Часть 6
Извините за долгое отсутствие по этому сегодня длинная голова!!!!!!
Через несколько дней после этого было большое представление в I'Opéra Comique. Я отправился туда. И прежде всего я увидел в ложе бельэтажа Маргариту Готье.
Мой приятель, с которым я был вместе, тоже ее узнал и указал мне на нее:
– Посмотрите, какая хорошенькая женщина!
В это время Маргарита взглянула в нашу сторону, заметила моего друга, улыбнулась ему и сделала ему знак зайти к ней.
– Я пойду поздороваюсь с ней, – сказал он, – и сейчас же вернусь.
Я не мог удержаться и сказал ему:
– Какой вы счастливец!
– Почему?
– Вы пойдете к этой женщине.
– Вы влюблены в нее?
– Нет, – сказал я, краснея, так как сам не знал, как определить свое чувство, – но мне бы очень хотелось с ней познакомиться.
– Пойдемте со мной, я вас представлю ей.
– Попросите сначала у нее позволения.
– Ну что вы, с ней нечего церемониться, идемте.
Мне было неприятно слушать то, что он говорил. Я боялся убедиться в том, что Маргарита не заслуживала того чувства, которое я к ней испытывал.
В романе Альфонса Карра, под заглавием «Am Rauchen», говорится о человеке, который преследовал однажды вечером изящную даму, в которую влюбился с первого взгляда, – так она была хороша. Желание поцеловать руку этой дамы придавало ему мужество. Однако он не решалcя даже посмотреть на кончик кокетливой ножки, который выглядывал из-под приподнятого платья. В то время как он мечтал о том, что он сделает, чтобы обладать этой женщиной, она остановила его на углу улицы и предложила пойти к ней.
Он отворачивается, переходит улицу и печальный возвращается домой.
Я вспомнил эту сценку и испугался, что Маргарита меня примет слишком скоро и слишком скоро подарит мне любовь, за которую я хотел заплатить долгим ожиданием и большими жертвами. Таковы мы, мужчины, счастье наше, что воображение делает поэтичными наши чувства и что физические потребности делают эту уступку нежным мечтам.
Если бы мне сказали: «Сегодня вы будете обладать этой женщиной, но завтра будете убиты», я бы согласился. Если бы мне сказали: «Дайте десять луидоров – и вы будете ее любовником», я бы отказался и заплакал, как ребенок, который поутру видит, как исчезает замок ночных сновидений.
Однако мне хотелось с ней познакомиться, а тут представлялась возможность, и, может быть, единственная, узнать, как мне держаться по отношению к ней.
Я еще раз испросил своего друга представить меня ей с ее согласия и стал бродить по коридорам, думая, что сейчас увижу ее и не буду знать, как себя держать в ее присутствии.
Я хотел подготовить заранее то, что скажу ей.
Любовь делает смешным.
Вскоре мой приятель вернулся.
– Она ждет нас, – сказал он.
– Она одна? – спросил я.
– С ней еще одна женщина.
– Мужчин нет?
– Нет.
– Идем.
Мой приятель направился к выходу.
– Вы не туда идете, – сказал я.
– Нужно сначала купить конфеты. Она просила меня.
Мы зашли в кондитерскую в Пассаже.
Мне хотелось купить всю лавочку, и я выискивал, чем бы наполнить коробку, когда мой приятель спросил:
– Фунт засахаренного винограда.
– Она любит его?
– Она ест только эти конфеты. Послушайте, – продолжал он, когда мы вышли, – вы знаете, с кем я вас познакомлю? Не думайте, пожалуйста, что это герцогиня, это просто содержанка, самая настоящая содержанка; итак, не стесняйтесь и говорите все, что вам взбредет в голову.
– Хорошо, хорошо, – пробормотал я.
И я шел за ним, уверяя себя, что теперь я исцелюсь от своей страсти.
Когда я входил в ложу, Маргарита громко смеялась.
Мне бы хотелось, чтобы она была грустной.
Мой друг меня представил. Маргарита слегка кивнула головой и спросила:
– А мои конфеты?
– Вот они.
Взяв их, она посмотрела на меня. Я опустил глаза и покраснел.
Она наклонилась к соседке, сказала ей несколько слов на ухо, и обе начали безудержно смеяться.
По-видимому, я был причиной их веселья, и мое смущение от этого усилилось.
У меня была в это время любовница, очень нежная и очень сентиментальная; ее сентиментальность и меланхолические письма заставляли меня смеяться. Теперь только я понял, какую боль я причинял ей этим, и в продолжение пяти минут я любил ее так, как никто никогда не любил ни одной женщины.
Маргарита уничтожала свой виноград, не обращая на меня внимания.
Мой приятель хотел меня вывести из этого смешного положения.
– Маргарита, – начал он, – вы не должны удивляться, что господин Дюваль не произносит ни слова: вы так его ошеломили, что он не находит их.
– А мне кажется, что ваш друг пошел с вами сюда потому, что вам скучно было идти одному.
– Если бы это было так, – возразил я, – я не просил бы Эрнеста получить ваше согласие, прежде чем представить меня вам.
– Вероятно, это был лишь только предлог, чтобы отсрочить неизбежную минуту.
Всякий знает по опыту, что такие девушки, как Маргарита, любят насмешничать и дразнить людей, которых они видят в первый раз. Это, вероятно, в отместку за унижения, которые они часто претерпевают со стороны тех, кого видят каждый день.
Чтобы им отвечать, нужно иметь навык, а его-то я не имел; к тому же то представление, которое я себе составил о Маргарите, еще усиливало впечатление от ее шуток; все в этой женщине волновало меня. Я встал и произнес с дрожью в голосе, которую я никак не мог скрыть:
– Если вы так думаете обо мне, сударыня, мне остается только попросить у вас извинения за свою нескромность и откланяться; можете быть уверены, что в другой раз я не осмелюсь на это.
Затем поклонился и вышел.
Не успел я еще закрыть за собой двери, как услышал новый взрыв смеха. Мне очень хотелось, чтобы кто-нибудь задел меня в этот момент локтем.
Я вернулся на свое место.
Раздался третий звонок.
Эрнест пришел и сел рядом со мной.
– Как вы себя вели! – сказал он, садясь. – Они вас приняли за сумасшедшего.
– Что сказала Маргарита, когда я ушел?
– Она смеялась и уверяла меня, что никогда в жизни не видела такого чудака. Но не нужно придавать серьезного значения этому происшествию; не оказывайте этим женщинам слишком большой чести – не относитесь к ним серьезно. Им совершенно незнакома вежливость. Знаете, когда собак обливают духами, они начинают кататься по лужам, чтобы заглушить этот запах.
– Что мне за дело до этого? – сказал я, стараясь выдержать безразличный тон. – Я никогда больше не встречусь с этой женщиной, и если она мне нравилась раньше, чем я ее узнал, то мое отношение совершенно изменилось теперь, когда я с ней познакомился.
– Ну, я не сомневаюсь, что увижу вас когда-нибудь в ее ложе и услышу, что вы просаживаете на нее все состояние. Конечно, вы правы, она дурно воспитана, но это завидная любовница.
К счастью, подняли занавес, и мой друг замолчал. Не смею вам сказать, что играли. Помню только, что время от времени я поднимал глаза на ложу, из которой так внезапно ушел, и что все новые и новые посетители сменялись там каждую минуту.
Однако я был далек от того, чтобы не думать больше о Маргарите. Новое чувство овладевало мной. Мне казалось, что я должен заставить позабыть ее оскорбление и свой позор; я говорил себе, что потеряю все свое состояние, но буду обладать этой женщиной и по праву займу место, которое я так быстро оставил.
Еще до окончания спектакля Маргарита с подругой покинули ложу.
Невольно и я поднялся со своего места.
– Вы уходите? – спросил Эрнест.
– Да.
– Почему?
В это время он заметил, что ложа опустела.
– Идите, идите, – сказал он, – желаю вам успеха, или, вернее, большого успеха.
Я вышел.
Я услышал на лестнице шелест платьев и шум голосов. Я стал в сторонке и увидел обеих женщин в сопровождении двоих молодых людей.
У выхода к ним подошел маленький грум.
– Скажи кучеру, чтобы он нас ждал около cafe Anglais, – сказала Маргарита, – мы пойдем туда пешком.
Через несколько минут, бродя по бульвару, я увидел в окне большого ресторана Маргариту; она опиралась рукой о подоконник и ощипывала одну камелию за другой.
Один из молодых людей наклонился к ней и говорил ей что-то шепотом.
Я сел в ресторане напротив, в зале первого этажа, и не терял из виду интересовавшего меня окна.
В час ночи Маргарита села в коляску вместе со всеми.
Я взял извозчика и следом поехал за ними.
Коляска остановилась у дома № 9.
Маргарита вышла и одна поднялась наверх.
По всей вероятности, это было случайностью, но эта случайность меня сделала счастливым.
Начиная с этого дня, я часто встречал Маргариту в театре, на Елисейских полях. Она всегда была весела, я – всегда взволнован.
Прошло две недели, и я ее нигде не встречал. Я увиделся с Гастоном и спросил о ней.
– Она очень больна, – ответил он.
– Что с ней?
– У нее больные легкие, и, так как ее образ жизни не может способствовать выздоровлению, она слегла и близка к смерти.
Сердце наше странно устроено; я как будто обрадовался ее болезни.
Я каждый день ходил справляться о ее здоровье, но не расписывался в книге и не посылал карточки. Я узнал таким образом о ее выздоровлении и об отъезде в Баньер.
Так прошло много времени; в моей памяти мало-помалу сглаживалось непосредственное впечатление, но воспоминание оставалось. Я путешествовал; связи, привычки, занятия вытеснили эту думу, и когда я вспоминал об этом происшествии, я видел в нем только страсть очень молодого человека – страсть, над которой позже смеются.
В конце концов не трудно было одержать победу над этим воспоминанием; я потерял Маргариту из виду со времени ее отъезда, и, как я вам уже рассказывал, когда она прошла мимо меня по коридору Варьете, я не узнал ее.
Правда, она была под вуалью, но раньше, два года тому назад, мне не нужно было бы ее видеть, чтобы узнать, я бы почувствовал ее.
Мое сердце все-таки забилось, когда я узнал, что это она; и двух лет, проведенных в разлуке, словно и не было.
– Однако, поняв, что я по-прежнему влюблен, – продолжал Арман после небольшой паузы, – я вместе с тем почувствовал себя более сильным, чем раньше, и у меня было желание встретиться с Маргаритой, чтобы показать ей, что я перерос ее.
Какими доводами, какими уловками пользуется сердце, чтобы добиться желаемых результатов.
Я не мог дольше оставаться в коридоре, вернулся на свое место в партере и окинул быстрым взглядом всю залу, чтобы найти ее ложу.
Она была в бенуаре, совсем одна. Она сильно изменилась, как я вам говорил, и на ее губах я уже не находил больше безразличной улыбки. Она много выстрадала и, видимо, не переставала страдать.
Уже наступил апрель, а она была одета по-зимнему – вся в бархате.
Я смотрел на нее так упорно, что мой взгляд привлек ее внимание.
Она посмотрела на меня несколько секунд, взяла свой лорнет, чтобы лучше разглядеть, и, должно быть, узнала, но не могла точно вспомнить, кто я; когда она отложила лорнет, по ее губам скользнула улыбка, приветливая улыбка женщины в ответ на поклон, которого она как бы ждала от меня; но я не ответил на ее улыбку, чтобы иметь над ней перевес и забыть в тот момент, когда она вспомнила.
Ей показалось, что она ошиблась, и она отвернулась.
Подняли занавес.
Я часто видел Маргариту в театре, и никогда она не интересовалась тем, что играли.
Что касается меня, то спектакль меня тоже очень мало занимал, и я следил все время за ней, стараясь, чтобы она этого не замечала.
Я видел, что она обменялась взглядами с женщиной, занимавшей ложу напротив нее; я посмотрел на эту ложу и узнал в ней мою хорошую знакомую.
Раньше она была на содержании, потом поступила на сцену, но не имела там успеха; теперь, рассчитывая на свои связи с парижскими кокотками, занялась коммерцией и открыла модную мастерскую.
В ней я увидел средство встретиться с Маргаритой; воспользовавшись моментом, когда она посмотрела в мою сторону, я послал ей привет рукой и глазами.
То, чего я ожидал, случилось: она меня позвала в свою ложу.
Прюданс Дювернуа была толстая сорокалетняя женщина; с ней не нужно проявлять много дипломатии, чтобы узнать от нее все, что захочешь, тем более если это так же просто, как то, что мне нужно было знать.
Я дождался, когда она снова стала переглядываться с Маргаритой, и спросил ее:
– На кого это вы так смотрите?
– На Маргариту Готье.
– Вы ее знаете?
– Да, я делаю ей шляпы, и она живет рядом со мной.
– Вы живете на улице д'Антэн?
– В седьмом номере. Окно ее уборной находится напротив моего.
– Говорят, она мила.
– Вы с ней незнакомы?
– Нет, но мне бы очень хотелось с ней познакомиться.
– Хотите, я позову ее к нам в ложу?
– Нет, я предпочитаю, чтобы вы меня представили ей.
– У нее?
– Да.
– Это труднее.
– Почему?
– Потому, что ей покровительствует очень ревнивый старый герцог.
– Покровительствует! Это мило.
– Да, покровительствует, – возразила Прюданс. – Бедный старик, должно быть, не сумел быть ее любовником.
Прюданс мне рассказала, как Маргарита познакомилась с герцогом в Баньере.
– Поэтому она одна здесь? – продолжал я.
– Конечно.
– Но кто ее проводит?
– Он.
– Он приедет за ней?
– Сию минуту.
– А кто вac проводит?
– Никто.
– Предлагаю вам свои услуги.
– Но вы не одни.
– Располагайте нами обоими.
– Кто такой ваш друг?
– Очень милый и умный малый, он будет очень рад познакомиться с вами.
– Хорошо, я согласна, по окончании этой пьесы мы все вместе уедем.
– Отлично, я предупрежу только своего приятеля.
– Идите. Посмотрите, – сказала Прюданс, когда я выходил из ложи, – вот герцог входит в ложу Маргариты.
Я взглянул.
Действительно, позади молодой женщины уселся семидесятилетний старик и подал ей мешочек с конфетами, которые она сейчас же начала с улыбкой доставать; потом она положила его на барьер ложи и сделала Прюданс знак глазами, казалось, говорившими:
– Не хотите ли?
– Нет, – ответила Прюданс.
Маргарита опять взяла мешочек, повернулась к герцогу и начала с ним болтать.
Смешно рассказывать все эти подробности, но все, что касается этой женщины, так свежо в моей памяти, что я не могу не рассказать об этом.
Я пошел предупредить Гастона о том, что решил за него и за себя. Он согласился.
Мы оставили свои места и отправились в ложу мадам Дювернуа.
Едва мы открыли дверь из партера, как должны были остановиться и пропустить Маргариту и герцога, которые уходили.
Я отдал бы десять лет своей жизни за то, чтобы быть на месте этого старика.
На бульваре он усадил ее в фаэтон, которым сам правил, и они исчезли из виду на великолепных лошадях.
Мы вошли в ложу к Прюданс.
Когда пьеса была окончена, мы сели на простого извозчика и поехали на улицу д'Антэн. У дверей своего дома Прюданс предложила нам зайти к ней посмотреть ее мастерскую, которую мы не видели и которой она очень гордилась. Вы поймете, с каким восторгом я согласился.
Мне казалось, что я мало-помалу приближаюсь к Маргарите, и вскоре навел разговор на нее.
– Старый герцог у вашей соседки? – спросил я Прюданс.
– Нет; она, вероятно, одна дома.
– Но ей, должно быть, ужасно скучно, – сказал Гастон.
– Мы почти всегда проводим вечера вместе, и когда она возвращается, то зовет к себе меня. Она никогда не ложится раньше двух часов ночи. Она не может уснуть раньше.
– Почему?
– Потому что у нее больные легкие и почти всегда повышенная температура.
– У нее нет любовников? – спросил я.
– У нее никто не остается, когда я ухожу; но не ручаюсь, что кто-нибудь не приходит, когда меня нет; я часто встречаю у нее вечером некоего графа N... Он хочет продвинуть свое дело тем, что приходит в одиннадцать часов и посылает ей массу драгоценностей; но она его презирает. Она не права, он очень богат. Я часто говорю ей: дорогая моя, вам такого человека и нужно! В других случаях она меня слушает, но тут упрямится и отвечает мне, что он слишком глуп. Пускай он глуп, не спорю; но ведь он дал бы ей положение, тогда как этот старый герцог может умереть со дня на день. Старики – эгоисты; семья всегда упрекает его за привязанность к Маргарите: вот две причины, по которым он ей ничего не оставит. Я разъясняю ей все это, а она отвечает, что никогда не опоздает забрать графа после смерти герцога. Вовсе не весело, – продолжала Прюданс, – жить так, как она живет. Я отлично знаю, что мне бы это не подошло и что я бы скоро прогнала прочь этого старикашку. Он несносен; зовет ее своей дочкой и постоянно следит за ней. Я уверена, что сейчас кто-нибудь из его слуг стоит на улице и следит, кто выходит и особенно кто входит к ней.
– Ах, бедная Маргарита, – сказал Гастон, садясь за пианино и наигрывая вальс, – я не знал этого. Недаром мне казалось, что у нее не такое веселое лицо последнее время.
– Шш! – сказала Прюданс, прислушиваясь.
Гастон остановился.
– Мне показалось, она зовет меня.
Мы прислушались.
И действительно, какой-то голос звал Прюданс.
– Ну, господа, уходите, – сказала нам мадам Дювернуа.
– Ах, вы так понимаете гостеприимство, – сказал Гастон со смехом. – Мы уйдем, когда мы сами захотим.
– Зачем нам уходить?
– Я иду к Маргарите.
– Мы подождем здесь.
– Этого нельзя.
– Тогда мы пойдем с вами.
– Этого тоже нельзя.
– Я знаком с Маргаритой, – сказал Гастон, – и вполне могу нанести ей визит.
– Но Арман незнаком с ней.
– Я его представлю.
– Это невозможно.
Мы снова услышали голос Маргариты, звавшей Прюданс.
Прюданс побежала в свою уборную. Мы за ней. Она открыла окно.
Мы спрятались, чтобы нас не было видно снаружи.
– Я зову вас целых десять минут, – сказала Маргарита из своего окна сердитым голосом.
– Что вам нужно?
– Приходите сию минуту.
– Зачем?
– Граф N... сидит у меня и до смерти мне надоел.
– Я не могу сейчас прийти.
– Почему?
– У меня сидят двое молодых людей и не хотят уйти.
– Скажите им, что вам необходимо выйти.
– Я им уже говорила.
– Ну так бросьте их; когда они увидят, что вы ушли, они тоже уйдут.
– Они все перевернут вверх дном.
– Но что им надо?
– Они хотят видеть вас.
– Как их зовут?
– Одного вы знаете, Гастон Р...
– Да, я его знаю; а другой?
– Арман Дюваль. Вы его не знаете?
– Нет; ну приведите их обоих с собой, все же лучше, чем граф. Я жду вас, поторопитесь.
Маргарита закрыла окно, Прюданс тоже.
Маргарита раньше вспоминала мое лицо, но не припоминала теперь моего имени. Я предпочел бы неприятное воспоминание этому полному забвению.
– Я знал, – сказал Гастон, – что она с восторгом нас примет.
– Ну восторг тут ни при чем, – ответила Прюданс, надевая шаль и шляпу. – Она вас принимает только затем, чтобы прогнать графа. Постарайтесь произвести на нее более приятнее впечатление, не то она со мной поссорится: я знаю Маргариту.
Мы спустились вниз.
Я дрожал; мне казалось, что этот визит будет иметь решающее значение в моей жизни.
Я был еще больше взволнован, чем в тот вечер, когда впервые был ей представлен в оперетте.
Когда я подходил к дверям знакомой вам квартиры, сердце у меня билось так сильно, что мысли мои путались.
До нас донеслись звуки рояля.
Прюданс позвонила.
Звуки рояля умолкли.
Нам открыла дверь женщина, которая была больше похожа на компаньонку, чем на горничную.
Мы прошли в гостиную, а из гостиной в будуар, который имел такой же самый вид, как и после, когда вы его видели.
Какой-то молодой человек стоял, прислонившись к камину.
Маргарита сидела у пианино, пальцы ее бегали по клавишам; она начинала какую-нибудь вещь и не кончала.
Вся эта картина производила впечатление скуки; молодого человека тяготило его собственное ничтожество, женщину – присутствие этой мрачной особы.
Услышав голос Прюданс, Маргарита поднялась и пошла нам навстречу, обменявшись с мадам Дювернуа взглядом благодарности.
– Входите, господа, милости просим.