся; того, что снова рядом живой и только её. Всё такое тёплое, яркое, светлое, что кажется крикам и стонам, как и страху, здесь места нет, но что же тогда?
События вновь мельтешат в голове, выворачивая наизнанку сознание и оголяя новое воспоминание. Недолгая радость обрывается необходимостью покидать нагретые стены чужого дома и вместе с другими торопиться в поход, на помощь Гондору. Новая зреющая битва, надобность спешно выступить в путь и принять вызов судьбы. Очередное расставание, но не у поля боя, а там, у Тропы мёртвых, в разбитом лагере людей, которых одна близость с этим местом пугает. Неспокойное сердце не желает отпускать эльфа в новое опасное путешествие — они должны пройти этот путь вместе.
Следы лихолесского принца теряются на Тропе мёртвых, а компания Эовин не приносит ей ощущения покоя. Внутри закипает злость и сильное желание догнать друзей. А потом... потом пришли они... Безжалостные дети Мордора, и пролилась новая кровь. В пылу нового сражения, смутно всплывающего у неё перед глазами уродливым лицом урук-хая, она слышит звон оборванной цепочки. Забывая о противнике на доли секунды, Гермиона находит взглядом вещь, что принадлежит ей. На голом камне её Маховик ведёт свой отсчёт, лишая волшебницу выбора. Вновь, повторяя свой былой опыт, она бросается к нему, забывая о предосторожности; успевает схватить его в руки, обогревая ладонями, и обернуться на рычание орка, встречая лицом к лицу того, кто в один замах собирался лишить её жизни. Картина смазывается и со звоном проигранной дуэли меч врезается в камень.
***
Гермиона отняла руку от головы — боль отступила, вернув потерянные воспоминания.
— Леголас.. — тихо шепчет себе, осознавая, что наделала.
Наперебой обеспокоенные друзья пытаются дозваться до неё, но не могут пробиться сквозь завесу осознания ошибки.
Волшебница закрывает глаза; ей больше никогда не вернуться в этот мир. Жить в неведении исхода войны. Не знать: вернётся ли он живой в родные леса Лихолесья; прольётся ли вновь свет на земли Средиземья.
***
Я буду помнить всё, до первых седин.
Буду привыкать засыпать один.
Я буду молиться Богам.
Чтобы где-то там, ты была весела ©.
Сжимая кулаки до боли, до следов, оставленных ногтями на коже, лихолесский принц стискивал что есть сил зубы и давил рвущийся из души рык — проклятье Галадриэль... там, в клетке из рёбер, носятся, раздирают внутренности страшные звери — горе и одиночество, предсказанные ему Владычицей. Посулила ему Галадриэль познать самое лютое одиночество, быть оставленным в самый подлый момент, если только не отступится от похода с Братством, а если оставит их — обещала найти мир и покой, и душа бы успокоилась, а иначе...
А «иначе» случилось с ним на Тропе мёртвых, когда на дерзкое «эльфы не боятся смерти!» король мёртвых едко ответил — «только ли своей...?». Душа обмерла, рухнула в ужасе в пятки — что делать? Бежать назад, отвести беду, защитить...?
Давно умерший король торжествует, играя с чувствами, рисуя перед глазами страшные картины: позади бой, и эльф нужен там, иначе — беда... Но отступить нельзя, назад дороги нет, рядом плечом к плечу Арагорн и Гимли, он нужен им, а слова короля — лишь слова... Дёргает за самую слабую струну, ждёт, когда надорвётся.
Не надорвётся. Леголас без сомнений прошёл Тропой мёртвых... и горше всех заплатил за отданный долг. Вернуться и не найти её — для него не было страшнее известий.
И если это была плата за то, чтобы пойти вместе с Братством и дойти до конца, то была ли её жизнь равноценная сотням жизней, спасённых ими в этом походе...? Прав был Арагорн — рука, в которой был лук и меч, не дрогнула, и эльф дошёл с ними до конца.
— Никогда не думал, что буду умирать бок о бок с эльфом.
— А как насчёт бок о бок с другом...?
Эту битву они выстояли... И пока была цель, пока был смысл — он жил, молчаливо и безжалостно, высекая врагов и прячась от дружеского костра... пока была война — было рядом плечо друга, а затем резко закончилась. Победили. Отгорели погребальные костры, загремели победные песни, а эльф сорвался из Гондора в беззвёздную ночь верхом на Ароде. Гимли только проводил взглядом чёрный плащ, полощущийся на ветру, да белый хвост жеребца, развевающийся в бешеной скачке... понимал, что не разделит больше никогда конскую спину с другом, который ныне сам бежал ото всех.
Леголас опрометью гнал Арода к Тропе мёртвых. Что-то звало его вернуться туда, душа выла в голос громче, чем ветер в горах. Он вернулся одиноким путником, нашёл то место с рассечённым напополам камнем. Достал из истоптанной и смешанной с землёй травы осколок знакомого до боли маятника...
Чтобы спастись, она ушла в другой мир.
Ветер завывает в пещерах, треплет волосы, хлопает по ногам полой плаща... ни души. Эхом разошёлся от стен крик, от которого вспорхнули бы перепуганные птицы, но их нет — ни травинки не шелохнулось от его зова, которым он отчаянно-надрывно пытался дозваться её... из другой жизни.
Если бы ты знала, родная, как мне больно...
***
— Когда я уже была готова поверить в то, что это было сном, ты снова напоминаешь о себе... — пальцы сжимают листок бумаги, зажатый в руках. Кажется, что все слёзы остались в Средиземье и на это их уже не осталось. Внутри не гложут сомнения, ответ кажется ей таким очевидным, что не стоит забивать голову другими возможными вариантами, но...
— Вам сюда? — от размышлений отвлекает голос, и Гермиона отрывает глаза от безжалостно смятого в руках листа. Видит перед собой молодую девушку, нерешительно переминающуюся с ноги на ногу, а где-то из соседнего коридора плачет навзрыд женщина. Всё нутро съёживается, и как никогда хочется спрятаться — ответом служит шорох бумаги, сминаемой дрожащими пальцами.
Девушка озадаченно смотрит на волшебницу, не понимая, но не решается влезть с расспросами. Грейнджер хочется с силой заткнуть уши, только бы не слышать чужих рыданий, но вместо этого трусливо бежит, не оглядываясь, чтобы ни секунды больше не задержаться в этом проклятом месте. В сравнении с ним и Мордор кажется райским уголком.
***
Беспокойные круги по комнате. К столу и обратно. К двери, короткий взгляд и снова назад.
«Как сказать?»
Этот вопрос мучает её уже второй день. У зазнайки и заучки в словарном запасе впервые не находится подходящих для этого случая слов. С чего начать? Как объяснить всё так, чтобы поняли? Чем закончить, когда она и сама не знает, что решит для себя. Короткий взгляд в отражение зеркала; слёзы ничем не помогут на этот раз. Никто не поможет, она сама должна принять решение. Она, а не кто-нибудь другой, но... сомнения точат с разных сторон, и становится по-настоящему страшно.
— Что я буду делать дальше?
***
Две минуты молчания, а кажется, что прошла целая вечность. Гермиона не смела поднять глаз после озвученного, да и как смотреть на родителей, когда ты ставишь их перед подобным фактом, который звучит, как бред воспалённого мозга? Она не рассказывала родителям и друзьям о том, что случилось в тот злополучный день, перевернувший её жизнь с ног на голову, посчитав, что им не обязательно знать о перемещениях и неудачной выходке Уизли, но кто-то сверху распорядился иначе. Правда всплыла так неожиданно, что Грейнджер сама до сих пор с трудом в неё верила, но глаза не обманывали.
Волшебница сжала колени ладонями до больно впивающихся в кожу пальцев, но не сказала больше ни слова. Вот она... примерная дочь. В восемнадцать лет уже почти что мать, которая к тому же сама не знает, кто отец ребёнка, что она носит под сердцем. Стоило ли им знать всю правду о том, что случилось, или и озвученного достаточно? Поверят ли те, кто знает её от самого рождения, в слова, сорванные с языка с таким трудом, что хотелось бы дать его на отсечение, только бы этот разговор не состоялся?
Грейнджер чувствует, как мягкая обивка дивана натягивается под весом ещё одного тела, а затем рука матери мягко и ласково отнимает её руку от колена, чтобы больше не терзала себя. «Всё хорошо. Я рядом» — слова не сказаны вслух, но звучат в голове так отчётливо, что, не задумываясь, Гермиона льнёт к материнской груди, находя в ней защиту. Слёзы омывают щёки. Новое тепло — вторая ладонь оказывается в руках отца и его крепкое плечо рядом с ней, готовое предложить свою поддержку. Этих людей хочется благодарить за жизнь, которую они ей подарили, а вместо этого... она делает им такой незаслуженный подарок. Они готовы принять любое её решение, но какое из них будет правильным?
***
Сроки поджимают, а ей всё кажется, что времени недостаточно для принятия решения, которое колоссально изменит её жизнь. Как можно выбрать между ещё одной жизнью и смертным приговором, который подписываешь своей же рукой? Но как знать, что там, внутри неё, бьётся осколок солнца, а не обломок темноты?
Поступившее приглашение на дружеский ужин от семейства Уизли — затея самой Молли. Отказывать добродушной и гостеприимной хозяйке не хотелось, ведь всё, что она делала, лишь из добрых побуждений и попытки немного развеять девушку и прогнать ту чёрную тучу, что она сама создавала над собой. Гермиона хотела избежать всех разговоров и взглядов, как и неловких пауз — они непременно появятся, стоит им с Гарри, Роном и остальными оказаться за общим столом. Уже ничего не будет как прежде — она это знала. Добрых слов матери с попыткой напомнить всё то лучшее, что было у неё в жизни, — связано именно с этой двоицей, мальчишек из Хогвартса, которые всегда и везде были крайними. Кажется, на несколько секунд тёплая улыбка задержалась на лице слишком задумчивой и отрешённой в последнее время волшебницы.
Гарри и миссис Уизли крутились возле стола, занимаясь сервировкой, даже не стали утруждать Гермиону, которая сама изъявила желание хоть в чём-то помочь. Она чувствовала себя фарфоровой куклой, о которой заботились, и не было ни осуждающих взглядов, ни шуток с намёками, даже со стороны вечно подкалывающего Джорджа, пока всё семейство и друзья не устроились за общим столом. Всё не заладилось, пожалуй, с того самого момента, как на кухню с неохотой спустился Рон.
Молли, спохватившись, взяла со стола миску с салатом и тут же поспешила положить на тарелки детей и гостей, иногда не спрашивая, хотят ли те угощение.
— Давай, — ворковала она над Гермионой, — витамины полезны для молодого подрастающего организма, — беззаботно и по-матерински добро улыбалась миссис Уизли, не задумываясь о том, что с другой стороны стола на её слова отреагирует один из сыновей.
— Спроси у Кикимера, что для него полезнее.
— Рональд! — осадила его Молли, но от этого прозвучавшие слова мягче не стали.
Грейнджер от самого начала не нравилась затея с ужином и, согласившись на него, надеялась, что что-то изменится в лучшую сторону и хотя бы на время она сможет забыть о том, что вынужденно переживает изо дня в день, но когда близкий человек, не стесняясь, ранит словами, становится по-настоящему обидно и больно.
Гермиона резко встала из-за стола; стул со скрипом проехал по полу назад, отодвигаясь. Она поспешила покинуть чужой дом, не предпринимая ещё одной попытки стерпеть и остаться.
— Но, может быть, всё же... — миссис Молли мялась у дверей и пыталась сгладить назревший конфликт, старательно подбирая слова.
— Простите, — Грейнджер действительно было жаль, что всё вышло именно так, но меньше всего хотелось снова находиться в одном помещении с тем, кого она столько лет называла другом. — Всё было превосходно.
— Но ты ведь даже ничего не попробовала... — сконфуженная хозяйка не знала, как остановить внезапно убегающую гостью.
— Мне лучше уйти, — короткий взгляд в сторону кухни, будто ещё сомневалась в своём решении или до последнего надеялась, что он явится сам, но, видимо, слишком многого желала от парня, которого поставили перед не наилучшим фактом в его жизни. Сама виновата.
— Гермиона, подожди!
Грейнджер обернулась, замечая в дверях Джинни. Девушка схватила её за руку, словно боялась, что волшебница сбежит, не давая ей возможности договорить.
— Мы с Гарри тебя проведём, если ты не передумала...
— Не стоит, я...
— Стоит, — настоял Поттер. — Мы ведь друзья, не забыла? — парень мягко улыбнулся, надеясь хоть как-то отвлечь и подбодрить подругу, зная, что не сможет найти слов, которые изменили бы случившееся, а ведь никто из них не знает всей правды.
Грейнджер замялась и кивнула, может, всё же не стоит сбегать, не прощаясь, хотя бы отсюда?
***
Столько мыслей в голове, и столько вопросов, которые никогда уже не получат ответа. Жив ли? Окончательно сломанный Маховик, лежащий на столе в её комнате, служит тем самым напоминанием о путешествии, хотя, казалось бы, одно весомое и настоящее напоминание теперь неотделимо от неё, по крайней мере, ближайшие месяцы — точно.
Она покинула Средиземье в тот момент, когда знала, что самая важная битва ждёт его впереди. Поможет ли ему Эру Илуватар в этот раз? Убережёт ли от Чертогов Мандоса или покарает за преступление, свершённое из любви к смертной? Не воспримет ли эльф её исчезновение за побег, а расколотый пополам Маховик за последнее прощальное слово, ведь одна из его половинок до сих пор остаётся в том мире.
Воспоминания о нём — единственное, что давало ей силы держаться столько времени. Гермиона ведь видит, что в отношениях родителей к ней что-то надломилось; видит, как изменился мир и всё её окружение; как изменилась она сама, пока принимала решение оставить всё так, даже если дитя, растущее в ней, будет похоже на того, чьё лицо до сих пор посещает её в частых кошмарах. Это часть неё, и как бы не глодали сомнения, волшебница не нашла в себе сил уничтожить её без сожалений, но всё равно по-прежнему страшно...
***
Воздух прохладный и свежий; так тепло пригревает солнце. Глубокий вдох и аромат луговых цветов щекочет ноздри, наполняя лёгкие дыханием жизни. Выдох... Легко и спокойно, словно это место не знает иного, и даже древо, под кроной которого она прячется, не отбрасывает тени — тьме нет в этом мире места.
Гермиона поворачивает голову, всматривается в высокую зелёную траву и покачивающиеся на лёгком ветру жёлтые бутоны цветов — они клонятся к земле, танцуя причудливый танец, и открывают вид на искрящуюся поверхность протекающей рядом реки. Она обнимает луг с востока и плавно огибает его, устремляясь в сторону разросшегося у подножия луга леса.
Волшебница слышит трель птицы, севшей на ветку дерева, и закрывает глаза. Здесь так беззаботно, что не хочется просыпаться. Как давно ей снились настолько тёплые и жизнерадостные сны, которые не омрачило бы ни одно из прожитых ею событий? Кажется, что это было ещё до битвы за Хогвартс...
Лучи солнца пробиваются сквозь кроны дерева — озорникам так и хочется прикоснуться к её щекам и пригреть девушку, что только и ищет возможность увильнуть от света, будто тьма ей милее, но чего хочет сердце? Откинувшись спиной на молодую траву, коснуться пальцами пригретой земли и освободиться от тревожных мыслей, которые не могут пробиться в кем-то столь заботливо созданный мир.
Что-то меняется — волшебница слышит посторонний шум и открывает глаза, чтобы встретиться взглядом с неожиданным гостем. Она здесь не одна. Белый олень остановился возле неё; голубые глаза ищут ответного взгляда, а, найдя, кажется, что цвет их меняется и на дне пляшет белое сияние, такое искрящееся и чистое. Что-то до боли знакомое. Олень склоняется над ней. Волшебница замирает и чувствует, как тепло от дыхания пробегает по коже, а в следующее мгновение его нос касается живота.
Шумный выдох. Гермиона села в постели, рефлекторно накрыв ладонью заметно округлившийся живот. Сон отступил, но ей кажется, что она всё ещё чувствует тепло от прикосновения. Так странно... будто все заботы и тревоги остались там, во сне, растворившись в журчании речи и лучах утреннего солнца.
Образ белого величественного оленя всё ещё стоит перед глазами, а вместе с ним в её реальность закрадывается что-то ещё. Девушка прислушивается — как взаимное прикосновение к её ладони, но такое щекотливое и лёгкое, что сразу не разобрать. Непонятное, незнакомое, но... до волнительной дрожи и замирающего дыхания приятное. Она боится его спугнуть и ладонью смещается следом, только бы оно не ускользало. Боится дышать и шевельнуться. Ещё немного и прикосновение покидает пределы её ладони, щекоча изнутри. Пальцы чуть сводятся на животе в желании обнять и защитить то, что ей по-настоящему дорого.
***
Ветер беспокойно ворошит листья, заставляет поёжиться... Лихолесье встречает Леголаса исполинскими кедрами, но мир его подёрнут сизой дымкой, и всё одно — даже родной лес не трогает его радостью. Предстать пред очи отца, принести к его ногам победу в войне, попросить прощения: непутёвый сын, сбежал на войну без родительского благословения, ладно что вернулся... ни живым, ни мёртвым.
Я буду помнить всё, до первых седин.
Буду привыкать засыпать один, чтобы кто-то
Лучше меня, да, день ото дня, просто любил тебя.
Просто любил тебя ©.
***
— Она не погибла... — слабый протест против доводов отца.
— Ты на весь мир объявил, что помолвлен со смертной простолюдинкой... невесть откуда взявшейся волшебницей из другого мира... — Трандуил не убирал руку от лица, уничтожая сына словами. — И теперь говоришь, что она исчезла?!
— Да, Повелитель.
— Она была продажной девкой.
— Нет, таур...
— Молчать!
В глазах отца — презрение и злость. Присмотревшись, прислушавшись, подойдя поближе к сыну, он шарахается от него, как от прокажённого.
— Ты смертен, — не вопрос, а утверждение.
— Да, Повелитель.
Молчание. Неверие...
— Уходи, — всплеснув рукой, Трандуил отворачивается и уходит от стоящего на коленях принца.
— Мой король...?
— Уходи прочь, опорочивший меня червь, — безжалостно, еле сдерживаясь, цедя сквозь зубы слова.
— Отец... — коснулось души Трандуила давно забытое обращение, как последняя тростинка, за которую цепляется утопающий.
Он остался глух к этой мольбе.
— У Лихолесья больше нет наследника, — под звук удаляющихся шагов произнёс король эльфов. — А у меня — сына...
Леголас ушёл в ночи, никого за собой не позвав... но всё же нашлись те, кто пошёл за ним. Изгнанный принц привёл эльфов в разрушенный Гондор, поклонился королю, попросил приюта, пообещав восстанавливать город... закипела работа. Нашлись дела, но не нашёлся смысл, каждодневная суета запорошила мысли, время ускорило свой бег... Гермиона была в каждой минуте его жизни, неосязаемая и неотрывная. Стоило ему лечь спать, как перед закрытыми глазами возникал её образ. И в один день он проснулся с ощущением её дыхания на своих губах...
Леголас не помнил, что видел во сне, но чувство в груди отдавало теплом и спокойствием, осколок маятника на цепочке впервые не холодил кожу... и он отчётливо знал, что ему снилась именно она. Перевернувшись на бок, эльф зажмурил глаза, пытаясь выудить из темноты воспоминания, ушедшие вместе со сном, но только цеплялся за край, как чудесная материя ускользала, оставляя сладкое послевкусие уюта, запаха трав, солнца и кожи, пахнущей молоком.
Длинные пальцы сжали осколок маятника, перед глазами возник её образ — добрый и ласковый... ему оставалось лишь помнить и верить. Верить, что она в своём мире в этот момент тоже могла коснуться ладошкой своего осколка и никогда не забывать его...
Я пытаюсь не помнить о том, что
Ты приходишь ко мне в один и тот же сон.
И даже если появится в волосах серебро. —
Я готов поделиться, оно твоё ©.
***
Подарочки из Средиземья настолько специфичны, что Гермиона не знала, как объяснить доктору, что двенадцать месяцев для вынашивания ребёнка — это нормально. Что уж доктору... Себе бы объяснить, как такое возможно. Она-то наивно полагала, что всё будет как у людей, ждала времени, ведя свой собственный календарь, а тут ничего не происходит. Ну как ничего... Тот-самый-день никак не наступал. Волшебница уже успела забеспокоиться и побегать по врачам, да и магам заодно, чтобы те объяснили ей природу таких странных вещей, но все, как один, твердили, что оба здоровы. Вот тут-то после дотошных расспросов и всех теорий Грейнджер выдохнула спокойно — всё в порядке. Ну как в порядке... С одной стороны она теперь на все сто процентов была уверена в том, кто сделал ей такой подарок, а вот с другой... ещё три месяца ходи с пузом, спи на спине и мучайся.
— Добрый же у тебя, папа, малыш. Выписал твоей маме двенадцати месячный «курорт», — улыбаясь, вздохнула волшебница, с теплом смотря на живот.
***
Каждый раз, когда сил не оставалось, он врывался в её сон, не спрашивая разрешения, отгонял все заботы и укрывал её от ненастий миром, сплетённым для них. Здесь она находила покой и, пусть могла лишь огладить мягкую шерсть белого оленя, охранявшего их покой, чувствовала, как касается спины своего принца. В ту ночь олень вновь склонился над ней, когда она, пригревшись на солнце, задремала в мире из грёз. Он так настойчиво толкал её в бок, что, проснувшись, волшебница почувствовала, как что-то тянет в пояснице. Не задумываясь, обвинив оленя из сна, Гермиона и не подозревала, насколько была в тот момент права в своих словах.
***
Слишком долго...
Нахлынувшее на неё чувство облегчения выбило из реальности на секунды, чтобы дать отдохнуть и наконец осознать, что большая часть трудностей, с которыми ей доведётся столкнуться, осталась позади. Сбитое рваное дыхание с неохотой восстанавливается и всё ещё требовательно высоко поднимает грудь от врывающегося, будто клочками, в лёгкие воздуха — он кажется таким холодным. Яркий свет бьёт по глазам через опущенные веки, но она его не замечает, пока в отдыхающий разум вдруг не врывается потерявшееся где-то на секунды сознание. Чего-то не хватает... Чего-то очень важного... Грейнджер открыла глаза, но за спинами мельтешащих докторов не смогла рассмотреть ничего. Она слышала плач, ведь правда? От закрадывающегося страха слова застревают в горле и губы двигаются в беззвучном шепоте.
Доктор показывает взглядом, и медсестра подходит ближе, сжимая в руках свёрток. Как-то излишне осторожно и молчаливо протягивает его ей, словно что-то не так, но боятся сказать, чтобы... не спугнуть материнское счастье? Что? Поддаваясь волнению, Грейнджер протягивает руки навстречу и вот уже в своих ладонях чувствует вес своей радости. Все тревоги уходят, стоит взглянуть на плоды своих трудов и аккуратно коснуться пальцами той причины, что вынудила молчать медсестёр и косо переглядываться под строгим взглядом доктора.
— Самые прекрасные уши на свете... — Гермиона улыбнулась, легко проводя пальцами по остроконечной раковинке уха.
С её утверждением, пожалуй, могли поспорить все, но учтиво удержались от озвучивания своего мнения. Волшебница сейчас не видела никого, кроме крохотного лучика солнца, которое бережно держала в своих руках, опасаясь навредить.
— Такая маленькая...
***
Прохладные вечера всё чаще напоминают о приближении осени. Погода в конце августа на удивление выдалась солнечной, несмотря на маггловские прогнозы. Кругом шумела зелёная листва — деревья не желали прощаться с летним убранством и готовиться к зимнему сну.
— Спасибо за прекрасный вечер, — обернувшись, чтобы взглянуть на своего кавалера, Гермиона улыбнулась.
Рон превзошёл себя. Запланированное им свидание прошло на «ура». Старые обиды забылись, а этот вечер стал хорошим началом для них двоих.
— Давно я никуда не выбиралась.
С рождением дочери свободного времени не стало. Выбираться на пару часов, уделив время личной жизни, довольно сложно, когда дома остаётся годовалый ребёнок. В первую очередь, ты — мать. Бабушке с дедушкой привалила работа нянек, а Грейнджер возможность немного отвлечься от семейных хлопот.
Светло-синее небо с неохотой пускало на небосвод восходящую луну и редкие звёзды. С соседней улицы доносились голоса, утопающие в шуме города. Мимо проезжали редкие машины, разбивая фарами темноту. Двое волшебников остановились у порога дома Грейнджер.
Повисла неловкая тишина, которую никто из них не решался нарушить. Рон неуверенно переминался с ноги на ногу, сжимая в кармане куртки кулаки.
— Ну... — решила подтолкнуть его Гермиона, — тогда до завтра? — улыбнулась волшебница, надеясь, что Уизли догадается, чего она ждёт от него.
— До завтра, — подхватил он с улыбкой, так и не решившись подойти к ней.
Грейнджер кивнула, улыбнувшись, и повернулась к двери.
— Гермиона, — окликнул её Уизли, стоило ей ступить на лестницу.
— Да? — девушка обернулась и с надеждой посмотрела на него — неужели понял и решился?
— Так ты не скажешь... кто её отец?
Гермиона опешила. Медленно приходящее осознание стёрло с лица волшебницы улыбку. Сладкое послевкусие от свидания начало выветриваться, как дешёвый парфюм. Что-то никогда не меняется.
— Я говорила.
— Да ладно тебе, Гермиона, — Рон дёрнул плечами и посмотрел на неё с таким видом, словно она рассказала какую-то глупую шутку. — Эльфы? — прыснул он. — Я серьёзно.
— Я тоже, — внутри волшебницы начала закипать злость. У них было такое чудесное свидание, а он всё испортил одним дурацким вопросом. Неужели весь вечер он только и думал о том, что она солгала? — Я не хочу об этом говорить. — Гермиона развернулась, спешно достала из кармана ключи, забывая за внутренним возбуждением, что они ей не нужны.
— Это Крам?
— Что...?
Ключи со звоном упали под ноги. Опешив, Грейнджер не желала верить в то, что услышала. Она перевела взгляд на волшебника — Рон оставался таким же невозмутимым, словно докопался до правды, а она продолжала юлить и неумело врать.
— Да с чего ты это взял?!
— Ну, вы так чудесно беседовали на свадьбе Билла, — привёл он свои доказательства. — И ваши переписки...
Это перешло все границы. Последнее хорошее, что осталось в памяти от этого вечера, растворилось в громкой ссоре на пороге её дома. Распылённая спором Гермиона прервала разговор своим уходом. У Уизли было предостаточно возможностей всё исправить, но ему удалось испортить даже такой прекрасный вечер, как этот.
***
— Эвелин. Эвелин, стой! Вот же непоседа... — сетовала волшебница, вздохнув. Попытка переубедить ребёнка в том, что ей не обязательно пытаться влезть на каждое попавшееся дерево, чтобы поближе посмотреть на то, как живут лесные зверушки, снова провалилась. И даже не надо задаваться вопросом, в кого она такая любознательная и любящая природу пошла — вся жажда приключений от папы. Ну и немного от неё... но больше от папы!
— Ты точно решила переехать? — Гарри с неохотой погрузил очередную сумку с вещами в багажник и с не скрытым беспокойством посмотрел на волшебницу.
Гермиона кивнула, не отрывая взгляда от дочери, которая в последнюю секунду, кажется, передумала лезть на дерево и теперь рассматривала бабочку, присевшую на цветок. Впрочем, это ненадолго. Через пару секунд опять придётся искать её взглядом по всей округе — тут только отвлекись.
— Там нам будет лучше, — улыбнулась волшебница, повернувшись лицом к другу. — Никто больше не будет её дразнить, — надуманная причина и оба это прекрасно знали. И дело не только в ухудшающемся здоровье ребёнка, которому отчего-то в городе спокойно не живётся, хотелось начать всё сначала. — Да и Эвелин нравится больше за пределами города, чем в нём, — Гермиона задержала взгляд на дочери. — К тому же, маггловские ясли нам не подходят, — уже веселее добавила волшебница. — Как и для магов...
— А работа?
— Что-нибудь придумаю.
В чём-то Поттер всё же был прав. С рождением дочери проблем ничуть меньше не стало. Гермиона и до этого понимала, что ребёнок — это определённая ответственность, которая возлагается на её плечи, и что родители, как бы ни пытались помочь по мере своих сил, не всегда будут рядом, как и не со всем смогут ей помочь. Это её обязанность всегда быть рядом и делать всё для дочери, но... Грейнджер не представляла, как будет растить её сама. Жильё. Работа. Образование. Проблемы, казалось, лезли отовсюду и со всех щелей, наваливаясь на неё то одним грузом, то другим, пытаясь раздавить и окончательно лишить сил. Бесконечные бессонные ночи и дни в заботах и суете, как однообразный калейдоскоп, увы, не дающий заскучать и хоть минуту спокойно посидеть на месте. Следом за бытовыми проблемами появилась ещё одна. Обрадоваться бы тому, что у ребёнка появились способности к магии, но вот кружка парит в воздухе, мишка сам летит к кроватке, а юная Грейнджер творит волшебство без всякой там палочки и так заливисто и радостно смеётся с самым счастливым и невинным видом, что и сама Гермиона, грузно присаживаясь абы куда, потому что сил уже просто нет, устало, но радостно улыбается. Вот только как теперь оставлять такого ребёнка на бабушку и дедушку магглов? Попробуй заставь её съесть ложку каши — сама в рот запихнёт.
А дальше... дальше со взрослением начались ещё большие проблемы. Грейнджер не знала, как помочь ребёнку, хватающему ртом воздух в бесполезной попытке сделать вдох. Эвелин задыхалась, словно мир, который её окружал, в раз начал истощать её болезнью. Солнце Гермионы гасло у неё на глазах, пока не сказали, что в единении с природой, вдали от города, ей непременно станет легче. Так и было. Чем дольше они жили в доме, отгороженном от задымлённого города стеной леса, тем ярче светило её персональное солнышко с искрящимися голубыми глазами. А сложности... сложности были всегда и будут, но её улыбка стоит того, чтобы снова и снова искать выход для их общего счастья. Только бы она больше не угасла.
***
— Листоухая!
— Перестаньте!
Но разве её слово могло что-то изменить? Прогулка по парку закончилась очередными детскими спорами. Мальчишки дразнились, не обращая внимания на девочку, которая готова заплакать навзрыд. Им только повод дай, и вот без умолку ёрничают и веселятся, не стихая, пока рядом не окажется кто-то из взрослых. Детские кулачки сжимаются, а там, над головой одного из обидчиков, уже парит в воздухе ведёрко; хлоп и песок ссыпается сверху, обескураживая мальчишек, которые не поняли, что произошло и как такое возможно.
— Ведьма! — перепугано крикнул второй, и оба рванули с площадки, чтобы только не отхватить снова.
Ведёрко упало в горку из песка, но легче не стало.
— Эвелин...?
Гермиона застала спор под конец, но и этого достаточно, чтобы понять, что произошло в её отсутствие. Магия, применённая против маглов, — плохо. Волшебница не успевает ничего сказать, как девочка, стоявшая к ней спиной, резко развернулась и побежала к матери, не сдерживая слёз обиды. Уткнулась в неё носом, пряча лицо, и с силой сжала в детских объятиях.
— Эвелин... — с сожалением во взгляде волшебница смотрит на ребёнка, который ищет у неё защиты и понимания. Если бы она только могла всё изменить... Гермиону столько лет дразнили грязнокровкой, а теперь такая же судьба настигла её дочь. Хочется оградить её от бед и жестокости мира, в котором они живут, но всё, что она может сейчас, это крепче прижать её к себе и шептать тёплые слова на ушко, как по секрету, пока из голубых и родных глаз не исчезнут последние слёзы. Так будет всегда — таков любой мир, уж ей-то известно.
Никакие слова не могут изменить и сгладить события. Вечер разукрасил небо в тёмно-синий цвет, припорошив его яркими звёздами. Над вершиной леса поднялось молочно-белое блюдце луны, льющей холодный свет в окно.
— Пора спать.
Привычный ритуал перед сном — поцелуй и поправленное одеяло, а затем медленно покидать детскую, надеясь, что с наступившим утром она забудет об этом инциденте.
— Мама?
Волшебница остановилась на пороге комнаты и обернулась.
— Да?
Эвелин ответила не сразу. Девочка пусто смотрела перед собой, сминая пальцами одеяло, — что-то её тревожило. Гермиона видела, что утренние события в парке не обошли её стороной и не забылись, но причина крылась намного глубже. Не в обидных словах дело.
— Расскажи мне о папе.
Кажется, что эта история была истёрта уже вдоль и поперёк и каждый раз приобретала разный оттенок в зависимости от возраста главной слушательницы, но Грейнджер понимала, что время сказок медленно отступает, а сейчас ей нужно что-то большее, чем выдуманный и приукрашенный герой. Только как сделать так, чтобы всё не прозвучала как сказка, когда она сама ни разу ничего не додумывала, а говорила, как есть, просто разными словами?
— Хм...
Волшебница прошла в комнату, присела на край постели, поближе к ребёнку, и мягко накрыла её ладонь своей, пытаясь заглянуть в голубые глаза. В Эвелин она видела отражение себя — такую же кучерявую тёмную макушку с непослушными волосами, черты лица, но, присматриваясь, также видела голубые лучистые глаза, которые принадлежали только одному эльфу, и остроконечные ушки, старательно спрятанные за волосами — никто не поймёт кроме мамы.
— Твой папа храбрый и сильный воин.
— Если он такой сильный, то почему его нет рядом?
— Потому что у каждой силы есть свой предел, — мягко пояснила Гермиона, заправляя выбившуюся прядь дочери за остроконечное ухо. Ей хотелось бы сказать, что когда-нибудь он снова окажется в их жизни, в очередной раз свалившись на её голову вместе с сугробом с горы, но... сейчас нужно что-то реальнее, чем пустые надежды — она уже давно перестала верить в то, что это случится.
Не получив ответного взгляда дочери, Грейнджер задумчиво выдохнула, подбирая слова.
— Иди ко мне.
Обнять её и крепко прижать к себе, желая защитить от не по годам тяжёлых и уничижающих мыслей. И за что ей достался такой смышлёный и философски размышляющий ребёнок? Вот же папино наследие.
— Твоя мама постоянно доставляла папе хлопот, — с доброй усмешкой на лице фыркнула волшебница, нарушая тишину. — Как-то раз она даже превратила его в белого оленя.
— Как Патронус дяди Гарри? — Эвелин подняла глаза, взглянув на Гермиону; Грейнджер не удержала смешливой улыбки.
— Как Патронус дяди Гарри, — честно говоря, она и сама как-то сравнивала белого оленя, появившегося из слепящего сияния, со спасительным Патронусом, оберегающим от темноты, и было в этом что-то по-своему похожее, учитывая то, сколько раз он спасал её из передряг. — Пойдём, — вдруг появилась идея в голове и Гермиона выпустила дочь из объятий. — Я кое-что тебе покажу.
***
— Котелок? — удивилась девочка, с непониманием смотря на вещь.
— Он волшебный, — улыбнулась Гермиона, подставив к нему поближе стул, чтобы Эвелин оказалась выше. Малышка, устроив руки на краях, с любопытством рассматривала воду внутри. Вода как вода и что в нём волшебного?
Достав волшебную палочку, Грейнджер приложила её к виску и медленно отстранила; следом за наконечником потянулась серо-белая нить, напоминающая фрагмент парящего облака. Волшебница отправила его в воду и наклонилась над котелком.
— Смотри...
Круговорот воспоминаний в воде затягивал, рождая картинки прошлого — тот самый день, когда под ногами эльфийского принца с позором надломилась ветка дерева.
— Это... — Эвелин с изумлением и восхищением, присущим детям, когда они видят что-то непонятное, новое, но такое притягательное, подняла взгляд на Гермиону, но так и не смогла закончить вопрос. Волшебница поняла её без слов и, мягко улыбнувшись, кивнула. Девочка с интересом окуналась в материнские воспоминания, не желая прощаться с ними. Улыбка вновь появилась на её лице, и лучисто засияли глаза.
***
— А ты мне ещё покажешь? — возбуждённо лепетала Эвелин, с горящими глазами смотря на волшебницу. — Покажешь?
— Покажу, — улыбалась Гермиона, поправляя одеяло. Попробуй теперь уложи её спать, когда такое — мама творит магию, да ещё и показывает папу! — Но сейчас пора спать.
Наивно было предположить, что пары слов и ещё одного поцелуя на ночь окажется достаточно для того, чтобы ребёнок тут же устроился в постели и сладко засопел, но им обеим пора отдохнуть, а для одного вечера хватит воспоминаний, какими бы тёплыми и радостными они ни были.
И вот уже в комнате горит ночник, отбрасывая на стены плывущие фигурки деревьев и бегущего оленя, а за закрытой дверцей спальни творится своя особая магия. Устроив кружку с водой у себя на коленях, девочка, не собираясь так скоро прощаться с увиденным, снова и снова прокручивала на поверхности воды теперь уже и её воспоминания.
— Эвелин...!
— Я уже сплю!
***
Прошло семь лет, а старые воспоминания, стоит их встревожить, вновь вспыхивают внутри согревающим теплом и ноют, как свежая рана — только прикоснись к ней, и руки вновь обагрятся. До этого дня Гермионе казалось, что всё осталось в прошлом. Так и есть. В её руках было дорогое настоящее — самое светлое воспоминание о временах юности, проведённых в Средиземье.
Имея в своих руках целый мир — одно сердце дорогого ребёнка, она пыталась из кожи вон вылезти, только бы с её лица никогда не сходила улыбка, не смолкал весёлый смех, а глаза не переставали искриться светом искренности.
— Ей понравится, — улыбнулась Грейнджер, удовлетворившись результатом своих трудов. Стеклянный шар теперь вместо снега хранил в себе часть её воспоминаний — две танцующие фигуры — она и Леголас. И было в этом что-то и радостное, и грустное.
Примечания:
Часть Гермионы писалась под:
Yutaka Yamada — «Licht und Schatten»
В работе были использованы фрагменты песни T-Killah — «Я буду помнить» (feat. Александр Маршал).