𔗫17. Tamashii no Sakebi.
В памяти лишь шрам,
Крик души, застрявший там,
Рана кровоточит.
***
2 марта 1995.
Ироха проснулась от того, что небо за окном было не мирно‑белым, а каким‑то напряжённо‑серым, как если бы сама погода сдерживала дыхание. Руки болели реже; рана затянулась коркой, но в груди осталась пустота, больше похожая на эхо, чем на боль. Эхо прошлой ночи, эхо тех слов, что кто‑то выжёг в плоть и выдал за приговор.
Ироха сидела у окна и крутил в пальцах медальон; в отражении стекла виделась не только она, но и линии карт, и штрихи цифр, и те преследующие её буквы «M.», и то, что было за этим, не биржа грузов и не базара, а чья‑то система, выстроенная тоньше и холоднее, чем она думала. Прикрывая глаза, она слушала. Не библиотечную тишину, а внутренний шум: обрывки писем отца, неясные подсказки и собственный голос, который всё сильнее требовал ответа.
- Ты выглядишь... - Рейна, как обычно, была предельно прямой, - будто тебя укусила сова. Ты идёшь? -
- Пойдём, - сказала Ироха. Её голос не дрожал. По крайней мере, она старалась.
Они собрались быстро, по списку: Рейна в архив, Анна - магические практики в подвале (она хотела перепроверить руны), Сая - библиотечные пересылки и преподавательские записи. Ироха, как обычно, причал и документы отца. Никто уже не предлагал идти в лесы и рыться в хладах: они научились не делать лишнего шума. Ироха знала, что в мире людей, которым важнее власть, чем правда, самый мелкий звук превращается в сигнал. Им нельзя было делать лишних шумов.
Драко появился у ворот почти как тень - тихо, не спрашивая разрешения, с пальцами, в которых что‑то звякнуло, будто он держал ещё одну карту. Он не говорил «я не отпускаю тебя», он просто подложил к её пальцам небольшой свёрток.
- От меня, - коротко. - На случай, -
Внутри была простая бумага: несколько строчек, адрес, пометка «не для глаз других». Его рука прикоснулась к её запястью едва заметно. Не утешение, не обещание, а малость, которой было достаточно. Они оба знали, что слова мало помогают. Меньше слов и больше дел.
Никто не ушёл далеко: они действовали в школе, в её тенях и закоулках. Было ощущение, что вся сеть, которая их окружала, тоже живое существо; оно наблюдало, перезаписывалось, убирало следы. И именно это чувство заставляло их двигаться ещё медленнее: каждый шаг проверялся, каждый жест взвешивался.
***
Крик души - это не всегда голос. Иногда это шорох в подушке памяти, маленькое свечение в углу комнаты, тот самый звук, который попадает между нотами и становится «непреодолимым». Ироха научилась узнавать его раньше, чем слышать. По сжатию ладони, по внезапному холодку под грудью. Этот крик жил теперь где‑то рядом с ней, и она уже не могла сказать, кто громче: он или те, кто прятал свою правду за масками.
- Мы действуем иначе, - сказала Рейна утром, раскладывая по столу пергаменты и пепельные чертежи. - Больше магии, меньше разговоров. Если они переписывают маршруты и подставляют фальшивые документы, нам нужно читать следы, которые оставляет сама магия - руны, остаточные подписи, структура чар. Торговцы это громкие двери. Мы же пройдём через подпольные щели их заклинаний, -
Анна отодвинула чашку, взгляд её был острым, как нож.
- Ты предлагаешь стать призраками, Рейна? - спросила она. - Мы не можем ловить ветер в банку, -
- Мы ловим следы ветра на стене, - ответила Рейна и ударила пером по карте. - Ироха будет читать шифры отца, Сая будет отслеживать колдовские «дыры» в замке, Анна будет тренироваться на практике защиты, чтобы не бежать с криками при первом же взрыве, -
Ироха смотрела на них, а внутри всё время звучал тот самый крик, который не давал ей покоя. Она представила, как кого‑то тянут за ниточку, а она - шаг за шагом - идёт к середине удава. Мысль о том, что её собственная память может быть приманкой, прожигала как кислота. Но ещё больше её пугало, что кто‑то может использовать эту уязвимость умышленно, с расчётом.
Драко подошёл, когда они уже собирались уходить. Он не стал говорить много. Положил на стол маленький свёрток; внутри было нечто практичное: два защитных амулета (откуда он постоянно их берёт - чёрт его знает), скромно заряженные, и записка с пометкой: «Используй, если надо». Его взгляд задержался на Ирохе чуть дольше, чем требовалось, и в том молчании говорилось больше, чем в километре слов.
- Ты хочешь, чтобы я шёл с вами? - спросил он, хотя и не ожидал согласия.
- Нет, - тихо ответила она. - Мы согласовали план. Но если ты рядом, то не мешай. Просто не мешай. И если сочтёшь нужным - подставь руку, -
Он ухмыльнулся, как обычно, но в глазах было что‑то тёплое и угрюмое одновременно: обещание присутствия. Он прикрыл огонёк, сунул амулеты в карман и удалился; тихо, будто боялся разбудить спящего в замке зверя.
У них был новый план: отказаться от рыночных следов, от разговоров с Хагридом и прочих громких «улик», и сосредоточиться на магических следах - тех, что нельзя подделать фальшивыми коносаментами без большого труда. Рейна и Ироха часами сидели в архивах, сравнивая руны, смотря, как меняется структура чар в зависимости от исполнения, записывая тонкие отличия. Сая проверяла заметки по перемещениям чар по коридорам школы, Анна отрабатывала способы мгновенной контрзащиты и отцепления от магической сети.
- Они подменяют нас метками, - прошептала Сая однажды, когда вошла в библиотеку с новыми сведениями. - Но не в лоб. Они ставят «слова», которые покупают у волшебников заменители памяти. И их почерк в рунах почти всегда одна и та же посторонняя линия. Её трудно заметить, если не знать, где смотреть, -
- Что за линия? - спросила Ироха, отбрасывая на пергамент тень пальца.
- Она тянется по контуру рун, - ответила Сая. - Как будто кто‑то подшнуровывает их тонкой, металлической ниткой. Она холодная на ощупь и оставляет едва уловимый привкус железа. Мы прочухаем, если почувствуем вкус, -
Так они сделали: на следующий вечер Ироха и Рейна прочесали крылья замка, ставя «ловушки»; маленькие зеркальные линзы, рунные индикаторы, амулеты‑сенсоры. Эти простые магические приборы могли улавливать чужую подпись в слоях. Когда показатель дрогал, был смысл в выстреле: «что‑то не так».
Пожиратели это заметили. В тени, где огни не приходят, голоса их шептались и раскладывали план.
- Они понимают структуру чар, - говорил один. - Девки наши аккуратнее, чем я думал. Но у них детская прямота: если мы их подведём туда, где им кажется, что они нашли путь - они поймают крупную рыбу, -
- Ты хочешь снова поставить «M.», - сказал другой иронией в голосе. - Старый трюк. Мы начиним его не бумагой, а звуком - эхом, которое у неё почему‑то болит сердце. Пусть она идёт туда, где думает, что её отец шепчет. Пусть крик души её ведёт, -
- Эхо? - спросил третий, и усмешка его была твёрже стали. - Хорошо. Пусть последует за своим эхом. А мы уже поставим круг, который не позволит услышать другой звук, -
Люциус сидел рядом, сложив пальцы в замок. Его лицо было бледным, но спокойным.
- Не торопитесь, - сказал он. - Пусть они собирают свои доказательства. Мы знаем: они суетливы, они готовы рисковать. Мы научим их бояться. Когда они поверят, что плели сеть - там уже будет наша сеть. И главное, не трогайте их сразу. Дайте им сделать шаг, пусть он будет горьким, -
Ироха не знала, что именно - но крик, о котором говорили люди в масках, уже становился реальностью. Его эхом было то, что её звало в пустые места: мягкий голос, знакомый, как детская колыбельная, но искажённый, как отражение в лезвии ножа. Она слышала его в снагах, в шорохах свитков, иногда в собственном дыхании. Он звонил в ушах мягкой нотой, и сердце, старое и больное, отвечало дрожью.
- Мы заслушаемся, - сказала Рейна, когда Ироха впервые призналась, что снова слышала «его», - и поплывём за эхом. Не делай этого. Если крик звучит, значит, кто‑то на другой стороне подставил ухо, -
- Но если он там действительно есть? - прошептала Ироха. - Если это хоть малейший шанс найти правду, я не могу стоять в стороне, -
Спор вспыхнул, острый и человеческий. Анна хотела действовать; Рейна хотела ждать и копать дальше; Сая слушать и обманывать. Ироха же балансировала между желанием правды и пониманием, что её уязвимость - идеальное орудие противника.
***
16 марта 1995.
Утро начиналось так же, как и все последние недели: те же книжные стопки, те же пергаменты, те же повторяющиеся схемы рун. Но между строк были проплешины - места, куда она не хотела заглядывать, и там как раз шевелился крик. Она сидела в библиотеке, нос упирался в корешки, а в голове картинки: скрипты, треугольники, тёмные руки, и слово, что жгло её запястье. Каждая строчка письма отца теперь отдавалась эхом: не инструкции, а предупреждение.
- Ты как? - Гермиона села напротив, ставя две книги одна на другую как подпорки неразговорчивости.
- Усталость, - честно ответила Ироха. - И кое‑что ещё, -
- Мы можем рассказать об этом профессору Сенджу, - Гермиона говорила ровно, как всегда: практично, без драм.
- И окажемся под арестом «ради безопасности», - Ироха улыбнулась горько. - Нет, пока нет. Мы действуем в тени, помнишь? -
Рейна забежала, взволнованная, с новыми пометками. Тонкий металл рунных нитей, который она нашла в списках поставок. Анна уже звонила кому‑то по волшебному номеру, пытаясь выудить детали о ночных маршрутках. Сая вернулась с рынка без явных результатов; её губы молчали, но глаза говорили, что она слышала достаточно.
Разговоры шли в три голоса: идеи, планы, спор. Спор всегда давал им силу: из разногласий рождалось решение, из сомнений - осторожность.
- Я говорю так: учёба - на первое место, - вдруг бросила Ироха. - Если мы будем выглядеть слишком озабоченными «спецоперациями», взрослые начнут ждать от нас подвигов. А расследование может подождать, -
- А если они снова нападут во время спокойной «учёбы»? - упрямая Анна глядела прямо в неё. - Мы должны иметь план на любой случай, -
- План есть: минимум риска, максимум доказательств. Никто один, никакого героизма, - Рейна сжала карандаш, как нож. - Это не значит «никогда ничему не рисковать», это значит выбирать риски, -
Они договорились держать расследование на втором плане: учёба, тренировки, видимость обычной школьной жизни - всё это служило маскировкой. Ироха понимала: если они будут вести себя как обычные ученицы - преподаватели будут меньше подозревать. А подозрение это как свет фонаря: всё, что ты пытаешься скрыть, начинает бликовать.
Драко приходил время от времени, оставляя на столе тихие подсказки: книга, амулет, записка. Он не говорил много; его жесты были коротки и точны. Однажды, проходя мимо, он остановился у окна, посмотрел на Ироху и сказал так, будто это не просило ответа:
- Будь осторожна. И помни: если тебе будет трудно - ты можешь взять мою руку на секунду. Ничего не обещаю. Просто... руку, -
Она улыбнулась и не взяла. Вместо этого спрятала бумажный журавлик в рукав. Маленькие жесты между ними держали невысказанную нить, и это было важно. Но расследование требовало от неё другой хладнокровности. Драко понимал, но знал - он не будет спасать мир за неё. Он даст карту и уйдёт в тень. Этого было достаточно.
Внизу, в тех местах, где свет и тень сосуществовали как соседи, маскировка продолжалась. Голоса в темноте обсуждали их. Не как детей, а как раздражающих шаловливых существ.
Они распределяли задачи, как хирурги пункты операции: ложные следы, фальшивые приметы, музыка памяти - всё делалось очень аккуратно. Ироха, которая бессонно прятала письма отца, не догадывалась, что тот самый крик, который звенел у неё в ушах, готовят для неё как приманку.
Дни шли. Учёба шла в график. Ироха отрабатывала формы, читала руны, трудилась над транскрипцией древних скриптов. Она позволяла себе погружения: не в расследование, а в слова и символы, которые помогали ей держать ум острым. Но вечером, когда библиотека пустела и свечи отбрасывали длинные тени, крик снова приходил: тихой рыбьей чешуёй под кожу. Она закрывала глаза и слушала, чтобы понять, откуда он идёт. Иногда он казался близким, как шаги в коридоре; иногда далёким, как старый колокол, забытый в море.
***
Утро после ночи на причале началось с гулкого молчания. В библиотеке даже маятник часов звучал так, как будто он старается не потревожить тех, кто ещё не пришёл в себя. Ироха сидела у окна, медальон в кармане грел ладонь, и каждый раз, когда стрелка компаса чуть наклонялась, ей казалось, что где‑то внизу кто‑то кладёт на карту новую ловушку.
Она поймала себя на мысли, что крик внутри: отголоски сна, запах мокрого камня, мерцание зелёного света, который не гас в памяти. Было ощущение, будто кто‑то тонким голосом шепчет её имя между строк пергамента. Это не приносило ответов, оно лишь тянуло за нитку, и нитка вела к новым следам, которые резали мир как острый нож.
- Мы не можем действовать, как раньше, - сказала Ироха тихо, когда собрание у стола закончилось. Она смотрела на карту, а её глаза были сосредоточены на пустом месте между метками. - Не на рынках, не у Хагрида. Их сеть умеет менять лицо. Мы переходим в магию: руны, следы чар, остаточные подписи. Это то, что нельзя просто переписать подделкой, -
Рейна в ответ прижала карандаш губами и кивнула, перо постукивало по бумаге: «руна - контур/металлическая нить». Анна стиснула пальцы; её голос срывался на ноль уверенности, когда она говорила о действии.
- То есть снова библиотека и архив? - проворчала Сая, но в глазах её уже горело любопытство. - Я пойду слушать коридоры. Там можно выудить не только слова, но и запах чужой магии, -
Они согласовали план: меньше внешних контактов, больше работы с чарой. Наблюдение, ловушки, амулеты‑сенсоры и... осторожность. Потому что чем грамотнее их противник, тем тише должна быть их рука.
Драко видел это иначе, но его голос был редким ресурсом: он подал Ирохе ещё один маленький, бесприметный свёрток с магнитной печатью - в нём были простые символы и краткая пометка: «проверь остаточные потоки в старом классе транскрипции». Он не навязывался, не указывал действий, просто поставил руку на стол, как будто по‑малому утверждал: я рядом. Ироха взяла свёрток и чуть наклонила голову. Маленькая победа над теми, кто хранил её прошлое в словах и линиях.
К вечеру они разложили «ловушки»: маленькие зеркальные линзы в тёмных норах замка, рунические индикаторы в местах, где чары «смазываются», и амулеты‑сигнализаторы, что издают тихий звон, если по ним проходит чужая структура. Девочки действовали почти хирургически: Сая на «слух», Анна с физической подготовкой, Рейна по уставу и спискам, Ироха по интуиции и бумаге.
Но крик душ оказался хитрее. Он не является вдруг, он шепчет. Он знает слабости. И он умел имитировать голос.
Это произошло в ту ночь, когда библиотека была пуста и свет от свечей казался жалким огоньком. Ироха сидела в своём углу, перебирая письма отца, и в тишине чтения услышала то, что принимала за голос памяти - мягкий, знакомый, будто бы отцу знакомый мотив, шепотом зовущий «зайди в старый класс, там ответ». Сердце сжалось; она поднялась без шума, сжала компас в кармане и пошла вслед за эхом.
Рейна и Сая шли рядом, почти молча, Анна держала наготове палочку. Их шаги не выдавали их, но то, что шепнуло Ирохе, знало больше: оно шло на опережение. Старый класс транскрипции: пыльный, запах старого клея и чернил казался пустым. На столах разбросанные листы, а на одном свёрток с знаком «M.» и пометкой, аккуратно исполненной чужой рукой: «Для правды».
Рейна почти улыбнулась; слишком аккуратно, слишком правдоподобно. Это было похоже на ответ. Ироха почувствовала, как что‑то внутри соглашается: вот он, самый простой путь. И они поступили как обычно: не шумя, пошли по нему.
Только этот ответ был не правдой. Это было эхо подделанное, наложенное на старые контуры рун так, чтобы оно резонировало в голове лишь одной из них. Кто‑то сделал магию, что слышится как голос родителя, и знал, что Ироха пойдёт. Они знали и другие вещи: что она не верит в героизм, что она выбирает тихий путь, а значит, её заманить можно мягко. И заманили.
Когда они подошли к месту пометки, пол под ногами треснул не физически - чары нажали на землю, плотно опутав их ступни. В мгновение сети взяли их по ногам и рукам. Это была не простая верёвка: вязь магическая, холодная, что стягивала, не оставляя места для заклинания. Рунные индикаторы зашептали сигнал, и в тишине вдруг появились шаги.
- Ловушка! - вырвалось у Рейны. Она рывком бросила амулет, вёлся короткий звон, но уже поздно: по коридору шли фигуры в масках. Заклинания, что девочки обычно могли вернуть, тут вязли, словно в смоле; воздух наполнился неприятным, режущим привкусом железа. И кто‑то, тихо, с хищной деловитостью, выхватил из темноты их свёртки и прошептал:
- Как легко вас обмануть, -
Паника - не лучший друг в ловушке. Сая пыталась соскользнуть, Анна жадно резала по воздуху, Рейна искала уязвимости структуры, и всё это было похоже на огрызки их отточенных планов. Ироха, чей внутренний крик души был теперь обманут, поняла: это была не только ловушка для тел, это была ловушка для разума. Под чужим эхом её решение принесло их всех в сеть.
Кто‑то сделал первый ход: заклинание, что не разрушает, а заставляет забывать. Не всех и не сразу; сначала лишь обрывки: имена, даты, линии, что нестыковались. На запястье вновь пекло, и на мгновение Ироха вспомнила о том слове. Не «shame», а другой рисунок, что оставался у неё под кожей, как отметина. Она понимала: если они не вырвутся, память - их инструмент - может быть перезаписана.
Только одно сработало в этот момент; не сила, а присутствие. Из тени, как обычно тихо, как будто принося свет в ладони, появился Драко. Не с шумом, не с криками, он был точен: его палочка метнула слабую линию, его взгляд - крик в сторону тех, кто стоял в тени. Он не шёл брать их на себя, он шёл иначе; бросил амулет, что не снимал сети, но проломил тонкую часть чары: на дверях прозвучал металлический клац, и на долю секунды тишина сломалась.
Этого хватило, чтобы вырваться. Девочки - запыхавшиеся, руками в чародейских следах - вывалились на снег. Но не все были невредимы: Сая держала плечо, кровь под одеждой сверкала как багровая нить. Никто не говорил «я же говорил», никто не говорил «мы умные». Все молчали.
Они вернулись в Махотокоро, и в гостиной их встретил только хруст снега и бледный свет свечей. У кого‑то дрожали ноги, у кого‑то руки. Вечером, когда бинты уже были на месте, Рейна молча сложила листы и сказала:
- Они умеют не только прятать следы. Они умеют делать ответы правдоподобными. Мы попали в ловушку, потому что поверили в голос. Это ошибка. Мы будем учиться слышать не только то, что зовёт, но и того, кто говорит, -
Ироха сидела в углу, медальон в руке, и в её голове уже бродили новые линии. Крик души - теперь она понимала это лучше - мог быть и оправданием, и приманкой. И она знала, что следующий шаг должен быть ещё медленнее. Но в груди, под коркой раны, горело не только боль. Горело и другое - нечто, что не хочет сдаваться.
Наутро они записали ещё одну строчку в тетрадь: «Если голос зовёт, проверяй, кто платит за эхо». И под ней - пустая строка, как приглашение.
_______________________________________________