5.
Я буду всегда с тобой синей морской волной,
В тёмной пучине вод, буду всегда с тобой,
Белой каемкой волн, берегом всех морей,
Словно дыша самой жизнью.
Я буду всегда с тобой, буду самой водой,
Чтобы тебя обнять и утопить в любви.
На берегу земли и на краю воды,
Словно в тебе моё сердце.
Нет в небе моей звезды, на глубине воды,
Где-то она под толщею тайны.
Я буду всегда с тобой, буду твоей мечтой,
Буду твоею явью.
Ты будешь всегда со мной — я не могу понять,
Как это всё сказать смею я.
Гермиона просыпается в одиночестве. Одиночество — всё, что у неё осталось. Таймер показывал без малого тридцать шесть часов. Тридцать шесть. Через сутки, ночью, он умрёт.
Она хватается рукой за грудь, пытаясь унять внезапную боль.
— Пожалуйста, — через силу говорит девушка, — Драко, вернись ко мне. Не делай то, что собираешься.
«Не делай?»
Она кивает, убирая от лица упавшие пряди.
«Если не убью его, если не попытаюсь этого сделать, всё исчезнет. Всё потеряет смысл. И ты, ты тоже умрёшь. Ради чего я это делаю? Ради будущего, которого у меня не будет, но оно станет твоим, — Драко замолкает, а Гермиона закрывает глаза руками, закрываясь от услышанных слов и реальности. — Успокойся, мне не нужна жизнь, в которой буду я один и не будет тех, кого я люблю. Больше я с тобой не заговорю, поэтому прости».
— Извиняешься? — кричит она. — Передо мной?! Да как ты смеешь?! Ты — трус, ничтожество, как ты смеешь?! Как ты смеешь делать самый сложный выбор и оставлять меня, не спросив?!
Подушка летит в дверь спальни, а Гермиона падает на кровать и прижимает руки к шее, сжимая её пальцами со всей силы.
***
Если бы у Гермионы спросили, что такое боль, она бы ничего не ответила.
Боль — это... боль. Боль — это страдание.
Наверное, стоя посреди комнаты, ей было бы легче прижаться к окну почти вплотную и смотреть вдаль, еле дыша, замирая постоянно, как только биение сердец в её груди меняется. Да, ей было бы легче мечтать о любви или просто читать книги, окружая себя уютом и теплом, заваривая чай и забывая его возле кресла, а потом быстро выпивая, почти остывший.
Гермионе было бы очень хорошо жить другой, несомненно, более подходящей ей жизнью.
Но она не жила. Нет, после прошедших дней ей не удалось вернуться к себе прежней. И покой ей ничто не приносило, лишь досада теснилась и горечь вязла на языке. Чабрец в чае отдавал каким-то противным и нелепым запахом. Вообще, все запахи были лишним. Она хотела бы жить в сером, полупустом мире, без вкусов, запахов и звуков.
Наверное, это очень похоже на депрессию или апатию.
Но, нет, ни тем, ни другим это состояние не было. Это было просто желание окрасить цветной и живой мир в серость и бесчувствие. Этакую нейтральность. Ни хорошо, ни плохо, никак.
Это было желание усталости, накопившейся в ней от бури эмоций и чувств, от всего, что она пережила за столько времени с ним.
В душе Гермионы жила буря, а сердце горело и сжималось от страха и боли.
Страдания.
Сидя на скамье и опустив голову на деревянную столешницу, Гермиона наблюдала, как из кружки поднимался пар, пока вовсе не исчез. Она проводила пальцами по рисунку дерева и мысленно звала Драко.
Он не отзывался.
И время ускользало мучительно быстро, а когда Гермиона подняла голову, кружка с чаем и вовсе была уже холодной, как обычная вода из графина.
Если бы ей позволили убежать, но даже так, как бы она нашла его?
Гермионе отдали место зрителя.
Девушка бродила по полупустому замку, заходила в закоулки, прикасалась к шероховатым и холодным стенам рукой. Ходила она безумно медленно, а мысленно кричала и молила, чтобы с ней поговорили, чтобы остановили то безумие, что творится вокруг.
Вокруг, правда, был покой и умиротворение. Но это обманка и всё на самом деле было не так.
«Прошу тебя, умоляю, откликнись! Вернись, вернись!»
Никто не возвращался и замок всё также оставался полупустым.
***
Боль — это невозможность.
Гермиона ложилась на постель проваливалась в тяжёлый и мучительный сон.
Казалось, будто она наблюдала за Драко со стороны, но в то же время ощущала всё то, что и он. Парень проснулся подле неё, поправил одеяло, провёл рукой по волосам и отвернулся.
Собрался быстро. Оделся тепло и вышел. Он шёл легко и не оглядывался. Покинул замок, а потом и окрестность, покинул Хогвартс, аппарировал в неизвестное ей место. И сразу же на него набросились трое. Выбили палочку, заломили руки и увели заброшенный с виду дом.
Эти трое были мужчинами: рослыми, сильными, в серебряных масках и тёмных мантиях.
«Свои же напали, не смешно ли?»
Но было как-то не до смеха вовсе.
— Не дёргайся. Стой смирно. Выполняй всё, что тебе велят, — голос был ледяным, совсем не выражающим отцовских чувств. И маска, которую мужчина снял, открыло знакомое лицо.
— Отец?..
— Не произноси это слово.
Гермиона вдруг решила отвернуться, чтобы не видеть эту сцену, но во сне ей не давали право даже на это. Смотри, что ты натворила.
Шелест мантии, холод, проникающий внутрь. Порождение ужаса. Чудовище. Гермиона увидела Волдеморта, легко шедшего по проходу к креслу, стоящему прямо напротив Малфоя-Старшего. Тёмный волшебник не оборачивался, не следил и даже не говорил ничего, почти не издавая шум. За ним ползла змея, а когда Хозяин устроился на кресле, и вовсе легла подле его ног и смотрела на мужчин, собравшихся в зале.
— Здравствуй, — он говорил после долгого молчания и осмотра их окружения. — Драко, мальчик, иди ко мне, — мужчина указал на стул недалеко от себя. — Садись сюда. Как продвигаются наши дела?
Малфой остановился в шаге от стула и замер, не смея сесть.
— Что же ты молчишь, мальчик? — его голос был почти нежным: так разговаривают с собаками перед усыплением.
Драко вздрогнул и сел на стул, сразу опустив взгляд.
— Я подготовил всё.
— Правда? — он посмотрел на Люциуса, стоящего на другом конце зала. — А что насчёт остального? Как там поживает Поттер и его окружение? Смею заметить, это для тебя более сложное задание, — он заставил Драко вытянуть руку и показать её. Малфой же быстро задрал рукав и показал таймер. — Ты очень плохо скрываешь то, что тебе дорого. Если так нарочито выставляешь свои чувства, значит, не так уж и сильно заботишься об их сохранности.
Волдеморт поднял палочку и заставил руки Драко сжать его шею и начать самого себя душить.
— Ты убьёшь её. Или твой отец убьёт тебя, а потом и её, — голос мужчины ни капли не поменялся, оставаясь всё таким же вкрадчивым и будто бы ласкающим собеседника. — Или я внушу тебе убить твоих родителей, а следом и её. Сведу тебя с ума, Драко. И ты заплатишь за предательство всем, что тебе дорого. Ты предал нас, мальчишка!
Опустив палочку, Волдеморт позволил дышать Малфою.
— Уведите его.
Гермиона следовала за ними. Спускалась в подземелье особняка, глядя на спину Драко. К нему больше не прикасались, его не принуждали, но за ним постоянно следили. И, когда одна из дверей открылась, Драко зашёл внутрь.
— Вы, — обратился он к Люциусу, стоящему возле стены, — собираетесь всё так оставить?
Но мужчина ничего не ответил. Он лишь отвернулся, махнув рукой одному из соратников, и тот захлопнул дверь камеры, запер замок и встал спиной к решётке.
Драко снял с себя пальто и бросил его на каменный пол. Расстегнул перламутровые пуговицы, глубоко вздохнул и поправил волосы. Его взгляд скользил по собственным рукам, а потом резко переместился в сторону.
Парень заметил её призрак: «Не смей».
Гермиона проснулась.
У Драко осталось меньше суток.
***
— Жестоко он с тобой поступает.
Джинни, недавно вернувшаяся из дома, разбирает вещи. Она садится на свою кровать и смотрит на Гермиону.
— Ты знаешь его.
Гермиона молчит и смотрит на собственную руку. Время исчезает неумолимо быстро.
— Как его зовут?
Девушка качает головой, от чего кудрявые и растрёпанные волосы падают ей на лицо.
— Гермиона!
Джинни подходит к подруге, опускает ладонь на её плечо и протягивает стакан воды.
— Если скажешь, я его найду и... — Джинни сжимает кулак и машет им: — ... задам ему! По первое число. Обещаю, он будет сожалеть о содеянном и умолять тебя его простить!
Гермиона всхлипнула и оттолкнула её руку:
— Пожалуйста, перестань.
Активная Джинни, горящая изнутри праведным гневом, тут же осунулась, опустила плечи и села рядом с Гермионой на угол кровати. Они находились в тишине и безмолвии. Девочки смотрели на пол, пока солнце не скрылось за горизонтом.
— Это Малфой, Джинни, — спокойно произнесла она и посмотрела на подругу. — Драко Малфой, представляешь? — мисс Уизли покачала головой. — И я буду лгать, если скажу, что ничего к нему не испытываю.
Боль — это правда.
***
Боль — это звук ломающихся костей. Боль — это багровый цвет. Боль — это стена.
Несколько часов. Это длится бесконечность. Родственные души связаны. Если один испытывает физическую боль, то и другому она передаётся.
— Гермиона! — Гарри пробивается сквозь толщу ощущений Драко, которые, не переставая, передаются девушке.
Она тяжело дышит и сжимает себя руками, защищая рёбра.
— Гермиона, что с тобой?
Девочка, бледная как мел, покрытая капельками пота, падает со скамьи в столовой.
— Гермиона!
«Почему ты не призываешь меня? — мысленно спрашивает она. — Почему ты не пытаешься спастись, Драко? Почему ты позволяешь себе умереть?»
Рон подхватывает её на руки. Прижимает лицо к своей груди. Несёт куда-то.
«Пожалуйста...»
Но между ними барьер, который возвёл Драко. Между ними стена, через которую невозможно пробиться.
«Я умоляю тебя!»
Она зовёт его, будто бы слов этих достаточно, чтобы он позволил ей. Будто бы испытать всё, что ей пришлось по его вине, недостаточно для того, чтобы она его возненавидела хотя бы в последние моменты их жизни.
Её опускают на кушетку. Взрослые, профессора что-то обсуждают, стоя подле неё. Окружающий мир становится серым шумом.
Чувства, ощущения.
Боль.
Б о л ь.
«Драко, я... я...»
Кости трещат. Рёбра впиваются в лёгкие.
«Драко, я...»
Хрип. Она хрипит, а на белой больничной наволочке расплывается алое пятно.
«Драко, я...»
Как он терпит! Как он может столько терпеть!
«Драко, я...»
Впусти же меня! Впусти! Пожалуйста, впусти! Впусти меня, умоляю, впусти меня!
Впусти меня!
Прекратите!
Перестаньте!
Пожалуйста, хватит!
Вы же убьёте его!
Вы же убьёте!
Убьёте!
«Драко, я...»
За мгновение, когда таймер на её запястье остановился, а воспоминания злого, невыносимого, лицемерного, гадкого, вредного... мальчишки слились с её, она успела прошептать единственное, что не смела произнести вслух всё это время.
«...люблю тебя!»
Боль — это потеря.