Терпение Святого
Особняк Моретти величественно возвышался над сицилийским побережьем, словно холодный истукан, презирающий всё живое. После свадьбы, похожей на похороны моей свободы, и брачной ночи которую громко так называть, Маурицио притащил меня сюда — в это каменное логово. Я могла бы терпеть всё, если бы он поселил меня в другом крыле. Если бы позволил дышать. Но по выражению его лица было понятно: он не собирался оставлять мне пространство.
Весь день прошёл среди высоких гостей: влиятельных, надменных, таких же лживых, как и наш союз. Они говорили о будущем, о семье, о выгоде. Как жаль что меня никто не спросил о моей выгоде из этого брака. Скажу сразу, её нет.
#Флэшбэк#
— Папа, — голос срывался на крик, — я не кусок мяса! Я не вещь, чтобы меня передавать из рук в руки! Ты обещал мне право выбора! Я люблю Давида! Я не хочу никого, кроме него!
Отец молчал. В его глазах стояла тяжесть, которую даже он не мог скрыть.
— Нера, я пытался... Но если Козимо Моретти сказал своё слово — даже дьявол не посмеет перечить.
Я шагнула ближе, не веря.
— Он знает, что я была с Давидом, и всё равно хочет взять меня? Где его мафиозные традиции и гордость?
— Ему плевать, — горько ответил отец. — Ты для него — цель. И он её добьётся.
— В день свадьбы вы придёте на мои похороны, — выдохнула я, обжигаясь словами. — Я никогда не стану женой этого ублюдка! Лучше лечь в гроб, чем в его постель!
Мир под ногами дрогнул. Я ощущала, как рушатся стены внутри меня, как осыпаются мечты. В приступе ярости я схватила серебреный кувшин с Бурбоном и кинула его в ближайшую стену где находилось огромное в пол зеркало
Я вылетела из кабинета и ринулась в свою комнату. Злость бушевала в груди. Я крушила всё — зеркало, ноутбук, даже хрустальную вазу, ту самую, что когда-то подарила мама. Превратив спальню в стеклянное месиво я остановилась от мысли...
Мама...Если бы она была жива, этого бы не случилось.
Я зашла в ванную, ударила по мрамору ладонями — да так, что от боли кольнуло запястья. Подняв взгляд, я увидела в зеркале не себя. Только изломанную, ослеплённую болью девочку, которой больше нечего терять.
Рука потянулась к фарфоровому горшку с маленьким цветочком. Я метнула его в отражение, и стекло разлетелось. Осколки осыпались на пол. Среди них — один, длинный, острый, как лезвие. Я села на колени, не чувствуя боли от осколков, что впивались в кожу. Взяла тот самый кусок. Поднесла к запястью.
Рука дрожала не от страха, от решимости. От обречённости.
В этот миг в ванную ворвался Давид с оружием на готове.
— Нера! Нет! — его голос сорвался в крик. Он выбил стекло из моей руки и крепко прижал меня к себе. — Не делай этого, дура?! Это не выход!
Я рыдала, вцепившись в него как в спасение.
— Что мне остаётся? Я не могу сбежать с тобой. Не могу отменить свадьбу. Лучше умереть, чем лечь с ним в одну постель! Что делать, Давид?!
Он обнял меня ещё крепче. Его голос стал жёстче.
— Ты выйдешь за него. Но ты не обязана быть его женой в полном смысле. Он не посмеет тронуть тебя силой а ты достаточно характерная чтобы ему противостоять . И я...
Он отстранился и посмотрел мне прямо в глаза:
— Я убью его, Нера. После свадьбы. Он молодой Дон и у него много врагов, я найду способ убрать его ты станешь вдовой, и никто, ничего не докажет.
Я не поверила. Не сразу.
— Ради меня... ты убьёшь Маурицио Моретти?
Он кивнул. Его голос был хриплым, но уверенным:
— Ради тебя я убью любого. Даже самого чёрта, если он встанет у нас на пути.
#Конец Флешбека#
Сицилия утопала в дожде.
Ливень не шел — он сыпался с небес стеной воды, как будто сама природа пыталась смыть с этой земли всё, что было запятнано кровью, ложью и жадностью.
Старые кипарисы за окном гнулись под порывами ветра, оливковые рощи сливались в тумане с горизонтом, а тёплая влага стекала по красным крышам, по мрамору двора, по стеклу, за которым я сидела, завернувшись в плед.
В этом молчании дождя было что-то утешающее. Он не задавал вопросов. Не отдавал приказов. Он просто был. И, наверное, только он сейчас знал, как мне на самом деле больно.
Я сидела у окна в белом длинном платье — тонком, почти воздушном, как иллюзия свободы. Волосы распущены, босые ноги поджаты на кресле.
Так выглядит женщина в заточении, которая выбирает своё оружие — молчание а потом и агрессию.
Так сидит та, кто переживает собственную казнь по частям: с каждым воспоминанием, с каждой каплей за окном.
И вдруг — звук.
Резкий. Тяжёлый. Чужой.
— Сеньора Моретти, — хриплый голос охранника, заученно вежливый и мне до сих пор не по себе слыша эту фамилию в свой адрес. — Дон просит вас спуститься к ужину. Стол накрыт.
Я не сразу повернулась.
Смотрела, как по стеклу стекает вода. Каждая капля — как чужая судьба, как чужая воля. Мне же собственной не оставили.
— Передай своему боссу, — медленно сказала я, — что он может задушиться собственным "ужином". И пусть подавится своей "заботой".
Я встала. Подошла ближе к двери и, глядя в глаза охраннику, добавила:
— А теперь убирайся. Пока я не заставила тебя собирать собственные зубы с пола.
Он отшатнулся. Я захлопнула дверь перед его лицом и вернулась к окну, как королева — к трону.
Я знала: этот вечер не закончится на одной попытке.
И он не заставил себя долго ждать.
Через несколько минут дверь открылась.
Без стука. Без предупреждения. Без церемоний.
Маурицио...
Он вошёл спокойно, почти мягко, как тень, но в его походке чувствовалась сталь. Не спешка, не ярость — уверенность. Тот, кто не требует — берёт. Тот, кто не кричит — приказывает одним взглядом.
Он был в тёмной рубашке, немного расстёгнутой, с каплями дождя на волосах. Его лицо было спокойно, как лик святого на фреске — каменное, строгое, не поддающееся эмоциям. Но в глазах — огонь, скрытый за стеклом.
— Ты не можешь бесконечно меня игнорировать, Нера, — произнёс он спокойно, будто не замечая моей ледяной тишины.
— Ты моя жена. И я бы хотел узнать о тебе больше. Поэтому... давай спустимся и поужинаем.
Он подошёл ближе и осторожно коснулся моего плеча.
— Не трогай меня, — отрезала я, словно ударила.
Отмахнулась резко, демонстративно, как от назойливой мухи.
— Ты называешь это "женой"? Я — товар, ставка в выгодной сделке. Шахматная фигура в твоей грязной шахмотной партии. И я не ужинаю с тем, кто считает меня своей собственностью.
— Нера... — он произнёс моё имя медленно, как молитву, в которой каждый слог — попытка сохранить терпение. — Ты ведёшь себя, как девочка, которой отказали в игрушке.
Я поднялась на ноги.
— А ты ведёшь себя, как святой, который думает, будто имеет право на исповедь. Но у меня нет грехов, Маурицио. Есть только ненависть к тебе, к этой свадьбе и к твоей власти.
И да, будь ты последним человеком на этой земле — я бы всё равно предпочла остаться нетраханой.
Он не шелохнулся.
— Хорошо, — ответил он спокойно. — Сегодня — ты не хочешь но завтра захочешь.
Я умею ждать принцесса, даже если ждать придётся вечно я уверен что ты того стоишь.
Я рассмеялась — холодно, насмешливо, резко:
— Ты ждёшь? Святой Маурицио в ожидании ласки своей прости Господи "жены"?
Хочешь верь, хочешь нет — но чем дольше ты смотришь на меня, тем меньше шансов, что это когда-нибудь произойдёт.
Он медленно выдохнул.
Его взгляд на секунду потемнел, будто в нём вспыхнула буря.
Он подошёл ближе — и теперь между нами было меньше метра.
— Ты начала войну, Нера но не забывай — я умею выигрывать.
И я не враг, ты мне не угроза.
Я улыбнулась. Глаза мои сверкнули:
— Тогда не забывай, Маурицио, что я не жена, я — мина под твоим троном.
И ты сам выбрал жениться на той, что может и в правду настолько отчаянная что готова убить тебя.
Он смотрел на меня несколько секунд. Молча.
Затем кивнул — коротко, почти в знак признания.
— Я оставлю тебя наедине с твоим гневом. Но помни:
он тебя не спасёт. А я — не исчезну.
Он развернулся и ушёл, закрыв дверь за собой тихо.
Слишком тихо. Слишком вежливо.
Я вновь осталась одна. Но теперь в этой тишине было меньше одиночества,
и больше ожидания грозы.
Маурицио Моретти
Я мог бы быть готов к её отчуждению. Мог бы вытерпеть молчание, холод, даже страх — я знал, как с ними обращаться. Они были частью моей жизни с самого детства.
Но я не был готов к ненависти. Не к такой — чистой, обжигающей, неистовой и уж точно не от неё.
Нера Ломбарди стала моей навязчивой мыслью задолго до того, как я понял, что это опасно. Впервые я увидел её в день, когда весь дом Ломбарди был объят трауром. Маленькая девочка с лицом ангела стояла между мужчинами, которые правили миром, и держалась с таким достоинством, будто уже знала цену боли. Ей было тринадцать, и она была прекрасна даже в горе.
Я наблюдал за ней украдкой, не понимая, что именно меня тянет. То была не страсть — не в том смысле, как она приходит к мужчине.
Это было предчувствие. Словно что-то внутри меня узнало: эта девочка — твоя судьба. Не сейчас но однажды...
С тех пор имя и образ Неры словно отпечаталось в моей памяти, как зарубка на стали.
Я жил своей жизнью — беспощадной, яркой, полной женщин, побед, сделок. Никогда не испытывал чувства вины за то, что использовал. Никогда не оглядывался но даже годы спустя, слыша шёпот: «принчипесса Ломбарди», «фарфоровая кукла семьи», «золотое оружие Моретти»,— я уже знал: однажды она будет моей.
А потом — Давид. Этот жалкий солдат. Он просто лицо в толпе, которое она выбрала по наивности или отцовскому позволению. И всё, что во мне до этого момента спало, — проснулось ревность, гнев, жажда убийства и обладания.
Я увидел её вновь на рождественском приёме в доме Ломбарди. Уже не девочку — женщину. Холодную, царственную, прекрасную, словно статуя в храме.
Она смеялась. Она танцевала. Она смотрела на мир, не замечая меня.
Но вновь увидев её я поняла что время пришло. И понял: Она будет моей, уже завтра а этого Давида отправлю куда подальше только бы не орать руки об это дерьмо что тронуло мою принцессу.
Я не прошу, я беру и когда отец выдал её за меня, я думал, что путь пройден.
Но я ошибся, она не дрогнула, не заплакала, не молила, она презирала...Не меня — образ, то чем я стал в её глазах. Захватчик, палач, чужой...
Я надеялся, что она увидит меня таким, каким не видел никто: человеком, способным на преданность, на терпение, даже на любовь.
Но вместо этого — отторжение.
Нера смотрит на меня, как на врага. Она говорит со мной, как с мучителем.
Она не даёт мне даже тени надежды. И всё же я жду и даже не подумал отступить.
И если придёт день, когда её взгляд потеплеет — пусть даже на секунду — это будет значить больше, чем сотни побед.
Но пока она — буря.
И я — тот, кто готов стоять в её центре. Без зонта. Без оружия.
Лицом к ветру.