Запомни мое имя

1993 год, 18 января, 06:21

18 января выдалось пасмурным и ветреным. Сквозь промозглое утро спящих башен Хогвартса пробирался холодный свет, пробиваясь через готические окна спальни девочек. Под гудение сквозняка и негромкое посапывание одной из младших учениц, Лаванды или Парвати, просыпалась Моника.

— Доброе утро, — пробормотала Гермиона, потягиваясь и скидывая с себя одеяло. — Ты не поверишь, какой мне снился сон! Там ты летела на фениксе и кричала...

Она осеклась — в окно с шумом влетел тёмный силуэт. Его крылья были широки и горды, движения — точны, как у опытного вестника. Орёл Чикаго сел прямо на кровать Моники, расправил когти и с важностью положил охапку писем у её ног.

— Чикаго?.. — приподнялась на локтях Моника, вглядываясь в знакомый блеск глаз птицы.

Некоторые письма засветились мягким тёплым светом, а затем быстро затихли, словно кто-то приложил к ним невидимую печать. Они плотно сомкнулись, не поддаваясь никаким движениям.

Орёл прижал их к себе одним крылом — охраняя.

— Они зачарованы, — шепнула Гермиона, подойдя ближе. — Это... письма на день рождения? Почему только два открываются?

Моника посмотрела на два не заколдованных конверта, которые Чикаго аккуратно вложил ей прямо в ладони.

— Сейчас всё поймёшь, — усмехнулась она криво, будто уже знала, чем всё кончится.

Первое письмо — плотный пергамент с фамильной печатью Дэргудов. Слишком вычурная, слишком нарочитая. Моника вздохнула и разорвала его одним точным движением.

«Моя дорогая внучка Моника!

Сегодня особенный день — день, когда ты появилась в этом мире. Я, конечно, прекрасно помню, как это было. 18 января — как быстро летит время!

Надеюсь, ты не забываешь, как важно поддерживать репутацию рода. Даже если в тебе течёт кровь Блэквудов, я всё ещё верю в лучшее. Может быть, в этом году ты, наконец, проявишь настоящие манеры и не будешь пугать людей своим... гм... взглядом.

С искренней симпатией,
Генрих Дэргуд»

— Каждый год, — пробормотала Моника, бросая письмо на колени. — Каждый год он забывает, когда у меня день рождения. И каждый год пишет 18-го. Слишком последовательно, чтобы быть случайностью.

— Ты думаешь... он делает это специально? — тихо спросила Гермиона.

— Я думаю, он делает это из принципа. Или из равнодушия. Какая, по сути, разница? — Моника пожала плечами, открывая второе письмо.

Этот конверт был тоньше, будто содержимое не заслуживало веса. Почерк — острый, угловатый, как шпиль собора.

«Моника,

Поздравляю тебя с приближающимся днём рождения. Надеюсь, ты наконец выйдешь из состояния дикости, в которое тебя загнала кровь по линии Блэквудов, и станешь настоящей леди, как моя дочь Бланш.

Конечно, оспорить урон, который ты уже нанесла нашей фамилии, невозможно. Но, возможно, ты ещё способна на исправление. Хотя, с твоими наклонностями...

Париж Ширак-Дэргуд»

Моника даже не вздрогнула. Просто аккуратно сложила письмо пополам, потом ещё раз — и порвала.

Не нервно, не со злостью, а спокойно, как будто повторяет привычное утреннее упражнение. Остатки бумаги она протянула Чикаго. Орёл щёлкнул клювом, взял обрывки и безмолвно улетел к окну, оставив за собой лёгкий вихрь воздуха.

— Ты... ты в порядке? — осторожно спросила Гермиона.

— Это не ново, — Моника потянулась, откидывая волосы. — Они меня не любят. И я не трачу силы, чтобы делать вид, что это не так.

Она спустила ноги с кровати и посмотрела в окно. За окном расстилалась заснеженная равнина, тихая и хрупкая, как покрывало из стеклянного инея.

— Зато завтра будет мой день. Настоящий.
— И мы сделаем его особенным, — пообещала Гермиона с лёгкой улыбкой.

Моника кивнула. Она не сказала вслух, но знала: пока одни пишут ядовитые письма — другие готовят праздник. И это значило куда больше.

1993 год, 18 января, 08:10

В подземельях Хогвартса царил обычный холод, пробирающий до костей. Пары зелий витали над котлами, впитываясь в стены и навсегда оседая в камне в виде неощутимого, но неизгладимого запаха — запаха химии, магии и страха перед оценкой.

Слизеринцы и гриффиндорцы уже расселись по своим местам, разделённые ровной, как по линейке, невидимой границей. Моника сидела между Гарри и Гермионой, её взгляд был собранным, руки — чистыми, перо — наточенным. Рядом с ней парила колбочка с их прошлой работой.

Класс стих, когда с характерным разворотом мантии в класс вошёл профессор Снейп.

— Учитывая небольшую задержку с результатами проверки зелий для восстановления слуха, — начал он, холодно осматривая учеников, — я сообщаю, что вина целиком лежит на поручениях, полученных мною от директора. Надеюсь, это вас удовлетворит. Меня — нет.

Он взмахнул палочкой, и с тихим звоном десятки маленьких колбочек с зельями взлетели в воздух, как рой прозрачных стрекоз, и одна за другой устремились к своим хозяевам. Каждая точно опустилась на стол, не расплескав ни капли.

— Сегодня мы, наконец, подведём итоги вашего последнего усилия. А после — приступим к теоретической части зелья анти-сомна, — произнёс он, не скрывая презрения к большинству аудитории. — Внимание к деталям — единственное, что отделяет результат от катастрофы.

Он начал медленно идти между столов, неся с собой напряжение, как тучу грозы.
У Нотта — «Удовлетворительно», у Паркинсон — «Слабо», у Селвина — «Отрицательно. Цвет зелёный, но по запаху — сено и скипидар. Пей — и оглохнешь навсегда».
Над столом Лонгботтома он даже не стал задерживаться:
— Тролль, — отрезал он, не глядя. — Хвост тритона добавлен до подогрева. Даже Флитвик знает, что это запрещено.

К столу Моники он подошёл молча. Колбочка с зельем стояла, будто ожидая экзамена. Жидкость внутри мерцала ровно, оттенок был точно по рецепту — светло-серебристый, с лёгким опаловым свечением.

Снейп приподнял колбочку, посмотрел сквозь неё на свет и обернулся к Монике:

— Сколько именно граммов сушёного колокольника ты добавила?

— Два целых и семь десятых, — ответила она без промедления.

— А корень кровоцвета?

— Ровно три — ни граммом больше. Я отмеряла щепотками по 0,75. Использовала четыре, а остатки соскребла обратно.

Он прищурился.

— А если бы использовала три щепотки и половину?

— Было бы 2,25. Меньше допустимого минимума. Зелье потеряло бы устойчивость к хранению и начало бы мутнеть через два дня.

— Через сколько часов после варки ты добавила последний компонент?

— Через 1 час и 17 минут. Как указано в «Справочнике по рецептуре Гринклза», пятая редакция, глава 9.

Снейп медленно кивнул и поставил колбочку обратно на стол.

— Оценка: Превосходно.

Он развернулся и пошёл дальше, не сказав больше ни слова. За его спиной Моника лишь спокойно сдвинула колбочку в сторону и открыла свой пергамент.

— Ты считала это в уме? — прошептала Гермиона, не скрывая восхищения.

— Ага, — отозвалась Моника рассеянно. — Или просто запомнила всё на ощупь.

В её голове всё ещё отдавался привкус писем утра. И всё же, когда Снейп произнёс «Превосходно», это было... чуть теплее, чем обычно. Почти как признание. Почти.

Снейп шагал вдоль рядов, как судья, выносящий приговоры — ни капли жалости, ни тени похвалы. Ученики затаили дыхание, каждый надеялся, что профессор пройдёт мимо быстро. Но когда Снейп остановился у стола Драко Малфоя, напряжение в классе будто сгустилось.

Снейп остановился у стола Малфоя. Колбочка с зельем стояла на идеально вычищенной поверхности, как драгоценность в витрине. Жидкость в ней была безупречна: нужная плотность, оттенок жемчужного серебра без малейшего осадка, легкая парящая вуаль, как предписано в справочнике Гринклза.

Профессор молча взял колбочку, поднял на свет и... слишком долго молчал.

Драко смотрел на него, стараясь не выдать раздражения. Он знал, что всё сделал правильно. Более чем правильно.

— В следующий раз, Малфой, уделите внимание тому, чтобы ваша работа не выглядела так... демонстративно, — произнёс Снейп с холодной тенью в голосе. — Некоторые могут решить, что вы выставляете себя.

— Но я просто... — начал Драко, но осёкся, увидев, как глаза Снейпа сузились.

— Оценка: Выше ожидаемого, зелье слишком густое. — отрезал профессор и уже разворачивался к следующему ученику, как вдруг тишину в классе разрезал чёткий голос:

— Профессор, а я не согласна с оценкой Малфоя.

Гарри и Рон одновременно обернулись. Гермиона застыла, не зная, куда смотреть — на Монику или на Снейпа. А тот остановился, медленно повернувшись к Блэквуд, будто услышал нечто одновременно возмутительное и... интригующее.

— Прошу повторить, мисс Блэквуд, — произнёс он с опасной мягкостью.

Моника подняла руку.

— Я не согласна с поставленной оценкой. Справочник по зелью для восстановления слуха, редакция Гринклза, страница сто двадцать третья: «Зелье не должно быть слишком жидким, чем гуще — тем выше эффективность. Густота — маркер правильно выполненного нагревания и последовательного введения компонентов.»

Некоторые слизеринцы начали перешёптываться. Драко не шелохнулся, но взгляд его скользнул к Монике — с удивлением... и чем-то более сложным.

Снейп смотрел на неё, будто решал: стереть с лица земли — или дать ещё один раунд.

— Вы, конечно, имеете полное право обратить на это внимание, — медленно произнёс он. — Как и указано в уставе школы.

— Именно, — подтвердила Моника. — И я считаю, что оценка «Выше ожидаемого» несправедлива. Это зелье... — она указала на колбочку Малфоя — безупречно.

Повисла тишина. Даже пузырьки в котле Невилла будто перестали лопаться.

Снейп взглянул на зелье Драко ещё раз. На миг в его глазах мелькнуло что-то похожее на... уважение? Или раздражение от того, что его поймали на предвзятости.

Он бросил колбочку на стол перед Драко с мягким стуком.

— Оценка мистера Малфоя — Превосходно, — произнёс Снейп холодно. — Но ещё одно слово от мисс Блэквуд — и её оценка за сегодняшний урок будет ниже Тролля.

Моника кивнула и опустила руку. Она уже добилась, чего хотела.
Гарри выдохнул. Гермиона шепнула:
— Ты сумасшедшая. В хорошем смысле. Но сумасшедшая.

А Драко... Драко посмотрел на неё через весь класс. Его глаза были полны молчаливого восхищения — и раздражения. Он не знал, что злит его больше: несправедливость Снейпа...
...или то, что именно Моника Блэквуд встала на его защиту.

— Достали перья, — произнёс профессор Снейп, вернувшись к кафедре. — Откройте справочники на двадцать первой главе и выпишите состав, механизм действия и побочные эффекты зелья анти-сомна.
— Тридцать пять минут. Вопросы — не принимаются. И, разумеется, без обсуждений.

Шорох страниц и перьев заполнил класс. Ученики заскрипели по пергаменту: кто с усердием, кто с обречённым видом. Гарри с Роном переглянулись и принялись судорожно листать книгу, Гермиона уже что-то писала, забрасывая страницу пометками.

Моника сидела чуть вполоборота. На вид — погружённая в задание, но на самом деле она листала не справочник, а свою записную книжку с тёмной обложкой. Тонкие линии, твёрдый нажим, прищуренные глаза — она чертила что-то быстро, резко, почти агрессивно. Почерк был резким, угловатым — будто у текста тоже были клыки.

Снейп молча наблюдал.

Она не замечала взгляда. Только слегка нахмуренные брови выдавали её сосредоточенность. Линия губ была почти такая же, как у...

Он резко выпрямился.

Локлен.

Его лучший друг. И, по сей день, единственный человек, кого он когда-либо мог так назвать, не моргнув.

⸻

Вспомнился вечер. Осень, холодный воздух Хогвартса. Северус стоял спиной к стене в коридоре у библиотеки, а трое — Джеймс, Сириус и даже, к стыду, Ремус — вновь «шутливо» толкали, срывали с него книги, кричали что-то про «грязнокровного друга змей».

И вдруг — этот голос.
Спокойный, твёрдый.
Без истерики. Без театра.

— Хватит.
Они обернулись.
Гриффиндорец. Красный галстук, взъерошенные волосы, книги под мышкой. Но не Поттер. Не Блэк.
Блэквуд. Локлен Блэквуд.

Он не ударил. Он просто встал между.
— Вы же его знаете. Он не трогает вас. Так зачем вы трогаете его?

А потом, позже — как он тайно приносил Снейпу перчатки, шарф, даже ботинки. Новые.
— Считай, что тебе выпало выиграть в лотерею. —
И та, немного грустная, усмешка.

И ещё позже — как они, трое: он, Локлен и Люциус — сидели вечерами в общей гостиной Слизерина (куда Локлена пускали только за уши Люциуса), спорили о зельях, обсуждали политику и, под пледом из юношеской гордости, учились быть на шаг впереди всех.

⸻

Снейп посмотрел на Монику снова.

Она не заметила ничего. Или сделала вид. Слишком взрослая для своих лет, слишком холодная. Но в этом прищуре, в этом движении руки, в этом упрямом молчании — был Локлен.

Слегка наклонив голову, нахмурив брови, она записывала что-то в свою чёрную тетрадь с кожаным переплётом. Почерк — быстрый, острый. Взгляд — отрешённый. Точно кто-то свыше передавал ей мысли напрямую.

Снейп снова задержал на ней взгляд. В груди отозвалось глухо и остро.

Слишком похоже. Слишком точно.

⸻

Воспоминание. 1976 год. Подземелья Хогвартса.

— Ты хоть раз, Северус, задумывался, что зелье — это не точность? Это... искусство. Оно не про миллиграммы. Оно про чутьё, —
Локлен Блэквуд держал колбу над котлом, не читая инструкций, но откуда-то точно зная, когда и сколько. Пламя отражалось в его глазах.

— Это опасно, — буркнул Снейп, но не отводил взгляда.
Он учился у него. Он, слизеринец, с восхищением наблюдал за гриффиндорцем.

— Всё опасное — настоящее, — ответил Локлен, бросив в зелье веточку скорлупника, как дирижёр — ноту. И зелье вспыхнуло правильным синим.

⸻

Воспоминание. Лето, перед шестым курсом. Малфой-Мэнор.

Снейп сидел на лестнице в новых ботинках. Они немного жали, но пахли кожей и роскошью. Он помнил, как Локлен вытащил его в Косой переулок, не спросив, есть ли у него деньги.
— Просто примерь. Мне приятно.

Тогда же Люциус, высокий и насмешливый, курил у окна, а Локлен что-то доказывал, вскинув руки:

— Если вы не перестанете третировать Северуса из-за его «происхождения», я найду способ испортить вам репутацию на три факультета вперёд.

Люциус усмехнулся, но отступил.

С тех пор они были втроём. Не команда. Братство.
Разные, но в чём-то цельные.

⸻

Настоящее. Подземелья. Хогвартс. 18 января.

Снейп с усилием вынырнул из памяти. Вернулся взглядом к Монике.

Теперь он видел: угол наклона головы — тот же. Локлен всегда думал, когда прикусывал внутреннюю сторону щеки. У неё — та же привычка.

Но главное — это внутреннее пламя. Ни у кого больше он не видел такой сосредоточенности на цели. Почти болезненной.

Он невольно вспомнил, как Локлен в седьмом курсе разбил нос Джеймсу Поттеру прямо на глазах у МакГонагалл, когда тот задел Северуса словом «пиявка».
— Потому что ты был рядом. Это уже причина, — тогда объяснил Локлен, вытирая кровь с руки. — У меня есть границы. Он их пересёк.

И сейчас, глядя на Монику, Снейп почти слышал отголосок:
«У меня есть границы».

⸻

Он наклонился чуть вперёд, взгляд вновь упал на неё.

— Блэквуд, — произнёс он не громко, но отчётливо.

Моника подняла глаза.

— Да, профессор?

Он выдержал паузу. Словно хотел сказать что-то другое. Может быть, спросить: «Ты когда-нибудь слышала, как отец говорил о друзьях?»
Но вместо этого произнёс:

— Постарайтесь не переутомляться. Некоторые вещи... лучше не держать в себе слишком долго.

Моника кивнула. Не спрашивала, что он имел в виду. Может быть, поняла. А может быть — просто приняла к сведению, как и всё остальное.

Снейп отвернулся, поправил мантию и медленно прошёл вдоль столов, не слушая больше ни шороха перьев, ни перелистывания страниц.

Всё, что он слышал — это голос из прошлого:

«Ты бы с ней точно не справился, Северус. Даже я — не всегда справлялся. Но она — лучшая из нас. Если не сломается».

Он надеялся, что Локлен ошибался.
Он надеялся, что она не сломается.

Снейп стоял у кафедры, наблюдая за классом, как командир — за построением перед битвой. Ровные спины, поникшие головы, чернильные пятна на пергаменте. Гарри Поттер — задумчиво грызёт перо. Грейнджер — перегружает страницу десятым подзаголовком. Малфой — пишет медленно, уверенно, как будто на мраморе. И — Моника Блэквуд. Всё ещё в своей тетради. Всё ещё в своём мире.

Северус снова не мог отвести от неё взгляд.
Та же сосредоточенность. Та же тишина перед вспышкой.
И, прежде чем он успел остановить себя, память утащила его назад...

⸻

Хогвартс. Библиотека. Осень. Начало шестого курса.

В глубине читального зала они сидели втроём — Снейп, Локлен и Люциус. Вечер был тихим, книги окружали их, как живые стены. Свет фонаря падал на склонённые головы. Никто не смеялся — но никто и не был мрачен. Это была их территория. Их время.

— Лок, не летай в облаках, как орёл, — пробормотал Люциус, не поднимая глаз от книги, вальяжно поправляя идеальные белокурые волосы. — Все уже поняли, что ты влюбился.

Северус взглянул на него, затем перевёл взгляд на Локлена, чуть удивлённо.
— Ты про Саванну Дэргуд?

Люциус кивнул, не скрывая усмешки. Локлен, как назло, отвёл взгляд, сложил руки на груди, как будто защищался от всех сразу.

— Дэргуд? Пф, нет, — буркнул он. — Её папаша-немец меня терпеть не может. Я просто её защищаю. Я же всем помогаю, кому нужна помощь. Она — не исключение.

— Да-да, — с ядовитой вкрадчивостью протянул Люциус, — поэтому она ревнует тебя к той когтевранке из зелёного класса. Как же её... Аурелия?

Локлен покраснел.
— Она не ревнует.
— О, это был бы первый случай, когда Саванна не ревнует, — фыркнул Люциус, делая вид, что возвращается к книге. — Её взгляд мог бы расплавить котёл.

Северус ничего не сказал тогда. Но он запомнил всё.
Как Локлен смотрел на Саванну, будто видел в ней что-то, чего не видели другие.
Как Саванна, вначале колкая и закрытая, вдруг начала ждать его взглядов.
И как ревность поселилась в ней, словно семя, которое никто не вырывал.

⸻

Настоящее. Подземелья. Хогвартс.

Северус перевёл взгляд на Монику.

Та же посадка плеч. Та же манера не признавать очевидное. Та же вспыльчивость — под кожей, под маской.

Он тихо, беззвучно выдохнул.

Саванна всегда была ревнивой...
Неудивительно, что начала ревновать Локлена к собственной дочери.

Он не сказал бы этого вслух. Никогда. Даже Люциусу.

Это была их старая боль. Замолчавшая, как затянутая рана, которая всё ещё ноет по дождю.

И всё же... сейчас, глядя на Монику, он чувствовал нечто большее, чем просто сходство. Он чувствовал, что снова видит друга — в чертах дочери, в её правоте, в её одиночестве.

А сам...
...как всегда, молча стоит в стороне.

1993 год, 18 января, 10:57.

Урок трансфигурации. Вторая половина утра.

Кабинет профессора МакГонагалл был, как всегда, безупречен: ровные ряды парт, запах старых книг и магии, точные инструкции на доске и ощущение, будто стены следят за каждым неверным движением.

Ученики вбегали в класс чуть шумнее обычного — видимо, кто-то пытался перехватить лучшие места. К тому моменту, как Моника вошла в кабинет, рядом с ней оказались Гермиона и Рон, а Гарри где-то застрял у двери с кучей своих книг. Когда же Моника обернулась, то поняла: свободное осталось только одно место — рядом с Драко Малфоем.

Он уже сидел, рассеянно листая страницу учебника, и даже не притворился удивлённым, когда она остановилась рядом.

— Прекрасно, — пробормотала Моника, опускаясь на скамью. — Из всех парт — именно ты.

— Ты не в восторге, Мон-мон с чёрным каре? — отозвался Драко, не поднимая взгляда. — Даже не знаю, кто кому сегодня портит день.

— Волосы сначала перестань зализывать, потом и поговорим. Белобрысым слово не давали.

Он усмехнулся.

— Кто бы говорил. Я хоть выгляжу как человек, а не как персонаж из мрачного викторианского романа.

— Ты вообще не персонаж. Ты скорее — сноска.

Драко не выдержал и хмыкнул. Она была быстрой. И это бесило его... или восхищало.

В это время профессор МакГонагалл прошлась вдоль класса.

— Сегодня мы отрабатываем обратную трансформацию объектов, — объявила она чётко. — Возвращение живого существа в исходный предмет. Напоминаю: контроль эмоций, точность жеста и ясное намерение — ваши главные инструменты. Пары — остаются такими, как вы сели. Работаете в связке.

Она направилась к доске, но перед этим ненадолго задержалась взглядом на одной парте. На той, где уже второй раз за день — сидели Блэквуд и Малфой.

И на мгновение — она больше не была в 1993 году.

⸻

Воспоминание. Хогвартс. Кабинет трансфигурации. 1974 год.

— Белобрысым слово не давали, — бросил Локлен Блэквуд, ухмыляясь. Его гриффиндорский галстук был наполовину расстёгнут, на щеках — веснушки, взгляд — дерзкий.

— Кто бы говорил, — лениво отозвался Люциус Малфой, откидывая светлую чёлку. — У первого борода начала расти — что, главный стал?

— Волосы сначала перестань растить, потом и поговорим, — хмыкнул Локлен. — А сейчас — заткнись, принцок.

— Не затыкай меня, рыжий крендель.

Они одновременно рассмеялись, перекидываясь перьями, пока Минерва не хлопнула ладонью по столу.

— Если вы оба направите свою энергию на зелья или заклинания, а не на словесный пинг-понг, Хогвартс получит двух великих магов. Пока же — двух комиков.

И всё же — в том было что-то тёплое. Их пикировка не была враждой. Она была игрой.

⸻

Настоящее. 1993 год.

Минерва вернулась взглядом в текущий момент.

Драко что-то резко прошептал.
Моника приподняла бровь, отчеканила в ответ.
Он фыркнул. Она сдержала усмешку.
И всё это — с тетрадями, палочками и абсолютной видимостью сосредоточенной работы.

Минерва покачала головой, пряча улыбку в уголке губ.

Те были друзьями, даже когда спорили.
А эти... пока не решили, кем они станут. Но — наблюдать за ними было удивительно весело. По-доброму.

— Блэквуд. Малфой. Работа, а не театр, пожалуйста, — бросила она, проходя мимо.

— Уже, профессор, — хором ответили оба.
А потом — снова обменялись взглядами, как перед новой партией словесного поединка.

Профессор МакГонагалл медленно обходила класс. Ученические перья скрипели по пергаменту, взмахи палочек сопровождались легким треском магии — то успешной, то нет. Где-то стол снова заговорил петушиным голосом, кто-то из учеников случайно обратил перо в мышь.

Минерва остановилась у заднего ряда и окинула взглядом класс. Взгляд её скользнул по группе учеников, сосредоточенных на работе, но задержался — на паре у окна.

Блэквуд и Малфой.
Сосредоточенные, почти молчаливые, но в этом молчании всё равно искрилась напряжённость. Их палочки двигались в одном ритме — точно, быстро, как будто они знали друг о друге каждое движение, предугадывали.

МакГонагалл прищурилась.

— Всё повторяется.

⸻

1976 год. Хогвартс. Первый этаж. Поздний вечер.

Коридор утопал в полумраке. Лунный свет пробивался через узкие арочные окна, ложась серебряными тенями на пол и стены.
Минуту назад ударил комендантский час, и школа стихла. Только два силуэта, нарушая правила, шли вдоль стены.

Люциус Малфой и Локлен Блэквуд.

— Уверен, что хочешь это сделать? — спросил Люциус, держа в руке сложенный пергамент.

— Более чем, — тихо ответил Локлен, доставая тонкий складной нож. — Ты же знаешь, Лу. Если наши дети появятся на свет, они должны быть рядом. Ты — мой брат не по крови, но по выбору. Я хочу, чтобы и дальше это продолжилось.

Они вышли во двор и сели на каменную лестницу у выхода. Перед ними — пергамент, на котором каллиграфическим почерком была выведена Клятва Наследия:

"Да будет союзом скреплено то, что выбрано сердцем.
Да будет потомок моего рода связан с потомком твоего,
во имя дружбы, долга и верности.
Да не разрушит это время, зависть или гордыня.
Подпись кровью — знак нерушимости."

Локлен вздохнул, на секунду задумался — и полоснул по ладони.

Капля крови упала на пергамент, оставив алую отметину. Он прижал большой палец и сказал:

— Я, Локлен Акилае Блэквуд, даю клятву: мой ребёнок будет с ребёнком моего друга. Что бы ни было.

Люциус сделал то же самое.

— Я, Люциус Абраксас Малфой, даю клятву: мой ребёнок будет с ребёнком моего друга. Что бы ни было.

Под их пальцами ощутилось слабое шипение — кровь впитывалась в магический свиток, серебристые буквы вспыхнули на мгновение и потускнели, будто впитав магию обещания.

В этот момент...

— Что вы тут творите?!

Из-за колонны появилась профессор МакГонагалл, в тёмной мантии, с заколотыми волосами и острым взглядом. Она сверлила обоих глазами.

— Комендантский час уже пробил. Вы — старосты факультетов. Объяснитесь!

Люциус вскочил первым, грациозно пряча нож в рукав.

Локлен молча сжал свиток, прижимая его к себе под мантию.
Он опустил голову:

— Простите, профессор. Мы уже возвращаемся.

МакГонагалл не стала в тот вечер выяснять подробности. В её глазах был упрёк — но и что-то ещё. Тревога, возможно. Или предчувствие.

Они исчезли в тени коридора, словно растворившись в камне Хогвартса.

⸻

1993 год. Класс трансфигурации.

Минерва отвела взгляд от детей.

Дети тех самых мальчишек.
Тех, кто когда-то сидел под луной и давал клятву, в которую, быть может, уже не верили.
Но теперь — она наблюдала, как две родовые магии сошлись за одной партой.
Как две воли сталкиваются и всё равно... продолжают двигаться в одном ритме.

Она вздохнула — почти незаметно.

Иногда история не повторяется.
Иногда она... продолжается.

Драко Малфой первым закончил задание. Он вздохнул — не от скуки, а скорее с неохотой, будто ему действительно не хотелось завершать это раньше времени. Опершись щекой на ладонь, он развернулся на стуле чуть в сторону — ровно настолько, чтобы незаметно наблюдать за тем, как Моника Блэквуд работает.

Она сидела, склонившись над заданием, вся в движении — уверенные, точные, почти грациозные взмахи палочки, чёткие заклинания, ни одного промаха. Работа шла словно в танце. Драко даже не пытался скрыть любопытства — да и зачем? Ему и не нужно было прятать взгляд: самодовольный, лениво-холодный, как будто он просто смотрит на очередной школьный эксперимент... хотя в глазах теплилось нечто другое.

Моника краем глаза уловила это. Резко остановилась.
Повернулась к нему, приподняв бровь, и с самым спокойным голосом прошипела:

— Даже не думай, что я не воткну тебе палочку в глаз.

На губах Малфоя тут же расцвела ухмылка. Он не сдвинулся ни на дюйм, продолжая смотреть на неё всё с той же ленивой наглостью.

— Даже не думай, что я этого не хочу, — ответил он тихо, отчётливо, с тем характерным выговором, от которого у большинства учащихся Слизерина начинали дрожать колени. Но только не у неё.

Моника сузила глаза и медленно, молча вернулась к своему заданию.
Но палочка в её руке сжалась чуть крепче.

МакГонагалл, наблюдая за их обменом, только покачала головой.

История продолжается. Но теперь с когтями.