Глава третья
Мариус замер. Мысли метались лихорадочно, точно дикие звери, пойманные в клетку. Что за ещё один ночной гость? Дружок Руматы? Разбойник? Совер?
«Он отвлекал меня», - окончательно убедился Мариус, и ему на миг стало так страшно, что чуть не подкосились ноги. - «Но для чего?...».
Не зная, что делать, Мариус огляделся. Взгляд очень кстати упал на ту скамью, которую он чинил. Возле неё всё ещё лежал молоток - Мариус так испугался стука в дверь Руматы, что позабыл его на полу. Однако теперь инструмент придал ему храбрости.
«Не буду открывать», - решил Мариус. - «Возьму молоток, подскочу к Румате и схвачу его. Если дверь и выбьют, скажу, что у меня есть заложник. Это точно его дружки, иначе откуда бы ему знать... Должно подействовать...».
Румата наблюдал за ним, повернувшись лицом к дверям, сложив руки на спинке своей скамьи и положив на них голову. Мариус это и видел, и ощущал кожей - у него аж волоски на руках поднялись. Схватить молоток незаметно не получится. Но, с другой стороны, что Румата сделает? Молоток наверняка опаснее, чем его палка, к тому же, мальчишка вымотан, это заметно. Конечно, в складках сюртука он мог спрятать нож. И не один, пожалуй. Но чтобы достать его, потребуется время. Как быстро Румата догадается, что Мариус хочет использовать молоток против него? Хватит ли ему времени добежать от последней скамьи до второй?
Стук повторился. Теперь он не был быстрым, как сначала. Наоборот - превратился в несколько медленных ударов, похожих на бой манорного колокола. Жуть пробрала Мариуса ледяными когтистыми пальцами до самых костей. Она дошла и до головы, выгнав оттуда холодный расчёт, потому что Мариус решил не думать, а действовать как можно быстрее. Выкинув из головы Румату с его дружками, ножами и палкой, он бросился к заветному молотку.
Но не схватил его. А замер. Потому что второй незваный гость решил подать голос.
- Месье Одноглазый Пэр! - заревел густой бас. В нём не было слышно ни толики злобы или угрозы. Только ужас и отчаяние, намного более сильные, чем те, что начали было царапать душу Мариуса. - Месье Мариус! Вас нет в келье, слава Зрячему Богу, вы здесь!? Прошу, откройте!
Мариус судорожно вздохнул. Он успел склониться над молотком, но сейчас выпрямился так, будто проглотил посох Руматы. Он знал этот голос. Стучался никакой не бандит. В его голове отчётливо всплыла картина, свидетелем которой он был днём, какие-то несколько часов назад.
Тропинка, которая ведёт от манора дальше. Герцогиня с тоненькой элегантной тросточкой. Две девицы, что перешептывались о чём-то в карете. И сонный кучер - крупный, немолодой, но ещё сильный, как медведь.
Кучер. Это был кучер! Мариус знал его, потому что тот захаживал в манор. Не так часто, как его хозяйка, и не с такими будоражащими кровь рассказами, конечно, но иногда он желал перемолвиться словечком с Одноглазым Пэром. То сыночек заболел, то жене солгал - у простых людей проблемы не слишком разнообразны.
Что могло так напугать этого человека? Да и что привело его к Мариусу в такой час, раз уж он даже думал поднять его с постели и бегал в келью?
Почти позабыв уже про Румату и окончательно перестав понимать происходящее, Мариус поспешил к дверям. Его рука подрагивала, когда он отпирал засов. Однако Мариус постарался взять себя в руки и хотя бы напустить строгий вид. Кучер слеп, он этого не увидит, но суровое лицо поможет и голос сделать соответствующим.
Облизнув губы, которые показались чересчур сухими и холодными, Мариус толкнул дверь.
- Я здесь, - бросил он при этом. Настроение стало чуточку менее подавленным - ему удалось заговорить спокойным тоном! - Что стряслось, месье Бернард?
- Ох, месье Одноглазый Пэр... Беда, беда... - протянул кучер, пошатываясь, и в этом ревоподобном голосе Мариус отчётливо услышал рыдания. Он понял, что если старика не встряхнуть как следует, тот будет лишь бормотать его имя - так его что-то напугало.
Помахав рукой перед Бернардом, даже сейчас изображая слепого, Мариус схватил его за рубаху. Ткань была грубой, даже грубее той, из которой шили его сутану. Однако пальцы скользнули и по чему-то ещё - скользкому, неприятно теплому и мокрому. Сглотнув отвращение вместе со страхом, Мариус затащил кучера в манор.
- Бернард, - повторил он. - Объясните мне, что случилось, и тогда я, возможно, смогу вам помочь. - Немного подумав, Мариус нехотя добавил: - Где Её Светлость?
Кучер с трудом стоял на ногах - Мариус заметил это только сейчас. К тому же, луна могла обманывать зрение, но, кажется, цвет его лица отличался от естественного. Мариус не сразу догадался перевести взгляд на его одежду, чтобы понять, что происходит. Или хотя бы на свою руку, на которой осталось то мерзкое ощущение липкой влаги. А когда догадался, чуть не упал рядом с осевшим на пол Бернардом.
На одежде, которая скорее напоминала ночь, чем день, и потому хорошо скрывала любую грязь, был виден только блеск и ещё более ночные пятна. На ладонях же...
Мариусу приходилось видеть кровь, хоть и нечасто. Выглядела она необычно и сильно отличалась от остальных вещей. Она была как маки и губы некоторых девиц, как кусок свежей говядины или вино. Несвежая кровь приобретала другой цвет, чем-то похожий на древесный, но намного более жуткий. А ещё у крови был запах. Редко. Палец порежешь и не почувствуешь, если не станешь специально нюхать. Но когда крови много...
А Бернард был весь в крови.
У Мариуса тошнота подкатила к горлу. Не то чтобы он ни разу не видел раненых. Совсем наоборот. В деревнях тоже случались несчастья: конь, взбесившись, растопчет мужчину, подросток упадёт с дерева, женщина умрёт в родах или, что хуже, погибнет вместе с ребёнком задолго до его рождения. И Мариус приходил ко всем. Никто ведь не был уверен, что простой местный лекарь справится с тяжёлой раной или болезнью. А когда не веришь, что удастся продлить близкому земную жизнь, начинаешь думать о его жизни загробной.
Словом, Мариус был привычным к подобному. Вот только сейчас всё кричало о том, какая дурная кровь у него на руках и в ране Бернарда. А он явно был ранен. То была кровь, пахнущая ужасом, пахнущая кровью других. Кровь, значащая нечто более серьёзное, чем вспылившая кобыла.
Склонившись над кучером, Мариус ещё разок тряхнул его. Правда, намного аккуратнее, чтобы не навредить. Хотя едва ли Мариус мог ему навредить - бедняга был чуть жив и, кажется, уже собирался отдать душу Зрячему Богу. А пока он этого не сделал, стоило хотя бы выяснить, что случилось.
Мариуса передёрнуло от этой расчетливой, безжалостной мысли, мелькнувшей в голове. Другой Пэр сейчас начал бы молиться и исповедовать умирающего.
«Я слишком практичен для слуги Зрячего Бога».
- Бернард! - третий раз позвал Мариус. - Прошу, вас, скажите, что произошло. Кто вас ранил?
Кучер откинул потную голову, тяжело дыша.
- Корнерлендцы... - наконец прохрипел он что-то полезное. Спокойствия его слова, правда, не добавили. Скорее, окончательно напугали Мариуса. - Они зашли к нам... Все-таки зашли, побери их модье... Они жгут и режут, всё, всех... Госпожа... Пожелала прогуляться. Господин префект сегодня занят весь день... И госпоже было скучно дома... Глядим, а они едут... Сначала их было мало, но они всё равно напали на карету... Госпожа сопротивлялась, и они... - Порывистый вздох и лунный луч, который сверкнул на щеке Бернарда тонкой дорожкой. Слеза? Что ж, не нужно быть дураком, чтобы понять, что случилось. - Я хотел её защитить... Но она сказала, чтобы я бежал к вам, месье Мариус... Чтобы предупредил. Я поехал было на лошади... Они её подстрелили... Побежал... Они... - Рука кучера потянулась было к ране, но обессиленно упала. - Прибежал к вашей келье... Не успел... Там уже всё, и в деревне тоже... Крики, огонь... Думал, там и умру... Потом послушал... Вроде ваших криков не слышно... Дай, думаю, сюда... Ох, месье, говорил я, что всё этим кончится!... Помню, вначале шалëра спорил с Мартином насчёт этого на бутылку доброго авëльского... - Он закашлялся, и Мариус увидел, что луна отразилась в ещё одном ручейке на лице Бернарда. Только не таком, как слеза. Снова кровь, теперь изо рта. Да уж, плохи его дела. Чудо, что он как-то дошёл до манора. - Авëльское... Наверное, больше его и не выпью... А детки мои и не попробуют никогда... Жена, бедная, по миру пойдёт без меня... Не женитесь, месье Мариус, чтобы ваши дети не бедствовали, когда вас... - Снова порывистый вздох, и поток слов сменился потоком крови. Мариус не мог смотреть, как вместе с ней из мужчины, лежащего на полу манора, вытекает жизнь, и одновременно не мог отвести глаза.
Весь небольшой последний монолог Бернарда Мариус промолчал. Сил хватало только на серьёзное лицо и борьбу с подступающим ужасом и удивлением. Со смертью кучера сил перестало хватать и на это. Мариусу показалось, что ноги его перестали состоять из плоти и костей и превратились в тряпичные. Он бы упал, если бы не привалился тяжело плечом к стене. Дыхание вырывалось из груди судорожными хрипами, будто это он, а не Бернард, бежал, раненый, от врагов к молодому Одноглазому Пэру.
Не может быть. Быть не может! Мариус жил в тихом, спокойном мирке. А тут... Корнерлендцы. Да, про них поговаривали, но и про вервольфов поговаривают, а люди в волков посреди дня не превращаются, и посреди ночи тоже! И что же... Корнерлендцы пришли, и начали убивать, и... Герцогиня де Менсон мертва? Да ведь она должна была пережить Мариуса вместе со своими историями про любовников... Как же так? Дама, которая служила неиссякаемым источником шуток и возмущения Мариуса, которая казалась почти столь же вечной, как восход и закат - и мертва. И кучер её истёк кровью почти на руках у Мариуса. Потому что она, эта смешная развратная госпожа, вспомнила о Мариусе в свой последний час.
Мариус много думал о том, что в один из дней его спокойная жизнь кончится. Но и предположить не мог, что вот так! Он думал, что причиной послужат соверы. Что они уведут его, Мариуса, в темницу, а там и повесят где-нибудь. Или сожгут. Или запытают. А над его деревушкой всё также будет всходить солнце, всё также Бернард будет говорить про своих детей теперь уже новому Пэру, а герцогиня - флиртовать с ухажёрами. Анна также будет готовить, а ее дочурка - помогать больной матушке. А потом, через несколько лет, эта девочка подрастёт и найдёт себе достойного мужа...
Анна. Её дочь. Мариус словно очнулся от своего первого оцепенения.
Он плохо понял сбивчивые объяснения кучера, но, кажется, он сказал, что вся деревня в огне, а жителей убивают. И что келья Мариуса тоже... А там, в соседней комнате...
Мариус живо представил утомленное лицо служанки и детское, только начавшее окрашиваться во взрослые черты - её дочери. Он помнил лица всех жителей деревни, всех до единого, но почему-то всплыли именно эти два. И почему-то он не мог допустить даже мысли, что две этих женщины уже мертвы. Они столько трудились для него, Мариуса. Он должен их спасти, непременно должен. А иначе что он будет делать? Он итак живёт бесполезную, в общем, жизнь, и то без удовольствия. Ужас вдруг сменился спокойствием, а рассеянность - поразительно твёрдым решением.
«Или я спасу Анну и её дочь, или погибну вместе с ними. Пусть Зрячий Бог, если он все-таки существует, подаст знак, что делать, в лице их жизни или смерти».
Мариус распахнул дверь. И тут только вспомнил о Румате, который всё последнее время молчаливой тенью наблюдал за происходящим. Он тоже предупреждал Мариуса, но как мальчишка связан с корнерлендцами, думать не хотелось. Мариус разберётся с этим позднее, если переживёт эту ночь. А пока он позаботится, чтобы чей-то богатый сынок пережил её точно.
- Сидите здесь и не высовывайтесь, месье Румата! - выкрикнул он, смотря на спрятавшуюся в тени скамеек фигурку, но видя только пылающую деревню, полную бандитов. - Если услышите малейший намёк на опасность, бегите. Или через дверь, или бейте стекло, вы это сможете вашей тростью. Уходите как можно дальше от Бреборда, если я не вернусь к рассвету!
- Не ходите туда, всё равно никого не спасёте, - просительным тоном ответствовал мелодичный голосок.
Но Мариус не пожелал его слышать.
* * *
Пожар и хаос не были предсмертным видением кучера, как какой-то крохотной частичкой души надеялся Мариус. От манора до деревни идти было не больше десяти минут, и уже на середине пути он услышал крики и почувствовал острый, царапающих запах гари. Его чуть не затошнило, а руки, всё ещё окровавленные, затряслись хуже прежнего.
Мариус понятия не имел, как собирается спасать Анну, её дочь или кого-то еще в таком состоянии. У него даже оружия не было - молоток так и остался в маноре. В любой другой момент Мариус, наверное, не узнал бы в запинающемся о все ветки на бегу, ни о чем не думающем человеке себя. Но это был он. Не знающий что делать и потому действующий по воле чувств, а не разума, Мариус. Мариус, который раньше всегда умудрялся сохранять холодную голову.
Огонь он увидел издалека. Там, где прежде стояли небольшие, но на совесть выстроенные домики из камня и дерева, теперь вздымалось и плясало буйной ведьмой что-то огромное, жуткое, одновременно слишком мёртвое и слишком живое, чтобы быть настоящим. Это пламя походило на огоньки свечей или камина также мало, как Мариус сейчас походил на себя обычного.
Подойдя ближе, он увидел среди огня небольшие островки, по которым сновали люди. Когда-то эти маленькие полоски земли можно было назвать дорогами. Неказистыми, из протоптанной земли, а не из плитки, как в городе, но дорогами. Тогда, кажется, в прошлой жизни, но на деле ещё вчера, они выглядели совсем иначе. Люди, впрочем, тогда тоже вели себя по-другому.
Корнерлендцы, а может, и не они - Мариус не знал точно, - рыскали по деревне грозными хищниками. Из ещё уцелевших домов они выносили еду и вещи, выталкивали рыдающих женщин и напуганных детей. А потом швыряли в дома горящие факелы. Впрочем, не стоило думать, что чужаки беспокоились о несчастных крестьянах. Схватив их за волосы, воины, смеясь, чуть не тыкали их лицами в огонь, заставляя смотреть на полыхающие жилища - при том, что большая часть бедняг ничего не видела. Они делали это просто так, чтобы жертвы почувствовали жар на коже да покорчились от страха. Тех, кто кричал слишком громко от боли и ужаса, пронзали саблями насквозь.
Храбрые бребордцы пытались сопротивляться, стоило отдать им должное. Пока Мариус наблюдал, не в силах пошевелиться, по крайней мере несколько мужчин попытались заградить собой своих жён и дома. Они наставляли на врагов длинные кочерги, острые вилы, кто-то даже сам смог раздобыть факел... Но что такое необученный крестьянин, да ещё слепой, против зрячего вояки? У Мариуса потемнело в глазах, когда он увидел, как одного такого храбреца с лёгкостью убил всадник, разрубив несчастного почти пополам. Второго сбил с ног по велению всадника конь, ещё и пару раз найдя на руки крестьянина копытами. Стонущего беднягу бросили в его же полыхающий дом. Третьего оставили в живых, но лишь до тех пор, пока его дочерей... Мариус отвернулся.
Если в нём появилась какая-то храбрость во время рассказа Бернарда, то теперь от неё не осталось и следа. Его трясло с головы до ног. Что делать? Спуститься и принять смерть с остальными? Пожалуй, достойный Одноглазый Пэр поступил бы именно так. Сбежать? А если заметят и догонят? Да и что делать дальше?
...Неожиданно Мариус услышал стук копыт. Ему показалось было, что это пришли за ним, но стук затих на некотором расстоянии. Заставив себя обернуться снова, он увидел, что подъехали и правда несколько нападающих, вот только не к нему, а к его келье. Мариус, как он понял, приглядевшись, остановился совсем рядом с ней, но в тени дубов, что еë окружали. А потому привыкшие ориентироваться на глаза иностранцы его не заметили.
За последние восемь лет Мариус привык называть келью своим домом. Это было маленькое, неказистое строение, со стенами светлее облаков и старенькой деревянной крышей. Выглядела келья куда скромнее манора, потому что её построили уже в век после Слепой Чумы - ни украшений, ни узоров, лишь пара окон для воздуха и крохотная печная труба. Ещё маленький деревянный глаз над входом, рассчитанный не на созерцание другими людьми, а на охрану Зрячего Бога. Вот и всё.
Сейчас Мариус с трудом узнавал родную келью. Она тоже горела, хотя и не так, как остальные дома. Будто её подожгли, но отчего-то не желали спалить дотла. Когда-то Мариусу нравилось заходить внутрь не сразу, а какое-то время стоять и любоваться простым, но родным домом. Теперь же он не знал, куда лучше смотреть: то ли добивать себя, глядя на полыхающие стены и рискующую обвалиться крышу, то ли не сводить глаз с людей, которые наверняка убьют его, если заметят.
А приехавшие люди принялись переговариваться. Речью они только подтвердили, что были иностранцами - Мариус не понял ни слова. Говорили они чопорно, отрывочно, с присвистом. Бернард был прав: очень похоже на корнерлендский.
* * *
- Пэр, значит, не появился? - мог бы услышать Мариус, знай он этот язык.
- Улизнул, лейтенант. В маноре тоже никого, - почтительно отозвался один из всадников. - Надо спалить дом и начать отступать. Ардийцы наверняка уже узнали и скоро будут здесь. А нас всего тридцать.
- Дурно, дурно. Нам приказали убить всех. Обыщите-ка кусты вокруг, вдруг он отсиживается где-то рядом. Потом загоните всех, кто остался жив, сюда, и поджигайте. Пусть их зрячий божок приглядит за ними, пока они будут гореть, - усмехнулся лейтенант.
- Вы уверены, лейтенант? - спросил третий, покосившись на келью. - Они зовут Зрячим нашего Лунобога, так что это святое место... Нехорошо...
Лейтенант резко вытащил из ножен саблю. В свете огня, перепачканная кровью, она выглядела особенно угрожающе.
- Пока ты в моём отряде, Смит, единственный бог, который у тебя есть - вот этот! - он взмахнул саблей, и та со свистом рассекла воздух. - А единственное святое место - твоя койка! - солдат склонил голову, пробормотав извинения, и лейтенант перевёл взгляд на остальных всадников. - Кажется, я отдал приказ. Пошевеливайтесь!
* * *
Покончив с разговорами, иностранцы пришпорили лошадей и направились каждый в свою сторону. Никто не стал возвращаться в деревню - все разобрали себе по кусочку леса.
И вот теперь один из них ехал прямо на Мариуса.
Тот понял это не сразу, а когда понял, то ощутил, как его прошиб холодный пот. Все мысли о красивой смерти тут же исчезли. Что делать?! Куда бежать?
Он окинул дубовую рощицу, в которой укрылся, лихорадочным взглядом. Ночь сковывала глаза, уравнивая зрячих и незрячих, но благодаря всплескам огня на несколько метров вокруг угадывались силуэты деревьев и кустарников. Наверное, именно поэтому Мариус расцарапал одежду, руки и ноги, но добежал до кельи, ничего себе не сломав. Ведь, в отличие от незрячих ардийцев, он не обладал удивительной способностью на расстоянии осязать, что где находится. И одно дело, научиться вслепую чинить скамейки, а совсем другое - сломя голову бежать по лесу.
Дубы были большей частью молодыми и тянулись к небу тонкими узловатыми руками. Листва, поющая свою шелестящую песню на лёгком ветерке, закрывала луну и звезды и отгораживала Мариуса от глаз Зрячего Бога. Однако листья находились слишком высоко, чтобы укрыть Мариуса и от более реального, опасного взора. Холмистую землю под деревьями толстым одеялом укрывали мирт и можжевельник. От них исходил мягкий ягодный аромат, не сбивающий, впрочем, едкую вонь от дыма. Мариус сидел на земле между дубком и одним из таких кустов. Кустарник, правда, выглядел весьма ободранным - то ли от нехватки влаги, то ли от болезни.
Поэтому, настолько, насколько мог, тихо и аккуратно, Мариус отполз чуть дальше от своего места и чуть ближе к зарослям погуще. Под дрожащими сапогами не треснула ни одна ветка, от прикосновения рук к земле не встревожился ни один лесной зверёк.
Мариус снова нервно огляделся. Всё равно слишком заметно! И зачем он вообще пришёл сюда? Герой! Лучше бы остался в маноре, собрал какие-никакие вещи и сбежал.
А всадник всё приближался. С каждым мгновением стук копыт раздавался всё ближе, словно отсчитывая секунды до смерти Мариуса. Проклятый иностранец, как назло, очень придирчиво оглядывал каждое дерево, каждый куст, мимо которого проезжал, освещая их прихваченным с собой факелом. Когда до него остались жалкие пара метров, Мариус зажмурился и облизнул потрескавшиеся губы.
«Зрячий Бог!», - взмолился он последнему, кто мог спасти его, если, конечно, существовал. Потная ладонь скользнула под сутану и нащупала висящий на груди Глаз - деревянный, состоящий только из контуров, плоский. Такие носили все Пэры как символ того, что Зрячий лишил их очей, как и других своих ардийских детей, но оставил им другой глаз, духовный. - «Я грешил, непозволительно много для Пэра, знаю. Я не верил в тебя, а это ещё хуже. Но говорят, ты бываешь милосердным. Прошу, помоги!».
Тук. Тук. Тук. Копыта глухо ударяли в потрескавшуюся от жары землю. Всё ближе и ближе... Мариусу казалось, что сейчас он сойдёт с ума. Вот стук раздался прямо рядом с ним. Дальше прозвучало шуршание - это воин начал наклоняться и оглядывать тёмные заросли.
Всё произошло быстро. Звук возни, шорох - и всадник вдруг закричал что-то на всё том же непонятном языке. Мариус думал не открывать глаза до самой своей смерти, но от удивления не сдержался. И чуть не подавился нервным смешком.
Прямо над ним, сидя на коне, возвышался воин. Но смотреть в сторону Мариуса он даже не думал. Его широкие плечи покрывали ветки, на груди виднелось что-то мокрое, но не кровь. По тонким кусочкам чего-то, похожего на лепестки ромашек и обсыпавшего одежду иностранца, Мариус понял, что это желток, вытекший из разбитого яйца. Понял он это ещё и потому, что над головой врага летала, громко и возмущённо вереща, какая-то птица, явно норовясь клюнуть человека в голову. Отбиваться от неё саблей среди деревьев было неудобно, и бойцу оставалось лишь махать руками. Да и то осторожно, чтобы не обжечь себя огнём факела или не поджечь дерево, которое, загоревшись, вполне могло упасть на незадачливого вояку.
Когда птица, судя по крикам, пару раз ухватила его за пальцы, иностранец понял, что единственным спасением будет бегство. Так и не посмотрев туда, где укрывался Мариус, он велел лошади развернуться и поскакал обратно, громко о чём-то сообщая единственному оставшемуся возле кельи товарищу.
Мариус схватился за грудь, будто это могло унять бешено колотящееся сердце, и перевёл дух. Ему не верилось, что он спасен. И кем - птицей! Или не совсем ей?
Пташка, ещё покружив над тем местом, где стоял воин, на которого так удачно свалилось её гнездо, подлетела к Мариусу, словно подслушала его мысли. Тот, совсем уже ничего не понимая, протянул ей руку. Он думал, птичка улетит, и все-таки не мог отвести глаз от небольшого тельца и тонкого клюва.
Как бы это не было странно, Мариус вдруг ощутил на пальцах прикосновение цепких коготков. Птица, дикая птица, и притом только что потерявшая детёныша, села к нему на руку! В любой другой момент Мариус бы подумал, что спит. Но этой ночью он уже готов был поверить во что угодно.
- Спасибо, - одними губами произнёс Мариус. Когда он разговаривал с животными?!
Но птичка будто поняла его. Во всяком случае, удивительно знакомо склонила маленькую мягкую голову набок. В груди Мариуса шевельнулось предположение, но оно было чересчур абсурдным даже для сегодняшней ночи. Поэтому он спрятал его как можно дальше.
Немного поглядев на Мариуса глазками, похожими на аккуратные угольки, птица взмахнула крыльями и улетела. Снова оставив Мариуса в одиночестве.
Оно, впрочем, было недолгим, как и его облегчение. Не успел Мариус как следует успокоится, а со стороны кельи снова послышался шум. Возня, женский крик, мужской смех. Мариус вздрогнул и резко обернулся к келье.
Даже если ему только что помог Зрячий Бог, равновесия ради он решил сразу же над ним поиздеваться.
* * *
Два солдата, отправившиеся почти в одну сторону, вернулись. Они привели с собой, толкая, двух женщин - одну уже немолодую, вторую - ещё девчонку. Огонь освещал их мокрые от слез лица.
- Пэра мы не нашли, - сообщил один из солдат. - Но вот ещё две. Кажется, тоже отсюда. Прятались за небольшим холмом. Мы не стали убивать сразу, подумали, что они могут быть интересны, лейтенант, - с этими словами он нехорошо улыбнулся. Рука его скользнула за спину девочки-подростка. Та всхлипнула и попыталась отшатнуться, но тут же вскрикнула: солдат удержал её, грубо схватив за волосы.
Лейтенант окинул пленниц заинтересованным взглядом. При виде женщины старше он сменился на брезгливый, а на девочке задержался. Затем командующий неторопливо спешился, отдав поводья солдату, вернувшемуся чуть раньше.
- Старуху убейте, - велел он. - Девчонку сюда! - добавил лейтенант, призывно поманив рукой.
Будто поняв страшный приговор, девочка закричала ещё громче прежнего и принялась вырываться. Пара ударов заставили её замолчать и на дрожащих ногах направиться к лейтенанту, которого она даже не видела своими белесыми слепыми глазами. Солдат, удерживающий женщину, в это время обнажил саблю.
* * *
Мариус с ужасом узнал в найденных иностранцами женщинах Анну и её дочь. Тех, ради кого он, собственно, и побежал в деревню. Вот только теперь он понятия не имел, что делать. Душа так и рвалась туда, к келье, помочь, защитить, спасти, но ум подсказывал: Мариус просто убьёт себя. Он ничего не сможет против вооружённых людей на лошадях.
Однако, когда один из врагов вытащил саблю и замахнулся над Анной, а второй толкнул её несчастную рыдающую дочь к своему плотоядно ухмыляющемуся товарищу, Мариус не выдержал. Чувства вновь взяли верх над разумом и инстинктами, так и кричащими, чтобы он не высовывался. Позабыв страхи, что одолевали его каких-то пару минут назад, Мариус выскочил из кустов и бросился к келье. Он не знал, что будет делать, да это было и не важно. Он знал одно: что не может стоять и смотреть, как издеваются над его служанками. Односельчанками. Семьёй?
- Не трогайте! - как мог, грозно закричал Мариус, хотя знал, что его вряд ли поймут. И замахал руками, чтобы точно заметили.
«Ты просто превращаешь себя в мишень для их сабель. Погибнешь зря!», - прошипел голосок в голове, но он был так тих, что Мариус его почти не расслышал.
Воины тут же посмотрели на него. Перекинулись несколькими словами. Мариус нерешительно остановился в нескольких метрах от них. Сердце бешено колотилось.
Мариус предполагал, что его опрометчивый поступок ни к чему не приведёт, но не думал, что всё произойдёт именно так.
Тот, который держал саблю, поглядел на Мариуса, усмехнулся и взмахнул ей. Анна, что стояла рядом и явно не понимала происходящего, как-то странно, неестественно дёрнулась. По её горлу, с которого спала шаль, протянулась длинная тонкая гусеница. Того же цвета, что были пятна у Мариуса на руках. С хрипом, от которого у Мариуса внутри все перевернулось, служанка завалилась на землю. Изо рта её тоже что-то потекло. Она вертелась на земле, будто пыталась встать и не могла, а келья всё горела, освещая эту жуткую сцену.
Мариусу показалось, будто он слышит что-то ещё. Он не сразу понял, что это заверещала дочь Анны. Оттолкнув воина - откуда только нашлись силы в худеньком девичьем теле? - она бросилась к матери. Но не тут-то было. Тот враг, к которому её отправили и которого она толкнула, бросился следом за ней, приговаривая что-то на своём языке. Ещё один взмах сабли - и Мариус увидел, как её острый кончик показался из груди девочки. Хотя воин стоял позади неё. Она тоже как-то странно вывернулась и застыла. А её убийца, поглядев на неё мгновение, резко дёрнул рукой. Сабля с глухим, отвратительным звуком вышла из тела, и оно повалилось в траву.
А Мариус всё стоял и смотрел. Ноги снова показались ему ватными и одновременно с этим будто сделанными из камня - иначе почему он не мог пошевелиться? Воины медленно обернулись к нему.
«Надо было хотя бы закрыть их собой», - как-то пугающе спокойно подумал Мариус, тупо смотря на врагов. - «Умер бы как герой, а не как овца, которую забили на ужин».
Время, казалось, остановилось. Был только Мариус, у которого звенело в ушах от страха, и люди, что собирались его убить. Один из них уже отделился от остальных и неспешно, зная, что добыча никуда не денется, начал приближаться. Мариус принялся прощаться с жизнью во второй раз за ночь, когда в происходящем снова произошла перемена.
- Месье Одноглазый Пэр! - зазвенел голосок откуда-то издалека, сбоку от Мариуса. С той стороны, где стоял манор. - Месье Мариус! - и он приближался.
Воин, который должен был казнить Мариуса, остановился. Все иностранцы переглянулись.
А Мариуса передёрнуло. Он будто снова увидел небесные глаза, такие завораживающие в свете растущей луны, и птичку, что своим жестом напомнила...
«Треклятый Румата! Тебя же тоже сейчас убьют, идиот!».
Ему отчаянно захотелось выкрикнуть эти слова, чтобы хоть кто-то спасся, но язык не послушался. Да и во рту так пересохло, что, казалось, Мариус мог разве что захрипеть, как Анна.
Убийца девочки, как мысленно назвал Мариус одного из воинов, что-то произнёс. Мариус уже заметил, что тот, судя по всему, командовал своим небольшим отрядом. Другой иностранец кивнул и пришпорил коня. Тот резво поскакал туда, откуда доносился голос Руматы.
Мариус прикрыл глаза. Руки тоже не слушались, но больше всего ему хотелось зажать себе уши. Он больше не в силах слышать крики. Голова и без того трещала. Хоть бы Румату убили быстро. Так, чтобы он не кричал.
Стук конских копыт внезапно прекратился. Его сменил странный лязг. Мариус с замирающим сердцем открыл глаза.
Румата уже успел подбежать к келье. Вот только, столкнувшись с воином, что отправился по его душу, он не умер и даже не попал к нему в руки. Мариус с удивлением понял, что мальчишка... Начал драться! Посох в его руках сменился саблей, которая ловко затанцевала с клинком иностранца - только сталь сверкала в свете огня.
Воин не слез с коня, а Румата был пешим, однако, когда Мариус постарался приглядеться - полутьма этому мешала - он понял, что для Руматы это препятствием не было. Мальчишка ловко скакал вокруг лошади, сам не хуже резвого жеребёнка, стараясь держаться ближе к крупу скакуна. И всё отбивал, отбивал удары - и активно нападал сам.
В голове у Мариуса в одно мгновение появилась куча вопросов. Как мальчишка узнал, куда бежать? Откуда сабля? Где он научился так фехтовать? Почему вообще пришёл? Однако задать их он не смог бы при всём желании. Мариусу снова приходилось только смотреть.
Не нужно было знать корнерлендский, или откуда там пришли враги, чтобы понять: воин был поражён не меньше Мариуса. В какой-то момент он даже велел лошади отойти на пару шагов назад. Румата, правда, тут же и сам сделал несколько шагов. Он по-прежнему жался к крупу коня, так ещё и со стороны, несподручной правше-иностранцу. Мариус с трудом мог разглядеть его солнечную голову, еле-еле видную из-за жеребца, но он не мог не восхититься. Маленький, хитрый и неуловимый, Румата чуть ли не выигрывал в поединке!
Другие воины тоже наблюдали за дракой, явно поражённые тем, что кто-то из деревенщин сумел раздобыть себе саблю, так ещё и довольно умело с ней обращаться. А они наверняка приняли мальчишку за деревенского - в темноте воины вряд ли разглядели дорогую одежду Руматы.
Им, правда, надоело смотреть намного быстрее, чем Мариусу. Убийца девочки вывел лошадь чуть ближе к дерущимся и выкрикнул какое-то короткое слово. Мариус предположил, что оно значило «заканчивай». Потому что в следующее мгновение воин ударил по стременам, заставляя коня встать на дыбы. Он хочет его растоптать, понял Мариус, и с трудом удержался от того, чтобы не отвернуться. Маленький Румата против огромного скакуна с мускулистыми ногами - зрелище поистине угрожающее.
Румата, однако, не торопился стать растоптанным. С ловкостью модье он отскочил от лошади, снова назад, и замахнулся саблей. Не ожидавший такого быстрого манёвра воин не успел защититься. От удара Руматы он вскрикнул и пошатнулся. Мариус понял, что Румата нанёс ему сильный удар в бок. Лошадь, которая не видела происходящего, испугалась. С громким ржанием она вновь поднялась на дыбы, теперь уже по своей воле. Румата снова ударил - и попал по ноге, выпихивая тяжёлый сапог из стремени. Не в силах удержаться в седле, всадник кубарем слетел с коня.
Убийца девочки явно не поверил своим глазам, однако быстро пришёл в себя. Он снова разразился криками на иностранном языке. От этого оживились и другие воины. Вздрогнув, будто очнувшись ото сна, они бросились к Румате. Тот каким-то чудом уже успел забраться на коня и даже его успокоить. Во всяком случае, лошадь слушалась его так, будто всю жизнь была его питомцем.
Румата и пешим был непростым противником, а верхом, кажется, стал и вовсе непобедим. Он легко отбивал удары трёх врагов сразу, так ещё и умудрялся продвигаться ближе к келье. Мариус успел бы сосчитать до двадцати к моменту, когда сабля мальчишки проткнула насквозь первого противника. Еще через десять секунд брызнула кровь из ран второго, хотя он всё ещё держался в седле. Главарю это явно не понравилось. Он с тревогой огляделся и поймал взгляд всё ещё пригвожденного к одному месту Мариуса. А затем снова прокричал несколько слов.
Тогда третий боец, ещё не раненый, вдруг отступил и резко развернул лошадь. А затем кинулся к Мариусу.
Тут его нервы уже не выдержали. Мариус отшатнулся и попытался отбежать, но ноги подвели его, и он рухнул на землю, как мешок с картошкой. К моменту, когда всадник подъехал, Мариус успел только перевернуться с живота на спину.
- Месье Мариус! - снова услышал он отчаянный крик Руматы. А затем увидел, как прямо над ним нависла огромная, страшная лошадь, похожая на зловещую статую. И ещё более зловещий всадник на ней. Воин замахнулся, и Мариус в третий раз за ночь приготовился умереть.
Удара не последовало. Со смесью ужаса и неверия Мариус увидел, как из горла воина вдруг вырос окровавленный кончик сабли. Запрокинув голову и захрипев, тот свалился с перепуганного жеребца прямо рядом с Мариусом. Не понимая, что происходит, ощутив в горле подступающую тошноту, тот попытался отползти подальше от тела.
До него дошло, лишь когда снова послышался стук копыт, и возле оставшегося без хозяина коня остановился сидящий верхом мальчишка. Впрочем, подняв глаза на Румату, Мариус мысленно себя поправил. Нет, он вовсе не мальчишка. И едва ли сумасшедший, как Мариус подумал в маноре. Румата, кажется, профессиональный фехтовальщик и хладнокровный воин. Почему-то изрубивший по меньшей мере троих прямо на глазах Мариуса.
Следом за этим осознанием пришла другая мысль. Что, если Румата сейчас убьёт и его?
Мариус отполз ещё немного. Его снова затрясло.
Румата, однако, не замахивался, да и не показывал, что хочет его убить. Чуть склонившись к Мариусу, он, напротив, протянул ему руку.
- Месье Мариус, - мягко позвал Румата. - Вставайте! Нам нужно идти. Я убил нескольких, но тут их больше. Надо уходить, пока к ним не пришла подмога.
Мариус молчал. Оцепенение от ужаса все ещё сковывало всё тело.
- Месье Мариус, - умоляюще повторил Румата, очевидно, как-то по-своему истолковывая его поведение.
Мариус продолжал молчать. В голове не укладывалось ничего из произошедшего, а конечности продолжали казаться ватными.
Румата вздохнул. А затем совершил ещё один совершенно странный, почти пугающий поступок. Заставив коня ещё немного приблизиться, Румата наклонился, насколько мог, и схватил Мариуса за сутану. А затем, крепко сжав в руках ткань, поднял его... Легко и за шкирку, словно котёнка! Мариус ощутил пустоту под ногами, но не успел ни испугаться, ни возмутиться. Мгновение - и вместо воздуха под ним оказалось что-то кожаное, окружённое лохматым и жёстким. Седло. Лошадь. Румата посадил его на коня того воина, которого только что убил!
А затем, не дав Мариусу ни мгновения на то, чтобы прийти в себя, схватил поводья его лошади. И поскакал в противоположную от деревни сторону.