Глава 3. Отвергнутый Богом
Гарри сидел, не меняя позы, сжавшись в комок, обнимая колени руками и пытаясь согреться и вернуть своё обычное спокойствие. Но это ему никак не удавалось: раны ныли и чесались, медленно, но верно заживая, и мальчик всеми силами удерживался от того, чтобы вновь не расчесать их в кровь. Всё тело ныло от холода и неудобной позы, в которой, казалось, он провёл уже не одни сутки.
Шмыгнув носом, мальчик сжался сильнее и поднял голову, смотря уставшим, покрасневшим от слёз, недосыпа и зарождающейся болезни взглядом перед собой. Ему было страшно и безумно тоскливо. Одиноко. Казалось, будто про него все забыли, и ему суждено теперь умереть в этой маленькой, пыльной комнате, умереть от голода, жажды, холода... Вариантов было слишком много для маленького мальчика с богатым воображением.
Невообразимо хотелось есть, а ещё больше — пить. Гарри не знал этого, но с момента его заключения прошло уже двое суток, и всё это время мальчик сидел здесь, клацая зубами и всеми силами стараясь не сдаться, потому что знал, когда тетя обо всем узнает, тут же освободит его, напоит горячим какао, а потом, мягко улыбнувшись, взъерошит его и так лохматые волосы и споет ему колыбельную. Ну и что, что он уже большой мальчик и давно перерос колыбельные песни!
Он вскинул голову и прищурился от яркого света, когда дверь едва слышно отворилась, и внутрь кто-то прошел, останавливаясь около двери.
— Живой? — поджала губы тетя Петунья.
Если бы Гарри не был так рад видеть женщину, то обязательно заметил бы, с каким отвращением она на него взирает. Он заревел, вцепился в платье тети, однако та, брезгливо поморщившись, решительно вырвала подол и оттолкнула его.
Когда мальчик, потеряв равновесие, упал, Петунья вдруг увидела странное сияние, исходившее из-под его футболки. Схватив племянника за ворот, она, не раздумывая, засунула руку под его футболку и извлекла наружу камушек на тонкой цепочке, который со всех сторон овивали мелкие корни, сплетаясь друг с другом, образовывая собой сложный узор. Камень был ярко-зеленым — под стать глазам мальчика.
Увидев, каким алчным блеском загорелись глаза тети, Гарри испугался. В то же мгновение он осознал, что с ней, как и с дядей Верноном, тоже было что-то не так. Потому что тетя Петунья, которую он знал, никогда не уставала напоминать ему о том, что он ни за что не должен снимать амулет. «Никогда не снимай его. Чтобы ты ни делал, куда бы ни шел. Играешься, спишь, он должен быть на тебе,» — говорила она. Когда он не удержался и однажды спросил у нее, почему, та смерила его долгим, пристальным взглядом, а потом призналась, что не знает ответа на этот вопрос. Ей было лишь известно, что когда его подкинули на порог их дома, амулет уже был на нем.
— Дай сюда.
Гарри вынырнул из своих воспоминаний.
— Что?
— Дай сюда, я тебе говорю, — раздраженно бросила тетя в ответ, а когда Гарри, запаниковав, попытался вывернуться из ее захвата, с силой потянула за кожаный шнурок, который в следующее мгновение бесшумно порвался на шее мальчика.
— Верните! — тут же вскинулся Гарри.
Женщина, принявшаяся разглядывать прозрачный зеленый камушек, подняла на него пренебрежительный, презрительный взгляд, мол, чего ты там мелешь, и вдруг отшатнулась, словно увидела самого дьявола. В глазах ее сверкнул ужас.
— Ч-что ты... что ты делаешь? Н-немедленно прекрати это! — взвизгнула она, мелкими шажочками пятясь к стене.
— Чего прекратить? — не понял Гарри, невольно отступая. Тетя пугала его своим странным поведением.
Вскоре на шум прибежало все семейство. Дадли, увидав Гарри, выпучил глаза от удивления, а дядя Вернон, яростно топорща усы, сжал толстые кулаки так, что в глаза вдруг бросилось недешевое, из желтого металла кольцо на одном из побелевших пальцев. Такое же было на худом костлявом пальце тети.
Гарри был смущен. Он не мог понять, почему родственники смотрели на него так, будто боялись его, пока он не бросил случайный взгляд на зеркало, висевшее на стене.
Некогда черные, как смоль, волосы Гарри теперь были сплошь подернуты яркой рыжиной, а чуть загорелая кожа каким-то образом побелела, сделавшись одного цвета с любимой фарфоровой вазой тети Петуньи. Даже его черты лица немного изменились, стали утонченными: узкий аккуратный подбородок, чуть вздернутый нос и зеленые глаза, которые, казалось, стали еще больше и блестели ярче обыкновенного.
— Это не я, — тихо произнес Гарри, переводя ошеломленный взгляд с зеркала на Дурслей и обратно. — Я этого не делал, честно!
На этот раз дядя не кричал. Он просто грубо схватил его за плечо, сжав так сильно, что у Гарри от боли потемнело лицо, и прижал к стене. Мальчик вздрогнул и дёрнулся, но сильная рука продолжала давить на спину, удерживая на месте.
— Я не потерплю твоих фокусов в моем доме, — прошипел дядя Вернон и резко задрал его футболку до подмышек, оголяя спину.
Гарри в панике дернулся. Слегка повернув голову, чтобы не тереться носом о жесткую поверхность, он увидел, как дядя Вернон расстегивает и вытаскивает ремень, а потом перехватывает его так, чтобы массивная серебряная пряжка оказалась внизу. Прежде чем Гарри успел что-либо сказать, мужчина занёс руку и ударил его по спине, оставляя алую полосу на нежной светлой коже. Мальчик вскрикнул и дёрнулся сильнее, пытаясь вырваться.
— Нет! Хватит! Мне же больно! — закричал он, дёргаясь, извиваясь, пытаясь вырваться. — Пожалуйста, дядя!
Вместо ответа дядя ударил во второй раз — сильнее.
Удар следовал за ударом, после шестого Гарри перестал пытаться бороться, а после десятого перестал и кричать — лишь скулил от разъедающей боли, которая огнём пожирала его тело, портя кожу и плоть.
— У тебя дрянной характер, а за такое нужно драть, не щадя! — сказал дядя Вернон, продолжая мерно наносить удар за ударом.
Когда мужчина наконец-то закончил и оставил его в покое, Гарри медленно разогнулся, кривясь от разъедающей боли, чувствуя, как по спине, щекоча кожу, катятся капли его бархатной крови, а потом свет померк, и он потерял сознание.
***
Просыпаясь в последние два дня, Дадли Дурслю казалось, будто он что-то упускает из виду, что-то важное, но как бы он не старался, не мог понять причину своего беспокойства. Вот и сегодня, сидя за завтраком, он оглядывал стол и чувствовал, что чего-то не хватает.
Когда мать заметила, что он сидит, надувшись, то ласково потрепала его по щеке и начала сюсюкаться с ним. Дадли вскинулся и бросил на мать сердитый взгляд. Та в последнее время слишком нянчилась с ним, буквально не давая ему свободно вздохнуть. Он даже спал с родителями последние два дня, а не в своей спальне!
«Ах, но что ты будешь делать, если испугаешься ночью один-одинешенек?»
«Дадди, милый, давай мама тебе поможет! Конечно, мама знает, как в это играть!»
«Ну, малыш, зачем тебе на улицу? Вдруг ты упадешь и поранишься?»
Мать, точно не замечая его странных взглядов, продолжала что-то щебетать.
— Мама! — взорвался Дурсль-младший.
— Хорошо, хорошо, милый мой... Может, пирожных?
Хмурое лицо мальчика просветлело, и он энергично кивнул. Когда мать поставила перед ним тарелку, он под ее пристальным взглядом стал быстро уминать сладкое. Через несколько минут в середине тарелки остались одни крошки.
Мама умиленно улыбнулась.
— У нас еще пончики остались. Мой Дадди хочет пончики?
Мальчик кинул на мать нерешительный взгляд. Безусловно, он хотел пончики, но уже так наелся... Да и не похоже это совсем на маму.
— Лазве ты не говолила... э-э... — он нахмурился, пытаясь вспомнить, что такого на этот счет говорила мать. — А! Сладости в мелу — эта холошо, а много... много...
— ...это плохо, — закончил за него отец, а потом, свернув газету и взлохматив его светлые волосы, улыбнулся. — Молодец, сын! Но если ты хочешь вырасти таким же сильным, как твой отец, то должен не забывать много кушать.
И, в конце-концов, под напором обоих родителей Дадли сдался и, уже жуя шоколадный пончик, подумал, что, возможно, не так уж все и плохо, и мама права. Зачем играться на улице, если можно сидеть дома и кушать много-много вкусностей?
— Пойду проверю, как там мальчишка, — поджала губы мать и, напоследок чмокнув сына в щеку, засеменила к чулану под лестницей, в котором с некоторых пор жил чокнутый кузен Даддерса.
Где-то на самом краю сознания все еще настойчиво скреблось, но мальчик на это лишь махнул рукой и приступил к поеданию второго пончика.
А в следующий момент слух прорезал визг мамы:
— Ч-что ты... что ты делаешь? Н-немедленно прекрати это!
***
Поттер в чулане разглядывает фото тети и кузена: