в зоне риска. | Драко Малфой.

Кровавый лунный свет
Отражается в глазах,
Полных дикой тьмы.

***

Снег за окном падал туго и ровно, как будто небо само держало дыхание. На стекле мерцали полосы от фонаря, и Ироха смотрела на них так, будто пыталась прочесть карту по отблескам; линии света, тени, пробелы. В гостиной Махотокоро было тепло, но тепло не согревало ту пустоту в груди, что оставил след на запястье. Пустота, которую нельзя было залепить бинтом или залить зельем.

- Ты опять в труде? - Рейна села напротив и разложила чертежи рун. В её голосе был привычный деловой холод, который для друзей значил: «я возьму на себя скучную часть, ты - ту, что нужна тебе».

- Привычка, - Ироха положила тетрадь с пергаментами в сторону. - И попытка понять, почему они выбрали именно нас, -

Рейна помолчала и, как всегда, сказала то, что нужно было:

- Потому что вы видите. Потому что кто‑то боится того, что вы можете найти. И потому что это удобно - охотиться на тех, кто ещё не знает, что у него есть зубы, -

Ироха улыбнулась, но улыбка была тихая. Она закрыла глаза и вспомнила звук, не голос, а тон в памяти, который попытался заманить её в ловушку. Вчера это было почти реальностью; сегодня это было предупреждением: не доверяй эхам.

Учёба шла вперёд как надо. Пара слов Снейпа и долгие часы над фолиантами; рутинная жесткость, которая спасала от сумятицы. На занятиях по зельям Анна с грозной вдохновлённостью мешала компоненты, как художник, который злится на холст, и учитель улыбался под маской недовольства, но записывал в блокнот её успехи. Сая тихо, почти невидимо, подслушивала разговоры преподавателей и собрала уже две полезных подсказки о тех заклинаниях, которые чаще других «звездят» в темных руках. Рейна сидела в библиотеке, как рыба в воде: пергаменты, печати, истории - её арсенал.

- Мы не можем идти вперёд, если у нас нет базы, - говорила она. - Нам нужны устойчивые паттерны, не импровизация. Магия это язык. Если кто‑то пытается изменить слова, мы должны уметь различать почерк, -

- А я предлагаю не забывать мускулы, - Анна сжала кулак. - Они нас ещё развернут в стоге сена. Лучше готовиться и двигаться, чем вечность читать и бояться, -

Аргументы шли по кругу; спор был ритмом, который держал их вместе. Иногда казалось, что план Рейны это корабль, а Анна - привычный ветер, который толкает его в нужном направлении. Сая же, как тот самый незаменимый рессивер: слушает, чувствует, приносит слухи.

А Драко приходил по‑своему. Его было меньше, чем хотелось, но он был там в те моменты, когда не требовалось много слов. Однажды он поставил на стол маленькую коробочку с засахаренными апельсинами и запиской: «Для тех, кто на ночь учит руны. Не ешь все сразу - лучше делись с Анной, она пожрёт за двоих». Его юмор был раздражающе точен; именно так он выражал заботу, с исподтишка, с сарказмом, как защитную маску.

Ироха забрала коробочку, когда все уже разошлись. В кармане у неё лежал компас; маленькая стрелка всё так же дергалась, когда она проходила мимо старых углов библиотеки. Сегодня она положила медальон на ладонь и чуть присела: металл был теплее, чем утром, и этот небольшой факт согревал спокойнее, чем горячий чай. Маленькая рука в темноте - и мир вдруг чуть проще.

Накануне ночью у замка стояла луна странного цвета; тонкий кровяной диск, чуть приглушённый облаками. Пэнси, как и полагалось ей, притащила толпу друзей на крытую галерею смотреть «лунное шоу» и громко комментировать будущее своей новой глам‑коллекции для бала. Блейз тащил их туда же, сияя от гордости: «моя пара сказала да», - он повторял это как заклинание, и смех в комнате был теплым, даже если их проблемы - чужие и свои - висели над ними.

- Красота, - пробормотала Ироха, глядя на тонкую красную линию на небе. - Как будто кто‑то вымазал кистью, -

- Это к дурному времени, - Сая отмахнулась. - В народных легендах кровь на луне - знак перемен. Но у нас перемены не принимают приглашений, они приходят сами, -

Рейна, не теряя присутствия духа, записала в блокнот: «Кровавая Луна - наблюдение: повышенная магическая активность; эффект на заклинания X, Y; возможны ложные сигналы».

Ироха слушала и думала о том, как мало осталось до тех ночей, когда ритуалы получают смысл и пространство. Кровавая луна звучит как название беды, но для них это было ещё одно напоминание: время идёт, и за ним приходят ужесточения.

Учёба же не отпускала. Снейп вдавил в их головы режим - «окклюменция», - это слово теперь звенело даже в их снах. На уроках столкновения были неизбежны: Анна кричала, что «эмоции это инструмент», Снейп в ответ говорил, что эмоции это дыра в щите. Гермиона приходила на помощь словом и фактом: «тренируй мышцу мыслей, а не только силу пальцев». Ироха шла и училась - окклюменция была для неё не мантрой, а лабораторным упражнением по дисциплине. Она научилась выстраивать грани между тем, что можно показать, и тем, что прятать под кожей; это было не героическое умение, а скромная, тотальная осторожность.

- Иногда я представляю, - шептала она Гермионе ночью в библиотеке, - будто мой разум - это дом с множеством дверей. Я учусь запирать не только двери, но и окна. Окна всё равно звенят, ветер дует, но если окно закрыто - меньше риска, -

- Хорошая метафора, - Гермиона улыбнулась. -  Но не забывай: замки - штука практичная. Их можно взломать, если не знаешь, где крепления. Учись менять языки, Ироха. То, что ты прячешь очень почетно, но ещё ценнее умение перевести чужой язык в понятный тебе, -

В воскресенье они устроили «лабораторный день» в гостиной: чай, книги, ритуальные заметки, и столько шуток, что на минуту забывалась беда. Блейз и Пэнси спорили о том, кто из них более романтичен (бесполезная тема). Драко подколол Блейза за то, что тот учит девушек «правильной манере признаний», а Пэнси отозвалась: «А Малфой настоящий образец сдержанности». Ироха хихикнула; такая обычная жизнь, как будто сама нормальность была их иммунитетом.

Но к вечеру снова руны. В архиве Рейна нашла нечто - маленький кусок пергамента с изображением луны, на ней потёкший красный воск как будто кто‑то старался подпечатать знак. На обороте почти неразличимая руна, похожая на одну из тех, что отмечали на треугольниках в пещере. Это было не уликой, это был намёк. И в нём уже слышался голос: «готовьтесь».

Они сделали то, что умеют лучше всего: разложили факты, расписали план, поставили маленькие крючки предупреждения. На дверях библиотековой комнаты появились незаметные метки - руны могли предостеречь. У окон зеркальные пластины. У каждого в кармане по амулету, подаренному Драко, и записка от него: «не теряй голову, крылья молчат у тех, кто плачет».

Ироха носила свой компас у сердца; он как будто подсказывал не направление, а ощущение: туда, где тепло. Её рука, что держала медальон, раз за разом сосредотачивалась на его линии. Мелкие прикосновения; и она знала, что когда исход придёт, у неё будет не столько сила, сколько кто‑то рядом, кто не спрашивает «почему», а просто держит тёплую ладонь у плеча.

Ночь опускалась медленно. Кровавая луна на горизонте - тонкая, кроваво‑розовая - делала тени долгими, превращая часы в этюд ожидания. Они знали: что‑то ещё впереди; не явление, не акт разрушения, а серия мелких толчков, ловушек, проверок. И пока школа жила: занятия, смех, ссоры о том, кто лучше жарит моти, их расследование оставалось тихим шёпотом.

Ироха вышла на балкон. Луна над озером лежала как рубиновая монета, и ветер бил по лицу, холодя кожу. Она положила руку на холодные перила, и компас в кармане дернулся - не указал направление, а зажужжал как осознанная вещь. На мгновение ей показалось, что в отражении луны появилась маска, быстро исчезнувшая, как дурной сон. Сердце сжалось, но она улыбнулась самой себе: пока нет ответа, есть план. Пока есть план - есть шанс.

На клочке пергамента в тетради Ироха дописала: «Кровавая луна - наблюдать. Не вторгаться. Записывать. И держать дыхание ровным».

Внизу в гостиной кто‑то засмеялся; Блейз рассказывал историю о том, как пытался подарить Пэнси цветы и растерялся перед выбором упаковки. Драко сидел в тени, ухмылялся и, казалось, слушал обоих. Их мир был на месте, пока что. И это было важно. Маленькие добрые ритуалы: чай, смех, подколы и сухие «будь осторожна» - они держали сеть живой.

Кровавая луна бледнела. Но на её краю осталась тонкая полоска: как будто кто‑то провёл кистью и оставил след. В этот след можно было смотреть долго и или не видеть угрозу, или увидеть всё то, что ещё не готово было сказать своё имя. Ироха сжала медальон и пошла обратно внутрь: завтра учеба, завтра руны, завтра их тихая, упорная работа, чтобы вытащить тень из паутины, не разрывая тех нитей, что ещё можно спасти.

Она предпочла бы, чтобы все решения приходили в виде простых улик. Но мир, если он правдив, даёт только намёки и ночь, в которую придётся ждать.

***

Она закрыла тетрадь, и перо тихо постучало о стол. В комнате пахло старой бумагой и дымом - запахи, которые всегда возвращали её к тому спокойствию, где мысли можно было склеивать по кусочкам. На окне таяли последние снежинки; за стеклом призрак луны бледнел, словно кто‑то понемногу стирал линию между небом и землёй.

- Значит, «M.» - это не просто буква, - сказала Рейна, складывая пергаменты в порядке убывания важности. Её голос был ровен, как отточенная линейка. - Это система. Метка. Кто‑то тратит деньги и скрывает, а кто‑то знает, как читаться по этим меткам, -

- Или кто‑то умело делает видимость метки, - вставила Сая, не отрываясь от чашки. - Кто‑то хочет, чтобы мы шли за ним по прямой. И он делает всё, чтобы этот путь был удобен, -

Ироха слушала, и в её голове стоял образ: тонкая нитка, тянущаяся от руки к руке, от документа к документу, и где‑то далеко рука, дергающая за неё. Вечная, неприятная мысль: кто‑то руководит не ими, а их любопытством.

- У нас есть перечень покупателей, - продолжила Рейна. - Там цифры, подписи, даты. Я потру строчку, там «M.» в скобках. Вчера три сделки в четыре разных порта. Важные даты вблизи убийства Кацухито. Совпадения не любят тишины, -

Ироха закрыла глаза. Совпадения - это не приговор, но это карта, где точка за точкой делает линию.

- Значит мы двигаемся, - сказала она тихо. - Но двигаемся осторожно. Малая сеть, малые шаги. Я не хочу, чтобы кто‑то из вас платил цену, которой нет по части дела, -

Анна хлопнула по столу и тотчас смягчила тон:

- Мы не будем героически рваться в гнездо. Но и сидеть сложа руки тоже не будем. Хватит ждать, пока они придут сами, -

Рейна кивнула, смахивая с пальца крошку пергамента, и в её взгляде был расчёт, от которого Ироха чувствовала себя защищённой, как под куполом. Это не был гербарий или зелье; это была дисциплина, которая держала крылья от размаха, чтобы не порвать ещё больше.

Драко не был занят в этот час. Он вошёл тихо, будто боялся разбудить карты и чернила. На столе перед ним лежал свёрток; новый, с печатью, которую он сам же и снял. Он не сел; просто поставил его возле Ирохи и посмотрел в окно, не спрашивая ничего, потому что слова были лишними.

- Это для тебя, - сказал он и снова застыл. Его ладони были теплыми, но спокойными; это было до смешного просто: передать свёрток и уйти. Но он задержался. - На случай, если захочешь уйти раньше, чем мы успеем понять, -

Ироха взяла свёрток, и бумага шуршала так тихо, что звук казался чужим в этой комнате. Внутри маленький платочек, прихваченный тонкой ниткой руны. На краю платка прижата записка: «Не иди одна. - Д.».

Она улыбнулась. Не потому что слов было много, а потому что простота жеста была стеной лучше ряда заклинаний. Подобные вещи - чашка в нужный момент, рукопожатие у порога, - они были том, чем строились мосты между людьми. Ироха спрятала платочек в карман хаори; это было столько же предупреждение, сколько и обещание.

- Ты хочешь сказать, - Рейна наклонилась вперед, - что у нас есть не только зрение, но и кто‑то, кто смотрит тоже? -

- Есть глаза и у тех, кто рядом, - ответил Драко, его голос не блестел сарказмом, а был ровным. - И иногда они смотрят в ту же сторону, -

Рейна согласилась и снова вернулась к документам. Анна позвала Ирохy пройтись сфокусироваться, «чтоб не превратить мозг в бухту пергамента», как она выразилась. Ироха встала, глубоко вдохнула - воздух рвал корку мыслей, оставляя только ясность.

Они двинулись по замку, но не по широким коридорам, а по тихим лестницам, где эха почти не было. Прогулки помогали ей собирать то, что внутри дребезжало; её шаги были математикой - ровные, продуманные. Сердце билось, но умеренно. Вдруг у Филча за дверью случайно затрещал замок, и обе девушки вздрогнули. Пара минут, и всё опять тихо. Мелочи. Важные мелочи.

- Когда ты слышишь эхо, - сказала Ироха вслух, не спрашивая, - ты можешь ошибиться. Эхо называют самого себя, но зовёт оно тех, кто его поставил. Нам надо научиться различать голос и звук, -

- Как? - спросила Сая.

- Слушать две вещи одновременно: то, что просто слышно, и то, что оставляет след. Когда голос зовёт тебя в пустое место, смотри за руками, а не за речью, - Ироха отвечала ей так, будто рассказывала рецепт. - И записывай. Бумага - наш щит, -

Драко, который шел рядом, молча добавил:

- И не иди одна, даже если тебе кажется, что идти нужно прямо сейчас. Зачем одному умирать за идею, если можно умереть позже с друзьями? -

Она рассмеялась, но в её смехе слышалось и согласие, и усталость, и то самое небольшое тепло, которое держит людей в строю. Их шаги вернулись к библиотеке, где картографы тайн - Рейна, Анна и Сая - снова принялись за дело.

По вечерам, когда складывалась карта, Ироха садилась одна у окна, держа в руках бумажный журавлик. Каждое его складение напоминало ей о чем‑то простом: терпение и аккуратность, как у мастера в кузнице, который знает, когда отлажен удар, чтобы не расколоть клинок. Она выдыхала, и на снегу перед школой кто‑то оставлял новые следы - чужие, аккуратно сметенные, но вот на другом конце - небольшая клякса, словно подпись: «M».

Она почувствовала, как в груди снова родилось слово, холодное и назначенное: «наблюдать». Наблюдать и не доверять первому зову. Наблюдать и, когда придёт время, сделать шаг, который будет не для доказательства, а для спасения.

И когда ночь вновь опустилась тишина не была тягой, она была инструментом. Их маленькая сеть работала: люди собирали факты, карты и мелкие подсказки и медленно, медленно вытягивали нитку, за которую тянул кто‑то выше.

На столе тетрадь ждала новой строки. Ироха взяла перо и, не торопясь, написала коротко:

«Мы смотрим. Мы ждём. И когда шум снова начнёт звучать так, будто это ответ, мы проверим, кто платит за эхо.»

Затем закрыла тетрадь и, прежде чем погасить лампу, в темноте наставила на подоконник птицу - бумажный журавлик - и прошептала в его белое ухо:

- Жди. Не плыви в первое течение, -

За стеклом луна блеснула, кровь её цвета стала чуть слабее; и в этой бледной полосе света Ироха увидела, как впереди, в лабиринте, мерцает ещё одна маленькая искра. Не ответ, а знак, что игра ещё не окончена.

Она обернулась к столу, где тетрадь лежала, как карта, выжженная на коже. Чернила ещё пахли дымом свечи; строки светились холодным светом факта - не догадки, не молитвы, а то, чем можно прикрыть спину. Рейна встала, села рядом и положила ладонь на её руку, не спрашивая, не требуя, просто рядом. Это было больше, чем слова.

- Сегодня вечером, - сказала Ироха, и в голосе её уже не было робости, - мы не идём на охоту. Мы ставим ловушку, -

Рейна кивнула. Анна придвинулась ближе, в глазах у неё появилась та деловая ярость, что годится и для зелья, и для крови; Сая просто улыбнулась, и в этой улыбке было столько же угрозы, сколько и обещания.

- План? - спросил Драко, когда вечером они собрались у обозримого очага; его лицо было похоже на камень, но руки слегка дрожали: от холода или волнения, не разберёшь.

- Мы делаем видимость, - ответила Рейна. - Рейна в архиве, Анна валяет дурака у Хагрида, Сая, как всегда, слушает рынок. Ты в сети, Малфой. Делай то, что умеешь: раз за разом смотреть, куда обращён взгляд людей, кто платит за «особую цену», -

Драко сжал в кулаке свёрток и потер бугорок печати.

- Ироха? - он наклонился к ней. - Ты точно хочешь быть в этой клетке? Я могу стоять на выходе, подбирать за тобой нити. Мне не надо твоих догмов, -

Она посмотрела на него. В её глазах отразились страницы карт и ночь, и снова луна, и тот старый, чужой голос, что пытался заманить её в пустоту. В руках медальон теплил.

- Ты уже стоишь на пороге, - сказала она мягко. - Мне тебе не нужно объяснять. Но если станешь моим крылом, не оставляй его где‑то между строк, -

Он усмехнулся. Тихо, почти по‑детски, и протянул ладонь. Она взяла её. В этой простоте было столько защиты, сколько не соткать куполом за неделю.

В ту ночь они разложили на причале зеркальные линзы и маленькие рунные ловушки. Рейна подготовила пачки документов - фальшивые строчки, как приманки; Анна проверила котлы на предмет «случайных» реакций; Сая шептала с продавцами и заказывала у бармена «случайную» беседу с водителем ржавого фургона. Драко пробрался подальше и встал в тени, как статуя с двумя глазами. Ироха держала компас в ладони; стрелка не дрожала. Пульс гудел в ушах.

Лабиринт не любит резких движений. Его нити живут на панике; он кормится шумом. Потому они шли тихо, как будто шаги могли потревожить старую кровь.

- Если услышишь, - сказала Ироха шёпотом Драко, - не кричи. Я порву нить, если понадобится. Но не давай им знать, что ты рядом, пока мы не поймаем руку, а не тень, -

Он не ответил словами; он поднял подбородок и исчез между столбов. Её рука ещё какое‑то время лежала в его; холод и тепло переплетались, и это было сделано не для сцены: они оба знали, что следующий шаг не прогулка.

Ночь была густая. Кровавая луна уже уходила за облака, оставляя за собой серую полосу неба. По периметру причала шуршали сети, шли контейнеры, глухо бормотали люди. Что‑то в воздухе пахло железом и старым ворсом - следами чужой магии.

Ироха подошла к месту, где рейна оставила «заветный» пакет. Ловушка висела готовая: руна, еле слышная вибрация, и фальшивый звук эхом, сделанным руками столько же опытными, сколько и коварными. Она присела, прикоснулась кончиком палочки к линии рун и прочла древнее слово: не заклинание, а проверка: «Сонай». Луч света прошёл по металлу, не издав ни звука; индикатор дрогнул, и на секунду вся сцена словно замерла.

Тень у причала сдвинулась. Голос - не человеческий, не совсем мужской - прошипел рядом, как раздутая трость:

- Девочка слушает тихо, - сказал он. - Хорошая примета, -

Их люди дрогнули. Кто‑то в маске шагнул, пальцы блеснули, и в этот миг всё должно было решиться.

Ироха вдохнула. Она не спешила. Она собирала молчание, делала его плотью. Страх - контролируемый, не спонтанный - стал её инструментом. Она позволила себе почувствовать не только страх, но и холодную энергию зла, что пронзала воздух. Её рука сжала компас; стрелка дрогнула, указав куда‑то вниз, под палубу, к тому месту, где пульсировал чужой узор.

- Сейчас, - прошептала она в заколку, что висела у неё у пояса. - Рейна, -

Ответ был почти шепотом: «Поняла».

Ещё мгновение - и затем всё развернулось: тихо, как вздох, рунные ловушки всплеснули светом, зеркала подхватили и вернули его обратно, амулеты зазвенели, и маски издали первый звук, не ожиданный ими, их язык, уязвимый и чужой, словно тот, что слушал их, выдрогнул. Драко выскочил из тени быстрее, чем казалось возможным, и его палочка провела линию, отрезав путь к отступлению.

Крики не раздались; их не дождались. Тени сжались, как кошки, и в мгновение растворились. На причале осталась лишь пустота, и в ней запах чужих рук и следы, которые указывали не на покупателей, а на наблюдателей сверху. Они были нечастными, аккуратными. Следы тех, кто привык платить за молчание, а не за шум.

Ироха опустилась на колено и приложила ладонь к земле. Снег таял под её пальцами; в ладони зазвенел медальон.

- Что будем с этим делать? - спросил Драко рядом, дыхание его было ровным, но в голосе звучало облегчение и ещё кое‑что, будто поиски наконец дали маленькую щель для света.

- Мы складываем, - ответила она. - Сначала улики. Потом карту. И только потом удар, -

Она подняла голову; над причалом в небе мерцала луна, из которой теперь уже не ликовал какой‑то крик. Её сердце стучало ровно, как барабан, и в этом ритме было одно простое, не героическое решение: идти дальше, но не торопясь.

- Ты всё ещё хочешь знать, - сказал Драко тихо, - кто я по сути? Не по имени, а по тому, что держит меня рядом, -

Ироха смотрела на него. Ночь ещё не кончилась. Их следы на снегу были коротки, как штрихи карандаша, но за ними оставались строчки плана, за ними люди, готовые молчать или говорить. Она положила пальцы на шрам.

- Я не знаю, - сказала она. - Но знаю одно: если ты рядом, мне легче делать шаги в темноту, -

Он не сказал «я тоже», он просто подошёл ближе, и их ладони встретились над медальоном. Некоторым вещам не нужны слова; иногда достаточно того, что кто‑то держит тебя за руку в ночь, где эхо хочет быть последним аргументом.

И в этом молчании, странном и крепком, лабиринт отступил на шаг. Не потому, что они были сильнее, а потому, что были вместе. 

- Пойдём, - прошептала Ироха. - Впереди карты и страницы. И ещё одно: осторожность, -

Они ушли, и за их спинами на снегу осталась лишь одна полоса - след, который ведёт дальше, туда, где хранится ответ.
_______________________________________________