Его новый дом...
Это был обычный осенний день, но не для всех. Бывший солдат, проведший долгое время в психиатрической клинике, наконец-то выходил из заточения и начинал новую жизнь обычного человека, подобную тем, что ведут тысячи других людей в этом городе.
Теперь этот мальчишка сидел в чёрном авто на кожаном сидении, его чёрные мёртвые глаза внимательно смотрели на проплывающие мимо дома и деревья. Он никогда раньше не был в этом месте, никогда не видел спокойного и тихого мира. Саша не знал, куда спешат все эти люди, почему дети так ярко улыбаются и почему взрослые рядом с ними так бережно держат их за руки. Ему было интересно всё это, и хотелось выбежать из машины и задать всем эти вопросы. Какой же жизнью они живут? Почему в таком страшном и холодном мире они всё равно счастливы?
Пока подросток предавался своим тяжёлым мыслям, чёрная иномарка наконец-то подъехала к многоэтажному панельному дому. Первым вышел взрослый мужчина, сопровождающий, а следом и лохматый, дезориентированный подросток, который настороженно оглядывался вокруг себя, запоминая новую местность. До этого момента он никогда не был во дворах жилых домов, никогда не видел такой умиротворённости вокруг, а потому был насторожен, словно маленький зверь.
Мужчина взял его за худое плечо, затянутое в безразмерную ветровку, и чёрные глаза мальчишки практически сразу посмотрели на взрослого. В этих глазах невозможно что-то прочесть, но на самом их дне плещется тревога и паника. Подросток не знал, что ему делать дальше. Он привык к распорядку, дисциплине и роте, а сейчас у него этого не было, но было то, за что он всегда боролся — свобода. Только вот такой ценой она была нужна?
Перед ним открыли подъезд и, чуть подтолкнув вперёд, повели к лифту. Вместе они поднялись на 8-й этаж и прошли в угловую квартиру. Советский ремонт, средних размеров комната, балкон и небольшая кухня — вот его новое место жительства, больше похожее на конуру, если сравнивать с размерами его родной казармы. Сопровождающий оставил ключи на тумбочке и документы, сказав, что коммунальные услуги ему оплатят, а после покинул Сашу уже навсегда и оставил его в звенящей пустоте квартиры.
Когда человек покинул его, Саша снял повидавшие жизнь берцы, затем куртку, начиная осторожно ходить по помещению и касаться стен. Теперь это всё его. Но радости от этого никакой не было, а наоборот, в душе зарождалась паника, хотелось с кем-то поговорить, с кем-то сесть рядом, ощутить, что он не совсем один в этом большом мире. Только вот больше не с кем, он снова остался совершенно один на всём белом свете.
Pov: А. Шульц
Пройдя по своему новому месту жительства, я плашмя падаю на диван. Мне не верится, что теперь я стал никому не нужным мусором, который отслужил своё и его выбросили на свалку. Я отдал своей родине всю свою жизнь, а теперь буду вынужден сгнить здесь, покинутый всем миром, оставленный вариться в своём собственном соку. И как же мне жить дальше? Как заработать на еду, как вообще жить в этом мире? На работу меня не возьмут, мне нет даже 17 лет, учиться если только пойти, но куда? Я совершенно не приспособлен к жизни на гражданке, не знаю, как общаться с теми, кто не связан с армией. Что мне им сказать? Как завязать диалог? Не знаю.
Всё, что оставалось мне, это лежать на старом диване и смотреть в пустой потолок. Друзей у меня никогда не было, знакомых тоже, всё, что я умел, — убивать, а больше, наверное, и ничего? Нет, я не жалуюсь, да и кто бы сделал это, получив в своё распоряжение целую квартиру? Только вот какой ценой это всё было... Все, с кем я был знаком и кто прикрывал мне спину, погибли в той мясорубке, почти все погибли прямо у меня на руках, а кто-то погиб за меня. От этого на душе совсем паршиво, в горле появляется ком, который я не могу проглотить, и он мешает мне дышать, я чувствую, как воздуха становится всё меньше, и дыхание становится тяжёлым и прерывистым.
Холодно. Вокруг так холодно. Мне кажется, что этот холод прошивает всё моё тело прямо до глубины души, хотя в квартире было очень тепло, я бы сказал, даже жарко. Здесь было очень тихо, видимо, соседи либо отсутствуют дома, либо заняты, кроме моего тяжелого дыхания не было ни единого звука. Из-за этой давящей тишины вокруг в мою голову снова полезли навязчивые тёмные мысли. По началу я пытался избавиться от них, как советовал психотерапевт, но у меня ничего не получалось, мысли становились всё более страшными, и это заставляло меня сжаться в крошечный клубок, как когда-то далеко-далеко в прошлой жизни.
Поджав колени к груди, я закрыл уши руками, мне казалось, что кто-то шепчет мне о том, чтобы я порезал свои руки. Этот голос холодный, насмешливый, и я не могу от него избавиться. Я не хочу, не хочу этого делать, не хочу снова терять свои воспоминания и смотреть на своё окровавленное лицо и руки, это всё навевает мне воспоминания о смертях моих друзей. Не хочу ничего вспоминать, почему нельзя просто удалить все свои воспоминания? Почему я не могу это забыть? Мысль о самоповреждении начинает становиться всё более громкой, она фактически остаётся единственной в моём подсознании. Моё тело судорожно дрожит, и я не вижу выхода лучше, чем подчиниться ей, лишь бы этот голос в голове замолчал и паника внутри улеглась. Я никогда не мог сопротивляться этому чертовому голосу, я необычайно слаб...
С постели я встаю так, словно играю в симулятор от третьего лица, словно бы и не моя эта квартира, не мои руки и не мои мысли. Всё это так знакомо, но всё равно пугает до дрожи. Я не понимаю, что происходит, но вижу, как моё тело, шатаясь, подходит к рюкзаку и достает дрожащими руками складной нож, который я когда-то украл у одного мальчишки, будучи тогда сопливым мальчишкой, наверное, ещё пару лет назад.
Дальше всё как в замедленной съёмке: вот я подношу тонкое лезвие к своему запястью, на руке появляется крупная рассеченная рана, пару секунд она не крови, и я вижу, как кровь собирается у краев раны, а после струйкой стекает вниз. Её вид успокаивает меня, и на душе становится немного спокойнее, а в голове пусто, словно бы меня оглушили. Правда, это чувство присутствует совсем недолго, и в ушах как набатом звучит: «Ещё! Ещё!» Это заставляет меня следовать этому зову. Я вижу, как плоть расходится от одного движения, и лоскуты кожи немного торчат по сторонам, поскольку не все мои движения ровные и четкие. Я знаю, что всё это будет плохо заживать, но, честно говоря, глубоко плевать. На моих глазах запястье покрывается множеством алых линий, и вскоре на полу уже получается небольшая лужица.
С моих губ срывается хриплый, слегка истеричный смешок. Я столько раз вытаскивал маленьких мальчишек из петли, которых привезли к нам из приютов, а теперь меня самого некому даже остановить. Эти мысли заставляют меня рассмеяться, запрокинув голову назад, пока мой смех становится истеричным, почти визгливым и наполняет все помещение. Меня так веселит эта ситуация, и потому незаметно для меня моё состояние меняется, и теперь по моему лицу текут слёзы. Боже, как же мне на самом деле больно, и нет, не из-за ран, а внутри, где-то между рёбрами. Эта боль заставляет меня упасть на колени и тяжело, словно пес, задышать. Боль не уменьшается, наоборот, становится сильнее и сильнее. И словно издеваясь, в моей голове снова звучит тот голос. Он, смеясь, говорит мне о том, что я монстр. Я не должен был выжить в той передряге, всё должно было быть наоборот. Их жизни были намного ценнее, чем моя. Я не заслужил всего этого, не заслужил жизни на этом свете.
Лучше бы я умер вместо них всех!
Склонившись к полу, я хватаюсь руками за голову и громко кричу, сжимая непослушными пальцами отросшие чёрные волосы. Мне безразлично, что я весь в крови, что мои вещи будут в ней и их будет трудно отстирать — просто плевать. Всё, что меня волнует сейчас, — это та пустота и боль, что живут во мне, затаившиеся лишь на короткий промежуток времени, чтобы в один миг снова превратить меня в ничтожество.
Солёные слёзы, попадая на открытые раны, усиливают боль, и я тихо шиплю от неё. Никогда не думал, что окажусь в таком положении, но судьба — злая штука и играет не по правилам. Как бы сейчас хотелось, чтобы кто-то помог мне, поддержал в это время, да хотя бы просто помог встать на ноги — мне и не надо чего-то серьёзного, главное, чтобы рядом было живое существо. Но это лишь мечты, я не смогу с кем-то подружиться вне стен своего личного ада. Всю оставшуюся жизнь я буду помогать себе сам. Мне не стоит заводить друзей, от меня лишь одни неприятности, и я не хочу больше портить жизни тем, с кем нахожусь. Нет, лучше быть одному, даже если плохо...
Резкий шум за стеной заставляет меня вздрогнуть всем телом, и я более осмысленно смотрю на то, что сотворил с собой. С тяжёлым вздохом я встаю на дрожащие ноги и бреду к раковине на кухне. Там, включив холодную воду, я сую туда истерзанную руку, наблюдая, как прозрачная жидкость становится оранжевой с алыми примесями. Кровь медленно смывается с моей руки, но всё ещё идёт, и я тихо хмыкаю. На что я надеялся, дурачок? Что она по волшебству сразу перестанет течь, а раны затянутся, будто и не было? Увы, такого не бывает, поэтому надо отвечать за свои действия.
Всё также шатаясь, я снимаю с себя уже и так испачканную футболку и разрываю её по швам, после чего перевязываю ей всё своё предплечье. Через несколько часов кровь перестанет идти, а пока что мне лучше поспать. После таких приступов мне стоит сразу лечь спать, пока мозг сильно перегружен произошедшим, а кошмары о войне не станут досаждать. Все свои проблемы я буду решать после...