Свадьба на выживание
Моё сердце, разбитое и израненное, билось в груди с такой яростью, будто пыталось вырваться из клеток тела — убежать, спастись, забыться. Глаза — зеркала моей скорби — блестели, выдавая ту боль, которую я так отчаянно старалась спрятать под вуалью невесты.
Так не должно было быть.
Не так я представляла себе свою свадьбу. Не в белом платье, ставшем моим саваном. Не с этим человеком, который не заслуживал ни моего взгляда, ни моего имени, ни моего прикосновения. Но у дочери консильери нет права на мечты — только долг. А долг, как цепь, не выбирают.
Я — Нера Ломбарди. Женщина, которая ради любви согласилась на сделку с дьяволом.
Перед алтарём, в сиянии свечей и под мраморным взглядом святых, меня венчают с чудовищем. Маурицио Моретти — имя, что теперь навсегда вписано в мою судьбу, как ожог. Он увидел меня однажды... и захотел на тысячу ночей. А потом забрал — без спроса, без пощады.
Это не любовь. Это не страсть. Это алчная похоть, замаскированная под право сильного.
До этой ночи я верила, что обладаю свободой выбора. Мой отец, Джузеппе Ломбарди, великий, грозный, но в душе мягкий человек, дал мне редкую привилегию — право влюбиться. Я год жила этой любовью. Мы были счастливы с Давидом — пусть он и не был святым, пусть его руки запятнаны кровью. Он был солдатом моего отца... и мужчиной моего сердца.
Но один роковой вечер — приём, где блестело золото, лилась кровь в бокалах и плелись заговоры — всё изменил. Маурицио Моретти увидел меня, как охотник замечает добычу. И уже не отпустил.
Теперь я стою перед священником. И голос его разносится по куполу церкви, как приговор:
— Нера Ломбарди, согласны ли вы стать женой Маурицио Моретти, быть ему опорой и спутницей в горе и в радости, до самого конца дней?
Вопрос вонзается в моё сознание, как лезвие. Я поднимаю взгляд — и вижу мужчину, стоящего напротив. Он красив. Опасно, бездушно красив. Властность сочится из каждой черты его лица, из холодных глаз, что пристально следят за мной.
Чужой. Он чужой мне до самой последней капли крови.
Я лгу — в храме, перед Богом.
— Да... согласна, — выдыхаю, и каждое слово словно режет горло изнутри.
Глаза наполняются слезами, но вуаль скрывает их от мира. Маурицио берёт мою руку, надевает кольцо. Я дрожу. Пальцы почти не слушаются, когда я отвечаю ему тем же.
Лучше бы это была петля на его шее... Прости меня, Господи, за такие мысли в Твоём доме.
Он откидывает вуаль, и наши глаза встречаются. Его взгляд — нежен, почти ласков, как яд, подмешанный в вино. Пальцы касаются моих щёк. Мне хочется отшатнуться, закричать, убежать — но я остаюсь.
Он склоняется. Его губы касаются моих. Этот поцелуй — не союз, не нежность, не любовь. Это печать. Проклятие.
— Теперь ты моя жена, принцесса, — шепчет он. — И нас разведёт только гробовая доска.
Он целует меня в лоб. Его руки крепко держат меня, а я в ответ — едва касаюсь его груди, будто отталкивая его.
— Женившись на мне, Маурицио, ты вбил последний гвоздь в свой гроб, — прошептала я. — И знай: осталось только лечь в него.
Я не чувствую триумфа. Только глухую ярость, бурлящую в крови. Он сжимает мою ладонь — с силой, но снаружи мы, как будто, идеальная пара. Я натягиваю самую фальшивую улыбку в своей жизни и иду под руку с мужем. С чудовищем. С врагом.
Церковные двери распахиваются, и солнечный свет режет глаза. Но в моей душе — вечная тьма.
Зал был похож на декорации к фильму, в котором я по недоразумению играла главную роль.
Хрустальные люстры сверкали, словно звёзды, сошедшие с небес, а белоснежные скатерти, золотые приборы и бокалы с тонкими ножками создавали иллюзию сказки. Только в этой сказке принцесса была пленницей, а принц — её тюремщиком.
Сотни гостей, смех, бокалы, наполненные кроваво-красным вином, игристым золотом шампанского.
Сильные мира сего были здесь: дон Козимо в бархатном пиджаке и с глазами, как у удава; его жена — осанистая, надменная, с бриллиантами в форме капель крови; их дети, охрана, друзья, любовницы, крестные отцы с юга, северяне с ледяными улыбками, и подле каждого — оружие, спрятанное под шелком или кашемиром.
— Какая красивая пара, — говорили женщины, бросая на меня завистливые взгляды.
— Эта девочка даже не понимает, как ей повезло, — бормотали старики с кольцами на всех пальцах.
— Дон Моретти не шутит. Захотел — взял, — поддакивали молодые головорезы, поднимая бокалы.
Я шла за Маурицио, как тень.
Меня целовали в щеки, обнимали, желали счастья и благополучия, дарили золотые конверты, побрякушки от Cartier и проклятые поздравления.
Каждое "счастья вам" било в висок, как выстрел.
Каждое "пусть у вас будет мальчик" отзывалось тошнотой.
Моё тело продолжало спектакль. Я кивала, улыбалась, принимала комплименты, но внутри меня бушевал океан ярости.
Маурицио сиял.
В дорогом чёрном костюме, с ослепительной улыбкой и безжалостным взглядом. Его ладонь не отпускала мою. Иногда он делал вид, что шепчет мне что-то на ухо — на самом деле это были приказы по типу...
«Улыбайся Миа Дона, ты же моя счастливая невеста.»
Я хотела плюнуть ему в лицо. Пир был роскошен.
Музыка лилась рекой, скрипка пела, голос итальянской певицы обволакивал зал, как дым.
Пахло трюфелями, белым вином, специями, мёдом.
Передо мной — дюжины тарелок: филе дорадо с лимоном и шафраном, равиоли с крабом, салат с грушей и пармезаном, тончайшие ломтики прошутто, инжир в сыре. Деликатесы, достойные королей.
Я не прикоснулась ни к чему.
Маурицио отложил бокал и посмотрел на меня. Медленно, оценивающе.
— Нера. Ты ничего не ешь.
Я молчала, глядя в одну точку. В ложку, отражающую изогнуто моё лицо.
— Это демонстрация? Или ты действительно думаешь, что сможешь голодом победить меня?
Я медленно повернулась к нему.
— Ты уже отобрал у меня волю, Маурицио. Но не аппетит. Он сам умер. В ту ночь, когда ты сказал моему отцу: «Я возьму её».
Маурицио молча взял вилку. Подцепил кусочек рыбы и, не отрывая от меня взгляда, протянул.
— Ты не умрёшь от голода в первый же день брака. Открой рот, принцесса.
— Я не собака.
— Правда? — его голос стал ниже, мягче. — Потому что я помню, как ты сжала зубы, когда произнесла «Да». Собаки лают, когда их режут. Ты — просто терпишь. Это хуже.
Я резко повернулась к нему, зарываясь взглядом в его глаза:
— А ты, Маурицио, забыл одну важную вещь: даже самый покорный зверь кусается, когда загнан в угол.
Он усмехнулся. Тихо. Холодно.
Поставил вилку обратно. Откинулся в кресле, медленно отпил вино. Его глаза были спокойны, но пальцы... пальцы стучали по бокалу с нервным ритмом.
— Я не загонял тебя в угол, Нера. Я выстроил тебе золотую клетку. И пока ты царапаешь стены, ты всё равно моя.
— Знаешь, что делает птица в клетке? — спросила я тихо. — Она умирает. Не от голода. От одиночества и ненависти.
Он замер.
На секунду — на крошечную долю вечности — в его лице мелькнула трещина. Взгляд стал жёстче, жгучее. Потянулся к моей руке. Я отдёрнула её.
Он сжал пальцы в кулак. В это мгновение заиграла новая мелодия — первый танец молодых. Гости замерли, столы затихли.
— Вставай, — произнёс он, почти ласково. — Время танцевать, моя жена.
Я поднялась.
Туфли с золотыми лентами резали кожу. Платье тянуло вниз, как саван.
Маурицио взял меня за талию. Его рука была горячей, властной. Музыка началась.
Он вёл меня, как куклу. А я смотрела сквозь него.
— Ты ненавидишь меня, — шепнул он, прижимая к себе.
— Больше, чем ты способен представить, — ответила я.
— Прекрасно. Значит, ты будешь чувствовать. А с этого всё начинается.
— Нет, Маурицио. С этого всё заканчивается. Моя наивность. Моя тишина. Моё подчинение.
Мы продолжали кружиться.
Но я уже не была той Нерой, что стояла утром у алтаря.
В этой женщине больше не осталось страха.
Только ярость.
И желание выжить — несмотря ни на что.
Тишина захлопнулась за мной, как ловушка.
Дверь номера закрылась с глухим щелчком — и в этот миг звук стал судьбой. Теперь всё было по-настоящему. По-взрослому. По-безысходному.
Мир остался за дверью: свет свечей, фальшивые улыбки гостей, стеклянный звон бокалов и тосты за "новую счастливую пару". Всё это было спектаклем — дорогим, тщательно срежиссированным фарсом.
А теперь начался второй акт. Без свидетелей. Без масок.
Только мы двое — чужие люди, скованные браком как наручниками.
Комната тонула в мягком свете: на прикроватных тумбах — свечи в хрустальных подсвечниках, в вазе — свежие розы, рассыпанные лепестки на кровати, бутылка шампанского в серебристом ведре, клубника в шоколаде.
Как по заказу из свадебного журнала.
Только воздух здесь был густой, как перед бурей.
Маурицио вошёл за мной, закрыв дверь на замок.
Он не сказал ни слова.
Молча снял пиджак, бросил на кресло, ослабил галстук. Его движения были неторопливы, точны — словно он раздевает не себя, а ситуацию. Снимает фасад. Обнажает суть.
Я стояла у окна, прижавшись к холодному стеклу.
Море шумело вдалеке — глухо, сердито. Как будто оно знало, чем закончится эта ночь.
— Ты можешь перестать изображать ледяную королеву, Нера, — негромко произнёс он. — Театр уже окончен. Здесь больше никого нет.
Я не обернулась.
— И всё равно — тебе никогда не сыграть главную роль в моей жизни.
Он усмехнулся.
В его голосе не было агрессии. Только утомлённая уверенность мужчины, который привык, что сопротивление — это предисловие к капитуляции.
— Ты не понимаешь, — сказал он. — Я не прошу. Я принимаю.
Его шаги зазвучали по паркету. Я услышала, как он приближается. Каждый шаг отдавался в теле, как удар сердца.
Рука коснулась моей спины. Осторожно. Почти ласково. Пальцы потянулись к молнии на платье.
Я не шелохнулась.
Платье медленно скользнуло по коже, обнажая спину, талию, бёдра.
Воздух вдруг стал ледяным. Или, наоборот, слишком горячим — не понять. Я стояла в тонком кружевном белье — символе невесты, которая теперь принадлежит мужчине. Но принадлежать и быть собственностью — не одно и то же. И я это знала.
Я развернулась — медленно, с достоинством.
— Скажи мне, Маурицио. Когда ты смотришь на меня, что ты видишь?
— Свою жену. — Он ответил, не колеблясь. — Свою женщину.
— Ошибаешься. Ты видишь победу. Вещь. Захваченную территорию.
Я сделала шаг вперёд, глаза в глаза.
— Но я не шёлк, не фарфор, не девочка из сказки. Я — огонь. И ты сгоришь, если приблизишься.
Он молчал. Улыбка исчезла с его губ.
Пауза была долгой, насыщенной всем, чего мы не сказали друг другу. Я видела, как в его глазах вспыхивает нечто тёмное. Не гнев. Интерес.
И тогда — я ударила его.
Моя ладонь резко, без предупреждения, встретилась с его щекой. Хлопок по коже, всплеск боли, шок.
Он отшатнулся на полшага. Не потому, что я была сильна. А потому что не ожидал.
— Это за всё. За то, что ты отнял у меня свободу. Любовь. Будущее. Я дышала тяжело.
— За то, что ты осмелился назвать это браком.
Маурицио поднял руку, коснулся щеки. Щека наливалась красным, как расплавленное железо.
Он смотрел на меня с молчаливым удивлением. Затем усмехнулся — не яростно, не зло. Скорее, с любопытством хищника, которого впервые ранили.
— Ты не та женщина, за которую я тебя принимал, но это даже. интересней принцесса. — произнёс он.
— О нет. Я — именно та. Просто ты не знал, что она умеет кусаться.
Он подошёл. Вплотную. Я ожидала — нового удара. Приказа. Что угодно. Но он лишь прошептал мне прямо в лицо:
— Тогда будет интересно.
Он отступил. Взял бокал шампанского. Сделал глоток.
— Сегодня я отпущу тебя, Нера. Не из жалости а из расчёта все потому что я не хочу тебя испугать. Я хочу, чтобы ты пришла сама по своей воле.
Я фыркнула.
— Лучше дождись, пока ад замёрзнет.
— Значит, я подожду, пока ты замёрзнешь первой.
Он развернулся и направился в ванную. Звук закрывающейся за ним двери был почти ласковым. Тишина вернулась, только теперь она была другой — с привкусом столкновения.
Я опустилась на пол, в углу комнаты, обняв себя. Сердце билось у самой гортани. Я не дрожала, я горела. В эту ночь я не была побеждённой. Я была тем, кого он не ждал.
И, может быть... именно в эту ночь Маурицио Моретти впервые испугался. Не меня. А того, что не сможет меня сломать.