Сойка-пересмешница - Пит Мелларк.

Мои слова заставляют всех присутствующих в комнате замереть от изумления. Скорее всего, они не ожидали, что я скажу такое, но это единственное разумное решение, чтобы сохранить им жизнь.

      — Не смеши меня, — говорит Джексон.

      — Но я же убил одного из наших! — кричу я, ещё не оправившись от потрясения.

      — Ты оттолкнул его. О том, что он активирует сеть именно в той точке, ты знать не мог, — пытается успокоить Финник.

      — Какая разница — он же погиб, верно? Я не знал, — признаюсь я. — Никогда не видел себя в таком состоянии. Китнисс права: я монстр, переродок. Я — тот, кого Сноу превратил в своё оружие!

      — Это не твоя вина, Пит, — отвечает Финник.

      Я качаю головой и поочерёдно осматриваю каждого, кто сидит передо мной. Мои слова их ничуть не убедили. Ни один человек в этой комнате не выполнит мою просьбу.

      — Мне нельзя идти с вами — рано или поздно я еще кого-нибудь убью, — умоляющим тоном говорю я. — Возможно, вам кажется, что лучше меня где-нибудь бросить. Но ведь это всё равно, что выдать меня капитолийцам. По-вашему, вы оказываете мне услугу, отправляя обратно к Сноу?

      — Если такая угроза возникнет, я сам убью тебя, — говорит Гейл. — Даю слово.

      Я задумываюсь. Разумеется, никто из отряда не горит желанием убивать меня без надобности. Я нисколько не сомневаюсь в Гейле. Если бы возникла необходимость — он несомненно убил бы меня. Но в его предложении есть много всяких «но».

      — Не пойдёт, — отвечаю я и качаю головой. — А если тебя не будет рядом? Нет, мне нужна таблетка с ядом — такая, как у вас.

      Один из солдат, с которым я ехал в поезде рассказал мне об этих таблетках. Называются «морник» — они смертельно опасны. Каждому выдали по таблетке на случай, если кого-нибудь схватят. А меня обделили. Наверное, в центре знали: я сию секунду же ею воспользуюсь. Если бы у меня была такая таблетка, то никому не пришлось бы марать руки. Это будет мой призыв, мой выбор, наконец у меня будет право голоса. Я протягиваю руку и жду, пока мне дадут капсулу, чтобы покончить со всем раз и навсегда.

      Китнисс берёт слово. Она смотрит прямо на меня своими серыми глазами и произносит:

      — Дело не в тебе. У нас задание, и ты нам нужен.

      Нужен? Это что-то новенькое. И о каком задании идёт речь? Прежде, чем я успеваю спросить, Китнисс обращается к остальным:

      — Как, по-вашему, здесь можно найти еду?

      — Где-то здесь должны быть припасы. Пошли покажу. Я жил почти в такой же квартире, — подаёт голос Мессалла.

      Вместе с Китнисс, Гейлом и Натали он спускается по лестнице.

      Раз Китнисс ушла — я решаю спросить Финника:

      — О каком задании она говорила?

      — У Китнисс специальное задание от президента Койн, — отвечает тот. — Убить президента Сноу.

      — Вот оно что, — говорю я, думая о том, что эта идея лишена всякого смысла. — А зачем вам нужен я?

      — Ты же бывал в Президентском дворце — знаешь, где и что находится. Нам нужна информация.

      — Понятно, — только и произношу я, решив умолчать, что я совершенно ничего не знаю ни о каком дворце. Ясно, что Китнисс скрывает правду под предлогом так называемого задания. Но меня ничуть не удивляет, что эти люди пошли за ней. Скорее всего, они верят, что она может провернуть такое дело, может убить его. А почему нет? До сих пор она удивляла всех своими поступками. В любом случае, для этого задания я ей не нужен, хоть она и утверждает обратное. Я отказываюсь идти, иначе безопасность всего отряда окажется под угрозой.

      Отделившаяся часть отряда возвращается, неся консервные банки и коробки с печеньем в руках. Хоумс вопросительно глядит на гору припасов и спрашивает:

      — Что это?

      — Еда, — резко отвечает Мессалла.

      — Разве это не противозаконно — копить еду? — осведомляется Натали.

      — Напротив, все умные жители Капитолия только так и делают, — говорит Мессалла. — Люди начали делать запасы продовольствия ещё до Квартальной бойни.

      — Пока другие голодали, — уточняет Натали.

      — Точно. Именно так здесь и поступают.

      — К счастью для нас, иначе мы бы остались без ужина, — замечает Гейл. — Пусть каждый возьмет себе по банке.

      Хоумс качает головой, не веря в услышанное, и неохотно тянется за банкой. Джексон и Натали тоже с сомнением относятся к нетрадиционному методу хранения запасов. Во всяком случае, нетрадиционному — для них. Я осматриваю груду банок, и вдруг мой взгляд падает на этикетку. Рагу из баранины.

      Шёл дождь. Мы умирали от голода, потому что у Китнисс не было возможности охотиться. А еды не оставалось вообще никакой. Потом спустился парашют — он принёс не просто еду, в которой мы так отчаянно нуждались, но самое любимое блюдо. Тушёный барашек. Китнисс сказала Цезарю, что это самое вкусное лакомство. Тушёнка была и правда пальчики оближешь. С кусочками нежной баранины и черносливом. Объедение.

      Я помню тот день в пещере на арене. На наших первых Голодных Играх. Мы ели. Я дочиста вылизал тарелку. Китнисс рассмеялась над тем, что я сказал про Эффи. Я помню.

      Медленно протягиваю руку и беру банку, не сводя взгляд с Китнисс. Она оглядывает груду жестянок в поисках того, что понравится. Я протягиваю ей банку.

      — Держи.

      Китнисс удивлённо поднимает взгляд, берёт банку и читает этикетку. Я замечаю, как её плотно сжатые губы превращаются в тонкую линию, лоб прорезает складка. Китнисс тоже помнит.

      — Спасибо. — Она открывает банку. — Здесь даже чернослив есть.

      Покончив с основной частью пищи, все принимаются за печенье, припасённое на десерт. Возобновляется писк, разбудивший меня раннее, и комнату наполняет знакомая мелодия гимна Панема. Очень похожая на ту, которая играла, когда мы были на арене. На экране появляются наши портреты — портреты тех, кто, по мнению капитолийцев, уже мёртв. Показывают сначала лица участников съёмочной группы, потом следует Боггс, Гейл, Финник, я и, наконец, Китнисс. Потом на экране появляется президент Сноу. При виде него меня парализует страх. Я почти чувствую на себе дыхание и витающий в воздухе запах роз. Он говорит, что смерть Китнисс положит конец войне, ведь теперь у мятежников не осталось лидера.

      Выступление президента обрывается — на мгновенье экран чернеет. Затем, впервые на телевидении, появляется президент Койн. Она произносит панегирик в честь Сойки-пересмешницы и призывает мятежников не опускать руки, несмотря на смерть Китнисс.

      — Живая или мёртвая, Китнисс Эвердин останется лицом восстания, — торжественно возглашает она. — Если когда-нибудь вы усомнитесь в вашем выборе — вспомните Сойку-пересмешницу, она придаст вам сил в борьбе против угнетателей Панема.

      — Кто бы мог подумать, что для неё я так много значила, — подмечает Китнисс.

      Гейл смеётся. И в её словах, и в его усмешке чувствуется ирония. Я удивляюсь. А правда: что она значит для Койн? За этим вопросом тянется другой вопрос. Почему я здесь? Внезапно я понимаю, что делать-то мне тут нечего. Несомненно, восстанию нужны новые агитролики, потому что выпущенные никуда не годились, но я представляю большую опасность для своего отделения, в частности для Китнисс. Никакого смысла. Так какова причина? Или всё это я только напридумывал?

      На экране возникает изображение Китнисс на фоне пламени. Я замираю, поражённый её красотой. Невольно перевожу взгляд с Китнисс на экране на Китнисс, стоящую передо мной, и обратно. Почему я не видел этого раньше? Слепой был, что ли? Потому что сейчас до меня, наконец, доходит. Она прекрасна. Серые глаза, прямой нос, мягкие, полные губы. Оливковая кожа, блестящие глянцем тёмные волосы, заплетённые в обычную косу. Она начинается у правого виска, огибает затылок и спадает с левого плеча. Сама Китнисс роста невысокого, но хрупкой её не назовёшь. Сквозь рукава формы даже проглядываются мускулы. Фигурка небольшая: пара лишних килограмм бы не помешала, но она хорошо сложена. На самом деле выглядит Китнисс хорошо, как девушка, к которой я мог бы почувствовать влечение. Как девушка, в которую я мог бы влюбиться. Как же это странно теперь вот так думать.

      Между тем президент Сноу возвращается в эфир.

      — Завтра утром мы извлечём тело Китнисс Эвердин из-под обломков и увидим, что Сойка — просто мёртвая девушка, которая не могла спасти даже саму себя.

      На экран выводят эмблему Панема, играет гимн, конец эфира.

      — Вот только вы её не найдете, — задумчиво говорит Финник.

      Остальные согласно кивают. Нам всем известно, что долго здесь оставаться нельзя, потому что как только они выяснят, что под обломками никого нет — выйдут на охоту.

      — По крайней мере, мы сможем немного от них оторваться, — произносит Китнисс и тяжело вздыхает. Выглядит она очень уставшей. Китнисс достаёт голограф и просит Джексон разобраться с командами. Некоторые из отряда склоняются над картой: прикидывают варианты, ищут обходные пути. Похоже, никто не знает, что делать дальше, никто — даже Китнисс.

      — Идеи есть? — спрашивает она немного погодя.

      — Может, будем действовать методом исключения? — предлагает Финник. — По улице идти нельзя.

      — Крыши ничем не лучше улиц, — откликается Натали.

      — Возможно, мы ещё можем отступить, вернуться тем же путём, каким пришли, — замечает Хоумс. — Но это значит провалить задание.

      По всей видимости, Хоумс беззаветно верит в то, что некое «задание» вообще существует. Я искренне удивляюсь, потому что мне казалось, что ложь Китнисс очевидна. Особенно, если учитывать, что я нахожусь здесь. Вспоминаются слова Финника о том, что я знаю Президентский дворец. По крайней мере, все думают, что я знаю.

      — Никто не рассчитывал на то, что вы все составите мне компанию. Просто вам не повезло оказаться в одном отряде со мной, — обращается к Хоумсу Китнисс.

      — Ну, сделанного не воротишь, так что и обсуждать нечего, — говорит Джексон. — Ну что, сидеть здесь нельзя, идти наверх или вбок — тоже. Получается, путь один.

      — Под землю, — догадывается Гейл.

      — Ну ладно. Давайте сделаем так, как будто нас здесь не было, — предлагает Китнисс.

      Все принимаются за работу, пытаются скрыть следы нашего пребывания. Одни выбрасывают пустые банки, другие — подметают пол. Я не двигаюсь с места. Пусть сами спускаются под землю и добираются до дворца. Я никуда не пойду. Останусь здесь, пусть только дадут мне таблетку и уходят, и тогда я сразу же её приму. Я задыхаюсь в этом помещении. Как же было бы просто взять и покинуть это место навсегда. Не могу больше.

      Закончив с уборкой, отряд собирается к выходу. Я по-прежнему сижу на диване.

      — Вставай давай, — говорит Хоумс. — Мы уходим.

      — Никуда я не пойду. Я либо выдам вас, либо на кого-нибудь нападу.

      — Тебя найдут люди Сноу, — говорит Финник.

      — Тогда оставьте мне капсулу с ядом. Я приму ее только в крайнем случае, — произношу я насколько это возможно убеждающим тоном. Лишь бы только они не просекли, что я собираюсь проглотить таблетку, как только они переступят порог. К сожалению, мне не верят.

      — Это не вариант. Пойдешь с нами, — заявляет Джексон.

      — А если нет, тогда что? Вы меня застрелите? — спрашиваю я. Ведь это единственный верный способ остановить меня.

      — Мы тебя вырубим и потащим силой, — говорит Хоумс. — А это отнимет время и сделает нас более уязвимыми.

      — Хватит играть в благородство! Я не боюсь смерти! — повышаю я голос. Почему они просто не оставят меня здесь? Китнисс должна что-то с этим поделать, должна понять. Я поворачиваюсь и умоляюще смотрю на неё. — Китнисс, прошу тебя. Неужели ты не видишь, что я не хочу в этом участвовать?

      Но Китнисс и не думает выполнять мою просьбу; не знаю, какие чувства ею движут, но она не собирается меня отпускать.

      — Мы зря теряем время. Пойдёшь добровольно или тебя нужно вырубить?

      Я закрываю лицо руками, стараясь усмирить голоса в голове, воющие от страха. От страха ранить кого-нибудь ещё. От страха перед грядущим. Всюду я вижу лишь опасность. Она подстерегает на каждом шагу. Меня настигает неумолимый злой рок. Почему она не отпустит меня? К своему удивлению я понимаю, что готов прямо сейчас наорать на неё. Почему же ты не оставишь меня в покое?

      Решив, что крики бесполезны, я отнимаю руки от лица и встаю с дивана, смирившись со своей судьбой.

      — Снять с него наручники? — спрашивает Натали.

      — Нет! — чуть ли не рычу я. Наручники хотя бы удержат меня от попыток кого-нибудь придушить. Если мне нужно идти с остальными — я должен обеспечить им защиту от самого себя. Прижимаю руки к груди, лишь бы только никто не снял наручники. Прижимаю так сильно, что становится больно, но в то же время я замечаю, что боль отвлекает, и мысли проясняются.

      — Нет, — соглашается Китнисс. — Отдайте мне ключ.

      Джексон передаёт ей ключ — Китнисс кладёт его в карман. На её лице появляется гримаса боли, как будто она вспоминает что-то неприятное. Появляется она так же быстро, как и исчезает, заставляя меня думать, что я снова вижу то, чего нет. Китнисс поворачивается к выходу — все следуют за ней.

      Продвигаясь по вентиляционной шахте, мы минуем несколько квартир и вламываемся в ту, которая ведёт в подземные туннели. Мы находимся в квартире со входом в трубу; Мессалла говорит о том, как плохо жить в центре дома, ссылаясь на то, что там нет второй ванной комнаты. Могу себе представить, какой это стресс для жителей Капитолия. Финник смотрит на него с саркастической улыбкой.

      — Не важно. Проехали, — бормочет Мессала — улыбка Финника становится ещё шире.

      Мы спускаемся по трубе и оказываемся в тёмном, сыром тоннеле, где пахнет химикатами и сточными водами.

      Поллукс, бледный и потный, хватает за руку Кастора. Краска сходит с его лица.

      — Прежде чем стать безгласым, мой брат работал здесь, — говорит Кастор. — Прошло пять лет, прежде чем мы накопили деньги и подкупили чиновников, чтобы его перевели на поверхность. За эти годы он ни разу не видел солнца.

      Пять лет не видеть солнце. Трудно представить, каково это. Ужасы, которые несёт за собой тирания Сноу, безграничны. После реплики Кастора никто не произносит ни слова, но что-то же нужно сказать, чтобы подбодрить Поллукса. Я старательно подбираю слова, чтобы показать, что мне не безразличны его тревоги. Наконец ко мне приходят нужные слова, и я поворачиваюсь к Поллуксу.

      — Значит, ты только что превратился в наше самое главное сокровище.

      Кастор смеётся, даже Поллуксу удаётся выдавить улыбку. Вот и хорошо.

      Мы продолжаем путь. Поллукс ведёт всех за собой, так как и вправду много знает о тоннелях. Выходит, я был прав. Мы идём на протяжении нескольких часов, и я чувствую, как неприятное, тяжёлое чувство гложет меня изнутри. Дело не в том, что здесь темно, сыро и воняет, и даже не в том, что повсюду нас поджидает опасность — я готов умереть. Но мне не всё равно, кем я стал. В Дистрикте номер тринадцать доктора, Прим и Делли так усердно трудились, чтобы помочь мне найти прежнего меня, но они и не представляли, что даже если я обрету себя — мне будет всё равно.

      Я сбежал в последний момент, был спасён от пыток. Но теперь всё как будто возвращается, как будто я вот-вот снова окунусь в кошмар. Но тогда я уже не вернусь обратно. Борюсь, ищу пути. Но я потерял надежду. Кем я становлюсь, когда яд в крови одерживает верх? И как мне совладать с собой? Я не знаю ответы на эти вопросы, такое чувство, будто яд выжидает удобной минуты, чтобы заполнить каждую клеточку моего тела. Ежесекундно я слышу, как оно дышит, и не могу противостоять страху, рождённому внутри. Он уводит меня в чащу, откуда не выбраться; это и есть мой конец.

      Китнисс предлагает передохнуть, и Поллукс ведёт нас в небольшую комнату, где мы можем остаться часа так на четыре. Джексон составляет график дежурств, но я, очевидно, в него не вхожу.

      — Просто ложись и спи, — говорит женщина. — Так будет лучше и для тебя, и для нас.

      Она абсолютно права, но уснуть я не могу. Мне неспокойно. Стоит прикорнуть — обязательно приснится какой-нибудь кошмар, так что лучше уж совсем не спать. Наконец, я оставляю попытки провалиться в сон и немигающим взглядом смотрю на циферблат. Их тут полно — от самых маленьких до самых больших. Стрелки вращаются вразнобой: какие-то быстрее, какие-то медленнее. Мысли возвращаются к событиям вчерашнего вечера. Меня отягощает чувство вины. Я убил Митчелла, напал на Китнисс. Не понимаю, почему она так упрямится, не хочет покончить со мной. Может, попросить Гейла? Думаю, он возражать не будет. Парень уже предлагал убить меня, чтобы я снова не попал в руки Сноу. Наверное, он предложил это не только для того, чтобы избавить от боли — у него гораздо больше причин убить меня. Парень не хуже меня знает, что я представляю угрозу для задания и в частности для Китнисс. Он любит её. Он сделает всё что угодно, чтобы обеспечить ей безопасность. С другой стороны, если Китнисс так отчаянно стремится сохранить мне жизнь, она не простит Гейлу мою смерть. Нет, нужен кто-то другой.

      А что насчёт солдат из Тринадцатого? Им будет всё равно, если Китнисс их возненавидит, — они же будут действовать в интересах отряда. Но никто не пойдёт против неё. Как бы странно это ни звучало, но семнадцатилетняя девочка и правда здесь всем заправляет. Поэтому они могут отказать мне в просьбе. Джексон сказала: они не забудут, что я предупредил жителей Тринадцатого. Выходит, и им на меня не плевать, более того, они хотят, чтобы я остался жив. Мысль о том, что этим людям не безразлична моя судьба после всего, что я сделал, поражает меня.

      Охморённая версия меня, тёмная часть моего существа, паразит, живущий внутри, состоящий из почти беззвучной, но настойчивой лжи. Паразит искажает всякую истину. Если я хочу уберечь остальных, мне нужно держать этого паразита под контролем. Но как? Всегда находится что-нибудь, что напоминает мне о пережитых кошмарах. И чем ближе мы подбираемся к цели — тем хуже становится.

      Слышится какой-то шорох: часовые меняются.

      — Здесь он не может заснуть, — доносится до меня шёпот Джексон.

      Китнисс садится напротив меня. Как только она появляется в поле зрения, мышцы всего моего тела тотчас же напрягаются. Как же это печально, что её присутствие до сих пор так действует на меня. Я не свожу взгляда с подрагивающих, вращающихся вокруг циферблата стрелок. Это действует непривычно успокаивающе, а время всё идёт и идёт. Ещё один час — и мы снова отправимся в путь. Китнисс поведёт нас в волчье логово.

      Эта девушка слишком безрассудна. Такое чувство, будто мы снова на арене первых Игр. Когда она отправилась на пир за лекарством, чтобы спасти меня. Очень опрометчиво. Вот и сейчас мы пришли к тому же. Я лежу у её ног, моя жизнь в её руках; она снова это делает. Рискует всем, чтобы спасти меня. И какой ценой? Мы все можем умереть. Я действительно не понимаю, почему Китнисс ставит на кон свою жизнь, лишь бы только сохранить мою. Меня это совсем сбивает с толку. Она хранит ключ от моей жизни, как и хранит ключ от моих оков. Какая же странная эта реальность, в которой мы живём.

      Я чувствую на себе её взгляд, потом слышу голос:

      — Ты ел?

      Слегка качаю головой. Китнисс протягивает мне банку с супом. Сажусь, морщась от боли, запрокидываю голову и вливаю в себя суп, даже не трудясь пережевать содержимое.

      — Когда Боггс рассказал тебе о том, что стало с Дарием и Лавинией, ты ответил, что так и думал. Что это не было таким блестящим, — говорит Китнисс. — Что ты имел в виду?

      — А, не знаю, как это объяснить, — говорю я ей. — Поначалу я ничего не мог понять, а теперь кое-что прояснилось, и, кажется, появилась некая система. Воспоминания, изменённые с помощью яда ос-убийц, какие-то странные — слишком мощные, что ли, и нестабильные. Ты помнишь, что чувствовала, когда тебя ужалили осы?

      — Деревья раскололись. Появились огромные цветные бабочки. Я упала в яму, полную оранжевых пузырьков, — отвечает Китнисс, потом прибавляет: — Блестящих оранжевых пузырьков.

      — Точно. Но воспоминания про Дария и Лавинию совсем не такие. Думаю, тогда во мне ещё не было яда.

      — Ну, это ведь хорошо, правда? Если ты отличаешь воспоминания, то сможешь разобраться, где правда, а где ложь.

      — Да. А если бы у меня выросли крылья, я бы мог летать. Только вот крыльев у людей нет. Правда или ложь?

      — Правда, — отзывается Китнисс. — Но люди могут жить и без крыльев.

      — А сойки — нет, — заключаю я, доедаю суп и возвращаю Китнисс банку. Сойкам-пересмешницам нужны крылья, чтобы летать. Китнисс они тоже нужны, но может ли летать она? Или её крылья обрезали люди, которые превратили её в пешку, и теперь мешают жить и высоко летать.

      — У нас ещё есть время, — мягко говорит Китнисс, выводя меня из задумчивости. — Поспи.

      Я без возражений ложусь и возвращаюсь к созерцанию подрагивающих стрелочек. Одна из них дёргается из стороны в сторону, как маятник, другая — ходит по кругу. Они очаровывают меня, не позволяя заснуть; я не доверяю снам. Никто не знает, каким я проснусь. Вдруг я опять превращусь в переродка?

      Китнисс протягивает руку и осторожно убирает волосы с моего лба; несмотря на то, что она делает это медленно — всё происходит неожиданно. Я замираю от её прикосновения. Где-то внутри голос кричит, чтобы я не доверял ей. Не доверял себе. Но тут же слышится другой голос — успокаивающий, мягкий.

      «Мне ясны твои чувства, Пит. Мы хотим тебе помочь».

      Рука заботливо смахивает волосы мне со лба.

      Я говорил доктору Марже, что кто-то так уже делал раньше. Что этот жест сулит безопасность, он успокаивает. Китнисс. Это её жест так отпечатался в сознании. Теперь я вспоминаю, как я всегда связывал это чувство с чувством покоя. Китнисс сделает всё, чтобы защитить меня. Я расслабляюсь, а она продолжает гладить мои волосы.

      — Ты всё ещё пытаешься защитить меня. Правда или ложь? — шепчу я.

      — Правда, — также тихо отвечает она. — Такие уж мы с тобой — вечно защищаем друг друга.

      На самом ли деле мы такие? Я обдумываю услышанное и вдруг вспоминаю слова Натали, сказанные пару дней назад: «Вы защищали друг друга». И защищаем до сих пор. И мы по-прежнему участники Игр. Я вдруг понимаю, что должен делать. Я должен защитить её. Как только ко мне приходит это осознание — я отпускаю страх и моментально проваливаюсь в сон.

      Слышу шипение. Тихое бормотание под покровом сна. Точнее, сводящий с ума шёпот. Эти голоса не случайны — они здесь, чтобы забрать остатки моего здравомыслия. Я кричу в тень, чтобы они прекратили, но меня никто не слушает. Да они никогда и не слушали. Голоса продолжают шептать. Одно слово. Одно наводящее ужас имя, которое повторяется снова и снова.

      — Китнисс.