18
18. Настоящее
Не знаю, ночевал ли Грэм в комнате для гостей или на диване, но где бы он ни был прошлой ночью, сомневаюсь, что он вообще спал хоть минуту. Я попыталась представить себе, как он сидит с печальными глазами, запустив руки в волосы. Время от времени мне становилось жаль его. Потом я пыталась представить, как выглядит Андреа. Как она выглядела в печальных глазах моего мужа, когда он целовал ее.
Интересно, знает ли Андреа, что Грэм женат? Интересно, знает ли она, что его дома ждет жена, не способная забеременеть? Жена, которая провела всю ночь и весь день взаперти в своей спальне. Жена, которая наконец-то поднялась с постели достаточно надолго, чтобы собрать чемодан. Жена, которой… больше нет.
Я хочу уйти до того, как Грэм вернется домой.
Я еще не позвонила маме, чтобы сказать, что еду к ней. Наверное, вообще не буду ей звонить. Просто возьму и объявлюсь. Я так боюсь неизбежного разговора с ней, что предпочитаю по возможности оттянуть его.
– Я тебя предупреждала, – скажет она.
– Нужно было выходить за Итана, – скажет она. – Все они рано или поздно изменяют. Итан тоже был бы неверным мужем, но, по крайней мере, богатым.
Я открываю дверь спальни и иду в гостиную. Машины Грэма на подъездной дорожке нет. Я обхожу дом, чтобы посмотреть, нет ли чего-нибудь, что я хотела бы взять с собой. Это напоминает время, когда я убирала из своей квартиры следы Итана. Я не хотела иметь с ним ничего общего. Даже того, что напоминало бы мне о нем. Я обшариваю глазами дом и вижу горы барахла, которое накопилось у нас с Грэмом за все эти годы. Я не знаю, с чего начать, если бы захотела что-нибудь взять. Так что я начинаю с нуля. Мне нужна только одежда. Я возвращаюсь в спальню, закрываю чемодан и застегиваю молнию. Когда я снимаю его с кровати, замечаю деревянную шкатулку на нижней полке книжного шкафа. Я сразу же подхожу к шкафу, беру шкатулку и ставлю на кровать. Дергаю замок, но он не поддается. Я помню, что Грэм скотчем прилепил к шкатулке ключ, чтобы мы его не потеряли.
Я переворачиваю шкатулку и пытаюсь поддеть ногтем скотч. Наконец-то я увижу, что там внутри.
– Квинн.
Услышав его голос, я подпрыгиваю. Но не смотрю на него. Не могу сейчас на него смотреть. Я опускаю глаза и снимаю скотч, чтобы вытащить ключ.
– Квинн. – В голосе Грэма звучит паника. Я замираю, ожидая, что он выскажет все, что хочет. Он заходит в комнату и садится на кровать рядом со мной. Его рука сжимает мою руку с ключом. – Я поступил с тобой так, что хуже не бывает. Но, пожалуйста, прежде чем ты откроешь это, дай мне шанс все исправить.
Я чувствую, как ключ врезается в мою ладонь.
Он может оставить его себе.
Я хватаю его за руку и переворачиваю ее. Кладу ключ ему в ладонь, сжимаю ее в кулак. И смотрю ему в глаза.
– Я не буду открывать шкатулку. Но только потому, что мне теперь наплевать, что там внутри.
Я даже не помню, что чувствовала, пока ехала сюда, – и вот я уже паркуюсь у маминого дома. Я смотрю на него снизу вверх. Огромный дом в викторианском стиле, который значит для моей матери больше, чем что-либо за его пределами. Включая меня.
Хотя она никогда бы в этом не призналась. Нехорошо ведь признаваться, что на самом деле она никогда не хотела быть матерью. Иногда я обижаюсь на нее за это. Она-то сумела забеременеть – случайно залететь – и выносить ребенка. Двоих детей. И ни один из этих случаев не стал для нее радостью. Она годами говорила о растяжках, которые мы с сестрой оставили на ее теле. Она ненавидела лишний вес, который набрала из-за родов и так и не сбросила. В дни, когда мы особенно сильно ей надоедали, она звонила няне, чей номер значился у нее в быстром наборе, и говорила: «Нет, правда, Роберта. Я не могу больше терпеть это ни минуты. Пожалуйста, приезжайте как можно скорее, мне нужен спа-день».
Я откидываюсь на спинку сиденья и смотрю на окна комнаты, бывшей когда-то моей. Задолго до того, как она превратила ее в запасной шкаф для пустых обувных коробок. Я помню, как однажды стояла у этого окна, глядя на передний двор. Грэм был рядом. Тогда я первый раз привела его сюда, чтобы познакомить с мамой. Никогда не забуду, что он сказал в тот день. Это была самая честная и прекрасная вещь, какую он когда-либо говорил мне. И именно тогда – стоя с ним у окна моей комнаты – я окончательно влюбилась в него. Это лучшее воспоминание, которое у меня осталось о мамином доме, и связано оно не с ней. Оно связано с Грэмом. С мужем, который только что изменил мне.
Я чувствую, что у мамы мне будет даже хуже, чем дома. Я просто не смогу сейчас с ней общаться. Мне нужно самой разобраться со своим дерьмом, прежде чем я позволю ей совать в него нос.
Я даю задний ход на подъездной дорожке, но уже слишком поздно. Входная дверь открывается, и я вижу, как она выходит на улицу, щурясь, чтобы разглядеть, что за машина стоит у дома.
Я роняю голову на спинку сиденья. Сбежала, называется.
– Квинн? – окликает она.
Я выхожу из машины и иду к ней. Она придерживает открытую дверь, но если я войду, то окажусь в ловушке. Я сажусь на верхнюю ступеньку и смотрю на передний двор.
– Не хочешь зайти в дом?
Я качаю головой, складываю руки на коленях и начинаю реветь. Наконец она садится рядом со мной.
– Что случилось?
В подобные минуты мне хочется, чтобы мама действительно сочувствовала мне, когда я плачу, но от нее этого не дождешься. Она просто повторяет заученные движения, жесткой рукой поглаживая меня по спине. Я даже не рассказываю ей о Грэме. Я вообще ничего не говорю, потому что мне мешают слезы. Когда я наконец успокаиваюсь настолько, чтобы перевести дыхание, все выходит намного хуже, чем я хотела, потому что единственное, на что я способна, это спросить:
– Почему Бог дал детей такой, как ты, а мне не дал? – Мама цепенеет. Я тут же приподнимаюсь и смотрю на нее. – Извини. Я не хотела, чтобы это прозвучало так бессердечно.
Но вопрос, похоже, не так уж ее задел. Она просто пожимает плечами.
– Может быть, Бог тут ни при чем, – говорит она. – А просто у кого-то репродуктивная система работает, а у кого-то нет.
Да, в этом, пожалуй, больше смысла.
– А откуда ты знаешь, что я никогда не хотела детей?
Я невесело смеюсь.
– Ты сама говорила. Много раз.
Теперь вид у нее виноватый. Она отводит от меня взгляд и смотрит на передний двор.
– Я хотела путешествовать, – говорит она. – Когда мы с твоим отцом поженились, то планировали, прежде чем купить дом, переезжать в другую страну каждый год в течение пяти лет. Просто чтобы успеть познакомиться с другими культурами до того, как помрем. Но в одну безумную ночь мы забыли про осторожность, а последствием стала твоя сестра Ава. – Она смотрит на меня и продолжает: – Я никогда не хотела быть матерью, Квинн. Но делала, что могла. Честное слово. И я благодарна тебе и Аве. Даже если мне трудно это показывать. – Она хватает меня за руку и сжимает ее. – Первый выбор в моей жизни не был идеальным, но, черт возьми, я уверена, что во второй раз сделала все возможное.
Я киваю, вытирая слезы. Даже не верится, что она признается мне во всем этом. И не верится, что я спокойно сижу и выслушиваю, как она говорит мне, что мы с сестрой вовсе не то, чего она хотела в жизни. Но сам факт, что она так откровенна и даже, если верить ей, благодарна, – это уже больше, чем я когда-либо от нее ожидала. Я обнимаю ее за плечи.
– Спасибо.
Она обнимает меня в ответ – равнодушно, не так, как я бы обнимала своих детей, если бы они у меня были. Но она рядом и обнимает меня, и это что-нибудь да значит.
– Ты уверена, что не хочешь зайти? Я бы заварила тебе чай.
Я качаю головой.
– Уже поздно. Мне, наверное, пора домой.
Она кивает, хотя явно не хочет оставлять меня здесь одну. Она просто не знает, что сделать или сказать больше того, что уже сказала, так, чтобы это не выглядело слишком неловко.
В конце концов она уходит в дом, но я уезжаю не сразу. Я еще немного сижу на ее крыльце, потому что пока не хочу возвращаться домой.
И здесь оставаться не хочу.
Вообще не хочу нигде быть.