Ведьма Моретти
Спустя три дня
После шумных сборов и нескончаемых совещаний, мы наконец прибываем в Монреаль. Лифт медленно поднимается к самому верху стеклянного небоскрёба, и как только двери с лёгким шелестом раздвигаются, Нера делает шаг вперёд, будто переступает порог в другой мир. Просторный пентхаус окутан полумраком, только полосы утреннего света льются сквозь панорамные окна, отбрасывая на мраморные полы длинные тени.
— Он огромный... — шепчет она, почти с благоговением.
Глаза её не бегают по деталям, нет. Взгляд задерживается не на мебели, не на дорогом камне или искусстве на стенах — а в пустоте. В безупречной, густой тишине.
— Как здесь... — она выдыхает. — Тихо.
Становлюсь немного в стороне, наблюдая. Она будто растворяется в этой тишине, вдыхает её полной грудью, словно это воздух, которого ей всегда не хватало. Не сдерживаюсь — поднимаю на неё недоумённый взгляд.
— Почему ты так наслаждаешься... тишиной? — спрашиваю, не скрывая удивления.
Она оборачивается и чуть улыбается, но в этой улыбке нет ни капли легкости.
— Потому что в Сицилии её нет. — Она делает шаг ко мне. — В нашем особняке постоянно кто-то ходит, говорит, хлопает дверями. Слуги, охрана, капо, родственники, друзья... даже стены, кажется, разговаривают. Всё время кто-то есть, всё время шум. А я так не умею. Я выросла в огромном доме Ломбарди но там все дели себя тихо и прислуги так каковой не было. Мама очень часто готовила а уборку в доме делала три раза в неделю компания выбранная папой. Ну естественно что после моих подростковых истерик с погромами на территории дома поселились три горничные и повар которые убирали и готовили в тот момент когда я вела себя отвратительно и не хотела даже готовить.
— Моя королева умеет готовить? Вот так новости я должен Джузеппе низкий поклон если то что ты приготовишь будет по настоящему вкусно. — Попытался я пошутить но видимо неудачно так как на лице моей жены разыгралась дьявольский коварная улыбка.
— Даже если когда-то я буду готовить в нашем доме, я приготовлю что-то безумное жирное и острое да такое чтобы ты её съесть не смог, муженёк. — Несмотря на её колкость видно что она это сказала в шутку.
— Принцесса моя из твоих рук я готов съесть даже яд будь на то твоя воля.
— Была бы моя воля... я бы вообще заперлась одна где-нибудь — без охраны, без прислуги, без людей.
Подхожу ближе. Она говорит искренне, без упрёка. Это не жалоба, а констатация. Кладу ладони ей на бёдра, притягивая к себе. Сердце ощущает, как её грудь прикасается к моей.
— Почему ты не сказала, что тебе тяжело жить в особняке? — спрашиваю тихо.
Она чуть опускает глаза, будто сама застеснялась своей честности, а потом отвечает:
— Потому что я знаю, что особняк — это не просто дом. С древних времён это сердце семьи. Логово Дона. Его крепость. Как я могу попросить тебя, Маурицио, нарушить эту традицию ради моего уюта? Это не моё право.
Смотрю на неё внимательно. Тонко, невольно, подсознательно. Целую её в щеку — медленно, с теплотой, без слов. И да, в голове уже начинает вертеться мысль: возможно, традиции и правда стоит пересмотреть. Хотя бы одну.
Полчаса спустя — звонок в дверь. Ровный, неторопливый, деловой.
Открываю. На пороге стоит целая команда: стилисты, мейкап-артист, парикмахер, костюмер, и мой личный портной с тканевым чехлом в руках. Из него выглядывает подол вечернего платья цвета бордо и манжеты свежего смокинга.
— О, Боже... только не это!
Нера, заметив всех, бросает на меня взгляд, полный драматичного ужаса, и с театральным «Я отказываюсь от жизни светской львицы!» — бросается на второй этаж. Смех льётся с её губ, ступни стучат по деревянной лестнице.
Я невольно смеюсь. Настоящий, редкий, громкий смех.
— Назад пути уже нет, принцесса, — кричу ей вслед, — ты моя жена, а у жены Моретти — соответствующие её статусу стилисты!
И снова смеюсь. Потому что впервые за долгое время — по-настоящему живу.
Сборы идут в почти священной тишине, нарушаемой лишь шелестом ткани, щелчками каблуков по паркету и лёгким гулом фена, уносящего последние капли влаги с золотых прядей Неры.
Платье...Красное, как вино. Как кровь. Как соблазн. Оно облегает фигуру так, будто было сшито не портным, а самой страстью. Глубокий вырез на спине открывает шелковистую кожу, локоны, уложенные в мягкие волны, спадают на плечи, слегка касаясь лопаток. Её кожа — светлая, как фарфор, а взгляд — холодный, как сталь. В этом образе она не просто женщина. Она — предупреждение. Она — триумф.
Маурицио стоит в дверях, прислонившись плечом к косяку. В одной руке — бокал виски, в другой — бархатная коробочка. С минуту он просто молчит, впитывая каждую деталь, будто боится моргнуть и разрушить это видение.
— Если бы Микеланджело был жив, он бы завидовал, — произносит он хрипло.
Нера с иронией вскидывает бровь:
— За что ты меня сегодня собираешься выдать? Не хватает только короны.
— У меня есть кое-что получше, — говорит он и медленно открывает коробочку.
Внутри — кольцо. Не просто кольцо, а целый мир: платина и бриллиант чистоты слёз. Камень, сияющий в свете люстры, будто хранит в себе крик тысячи звёзд.
Она морщит нос — чуть-чуть, едва заметно, — но достаточно, чтобы он понял: не хочет.
— Маурицио... мне не нужно ничего лишнего. Это платье говорит достаточно. Я не хочу выглядеть как витрина.
— Это не для того, чтобы ты блистала перед другими. Это, чтобы ты знала: для меня ты — единственная.
На левой руке — обручальное кольцо. На правой — это.
Он берёт её ладонь, целует тонкие пальцы и медленно надевает кольцо.
— Только эти два. И ни грамма больше, — произносит она с улыбкой, смирившись.
Он кивает. Не торжествующе — а тихо, благодарно.
Виски в его руке отражает свет, будто пламя. Он делает глоток, глядя на неё — и не отрывает взгляда.
— Ты опять с ним? — спрашивает она, кивая на бокал.
— Я пью. Но не напиваюсь. Есть разница, — отвечает он спокойно.
Нера, уже готовая к выходу, подходит и как обычно забирает у него стакан.
— Мне нужна капля храбрости, — говорит она, глядя ему прямо в глаза.
Пьёт, не отводя взгляда. Он улыбается, но в этой улыбке прячется что-то большее. Что-то, что невозможно сказать вслух.
Она поворачивается к зеркалу. Взгляд на отражение — твёрдый, как у женщины, которая знает, куда идёт и с кем. Платье ложится по телу идеально, кольца сверкают на обеих руках. А в глазах — огонь. И он, стоя в тени, снова произносит про себя: Ты моя. И в этом нет ни тени сомнения.
Город Монреале, укутанный бархатным южным вечером, будто затих в ожидании чего-то особенного. Нера и Маурицио сидели в чёрном внедорожнике Bugatti, мчавшемся по узким улицам, подсвеченным огнями старинных фонарей. Внутри царила тишина, но не та — напряжённая или гнетущая. Это была та тишина, в которой каждый знал: ни к одному из них нельзя относиться легкомысленно.
Особняк младшего босса Монреале сиял, как дворец — утопающий в роскоши, он был декорацией к спектаклю, где все роли уже были распределены.
Когда автомобиль остановился перед мраморной лестницей, Маурицио первым вышел из машины. Не торопясь, с грацией хищника он обошёл автомобиль, открыл дверцу, и подал руку жене. Его пальцы уверенно обхватили её ладонь, а губы коснулись её костяшек с той мягкостью, которую он позволял себе лишь наедине — или в моменты, когда хотел всему залу показать: эта женщина — его королева.
Внутри особняка шум постепенно стих, как только пара переступила порог. Взгляды зала — тревожные, почтительные, пронзающие — рассыпались, как осколки стекла. Кто-то в страхе отводил глаза, кто-то восхищённо следил за каждым движением их безмолвной хореографии.
Лоренцо Бьянки, младший босс Монреале — мужчина с проседью в висках и вечно потным лбом, поспешно подорвался со своего кресла, почти оступившись в попытке оказаться ближе. Он обнял Маурицио, осторожно, словно прикасался к грозовому облаку, и, сдавленно улыбнувшись, обратился к Нере:
— Донна Моретти, добро пожаловать. Ваша красота затмевает свет люстр.
Он не осмелился прикоснуться к ней, лишь слегка поклонился. Та едва кивнула, взглядом отметив, насколько он боится прикосновения к собственности Моретти.
Музыка играла где-то на заднем фоне. Маурицио, обратив короткий взгляд к жене, мягко коснулся её локтя.
— Я отлучусь на минуту. Мои — ждут.
— Конечно, — отозвалась Нера, не нуждаясь в объяснениях.
Оставшись одна, она взяла бокал шампанского с серебряного подноса. Пузырьки, медленно поднимаясь к поверхности, отражали свет люстр, будто маленькие зеркала. Она сделала глоток и, остановившись у колонны, стала слушать — не музыку, не разговоры, а то, что обычно упускают из внимания.
— Посмотри на неё... — прошептала женщина в сапфировом платье позади. — Дочь консильере, а теперь донна. И всё — потому что околдовала Моретти...
— Он мог жениться на Беатрис... — отозвался другой голос, мужской, с оттенком зависти. — А выбрал её. Кто она, в конце концов?
Нера не обернулась. Только позволила губам изогнуться в едва уловимой улыбке. Кто она? Ответ знала только сама. И он был в крови, в шрамах, в ночах без сна — и в поцелуе, который Маурицио оставил на её руке.
— Ты похожа на богиню, упавшую на эту вечеринку, — прозвучал голос Аннет, мягкий, как шёлк, но с лёгким дрожанием зависти.
Нера повернулась. Аннет — одна из редких женщин, которая не боялась её, и именно это ее радует.
— А ты выглядишь, как женщина, которой сама Афина позавидует дорогая, — ответила Нера. — Даже если весь мир рухнет ты останешься аристократкой.
Они обменялись взглядами. Аннет, как будто почувствовав, что Нера говорит не только о платьях и макияже, бросила взгляд на Джузеппе Ломбарди — тот разговаривал с Маурицио и другими младшими боссами. Его взгляд, усталый и гордый, задержался на дочери а потом на возлюбленной. Уголки губ приподнялись в одобрении и тут двери открылись.
Каан Урганджиоглу вошёл в сопровождении жены Асу и их дочери — Авроры. Их присутствие разрезало воздух, как клинок. Восточный синдикат не был просто союзником — он был силой, с которой не шутят.
Нера, увидев их, вернулась к мужу. Он уже знал, кто вошёл. Они не нуждались в словах. Их руки встретились. И теперь они — как две фигуры на шахматной доске — шли поприветствовать нового игрока в старой игре.
Маурицио слегка наклонил голову:
— Каан, добро пожаловать на мою территорию, надеюсь твое пребывание и пребывание твоей семьи в Италии будет приятным.
— С добром пожаловали, Маурицио, — усмехнулся турок, — Я бы хотел поздравить тебя со свадьбой и извиниться за отсутствие на ней. В последнее время Румыны и Албанцы берега попутали, думаю ты меня понимаешь. Донна Нера, прекрасно выглядите. Не так я себе представлял ту ведьму которая околдовала итальянца. — Нера улыбнулась понимая шутку босса турецкой мафии. — Позвольте вам представить мою жену Асу Каст-Урганджиоглу и одну из моих дочерей Аврору.
Нера улыбнулась — сдержанно, холодно, как подобает той, кто знает: всё внимание в комнате принадлежит ей. И не потому, что она его требует — потому что оно само к ней прилипает, как свет к алмазу. Поприветствовав двух прекрасных женщин Нера окинула взглядом мужа что продолжил разговор с Каном к которому присоединился и Лоренцо Бьянки.