Соседи или квартира потерянных

        Резкий, режущий уши точечной болью треск застёгиваемой молнии рассёк тишину в комнате. За окном только начинало светать: солнце нещадно пробивало тёмную мглу своими яркими лучами, окрашивая небо в светлые пастельные тона, но городская суета ещё не пробудилась окончательно, медленно и сонливо застилая воздух горьковатым и немного обречённым ароматом утренней спешки и крайней занятости. Лишь немногие люди выползли из своих домов: кто-то — вероятно, счастливчик — торопился на свой рейс, кто-то — бедолага, не иначе — на раннюю работу. Чёрная хлопковая маска удачно скрывала половину моего лица, кепка, прикрытая сверху капюшоном и выдававшая себя лишь длинным козырьком, была натянута так, что глаза потонули в настигшей, словно цунами, темноте, обратившейся тенью. Мои руки в столь же чёрных перчатках ухватили смоляной футляр от профессионального фотоаппарата и резко перекинули через плечо. Едва я выскользнула за дверь, тень под козырьком кепки неожиданно расползлась по всему телу, делая меня подобной ей. Делая тенью, что слилась с пространством вокруг и фантомной грацией двинулась за жертвой.

Охота началась...

С каждой минутой цвета улиц становились всё насыщеннее и потихоньку оживляли аллеи и дороги, выманивая к тем взбодрившееся новым мирным днём население. Кто-то бежал по делам, довольно беспечно игнорируя весь мир вокруг себя, кто-то неспешно прогуливался, выгуливая любимого питомца и до сих пор находясь на грани сна и реальности, — все прохожие были заняты исключительно своей жизнью, что определённо играло мне на руку. Я ловко выудила из кармана мобильный телефон, отслеживая маршрут своей жертвы. Маленькая стрелочка на экране непрерывно двигалась, показывая, куда движется мой объект. Прикинув своё отставание, я про себя чертыхнулась и ускорила шаг. Жертва уже стояла на перекрёстке, и я, проскальзывая по страшно узкой улочке меж двумя домами, поспешно перебежала на другую улицу. На той стороне улочки меня любезно встретила знатно оживившаяся городская дорога, которая, словно читая мои мысли, подкинула мне парочку тривиально жёлтых такси, по подначке судьбы никуда конкретно не направляющихся. Я тут же словила одну из подаренных свыше машин и чётко скомандовала адрес аэропорта, захлопывая за собой тяжёлую блекло-жёлтую дверцу.

«И поживее!» — выкрикнула я, желая обогнать свою жертву. 

Таксист лишь безмолвно похмурился, но мою просьбу учтиво выполнил, прекрасно понимая, что слово «учтиво» вполне благотворно влияет на стоимость этой поездочки. По прибытии я благодарно всунула ему все деньги, что нашлись в кармане, и, едва покинув не особо уютный салон, смешалась в общей толпе. Взгляд тяжким грузом свалился на экран мобильника, внимательно отслеживая, как движется в сторону входа жертва, покинувшая машину минутою позднее меня. Я тут же расчехлила своё «оружие» и начала «обстрел», оставляя в памяти (причём в самом прямом смысле) кадр за кадром. Оставив жертву в покое на какое-то время, я с ухмылкой пролистала получившиеся фотографии, отмечая, как кстати пришлось природное освещение. Когда глаза снова метнулись к объекту моей тайной фотосессии, он оказался на приличном расстоянии, заставляя меня последовать и влезть во всё сгущающуюся толпу.

Мгновения, и слуха достигают разрастающийся шёпот и слащавый девчачий визг, принадлежавший, очевидно, чокнутым фанаткам. Толпа расступилась перед ним, фоткая на свои телефончики исподтишка, словно незаметно, от чего мне стало нестерпимо мерзко. Но ещё хуже стало от нежданно пришедшего осознания, что... я такая же.
Наблюдая за жертвой исподлобья, я издевательски усмехнулась тому, как же легко его словить. Последние кадры. Я с видным облегчением позволила себе, наконец, закончить и побыстрее покинуть эту беснующуюся толпу. Как только тело получило ощутимую свободу в своих движениях, а грудь вдохнула свежий, не несущий в себе посторонних запахов, воздух, руки метнулись к фотоаппарату, открывая галерею. Всё тело окоченело, кожа покрылась до омерзения липким и тошнотным чувством тупика. Чувством ужаса.
Он смотрел в кадр.

Ладони под чёрными перчатками жутко вспотели, и я рывками стянула их, быстрее надевая на фотоаппарат чехол. Тело с тяжёлым вздохом бухнулось на скамью, кепка слетела с головы, позволяя мне откинуть её и устремить мутный взгляд беспокойных глаз в более спокойное и как всегда стабильное небо, наблюдая, как скрывается в облаках его самолёт. Спустя пару секунд я безмятежно прикрыла их, позволяя себе расслабиться. Работа выполнена.

***

— А где Рэй? — спросил Тэхён, почёсывая затылок.
— Наверное, ушла на учёбу, — ответил Соно, пожимая плечами.
— А кто-нибудь вообще знает, где она учится? — поинтересовался Рави, беспардонно не отрываясь от экрана телефона.
— Ну, прошло совсем немного времени с того момента, как мы живём вместе, поэтому она не очень распространяется о себе. В принципе, как и мы...
— Ну да, мы же её даже не предупредили, что нас около недели не будет дома, — хмыкнул Воншик.
— Точно, давайте записку напишем? — воскликнул Тэ, поднимая указательный палец вверх, словно к нему в голову — в коем-то веке — пришла светлая мысль, а над головой вот-вот появится лампочка, непременно продемонстрирующая всю гениальность его неожиданного озарения. — А почему мы летим другим рейсом, а не тем же, что Вонхо?
— Так получилось. Билетов не было, поэтому он купил себе на час раньше, а нам — позже. Какая разница вообще? — фыркнул Рави.
— Ну, это же прикольно лететь всем составом, а так нарушается наше единство, — буркнул Тэ.

В это время Соно, игнорируя пустую болтовню, писал записку Рэй, где говорилось, что они — Вонхо, Рави, он и Ви — улетают в Пусан на небольшой концерт своей группы. В какой-то момент он даже немного увлёкся, с нескрываемым удовольствием расписывая, как они создали группу «TFI» — «The Fire Island», — как понемногу продвигаются в k-pop индустрии, пусть ещё и не достигли особой популярности, но всё впереди, не так ли? Брюнет прикрепил листик маленьким магнитиком в виде гитары на холодильник так, чтобы Ли точно увидела их послание.

***

Фотографии вышли просто шикарными. Я довольно ухмыльнулась своей работе, просматривая другие фотографии, с прошлых слежек. Раскрыв чёрную папку, что до того мирно покоилась на столе, я не без горделивого наслаждения пролистала странички с фотографиями Шин Хосока. Губы настырно и бестактно по отношению ко мне же растягивались в странноватой улыбке. Я потёрла ладошки, оставляя папку на месте. Открыв на рабочем столе нужные мне документы, я продолжила было работу над статьёй, как мою личную идиллию прервало противное и раздражающее до мозга костей пиликанье входящего сообщения на почте, которое я поспешила открыть.
«Здравствуйте, хочу заказать слежку за одним человеком, можем встретиться и договориться о сумме и прочих подробностях?» — ещё одна работка, отлично.
Как бы это ни было противно, но это мой заработок. Хочешь жить — крутись. Да, я продавала свои услуги и умения, да, я отличный фотограф, поэтому, собственно, этим и занималась. Моя работа отлично оплачивалась, потому что подобная работёнка всегда требует максимальной конфиденциальности и осторожности. А молчание — тоже один из моих талантов, стоящий, объективно судя, в разы дороже прочих. Ну что ж, теперь я смогла бы позволить себе купить одежду и лекарства, заплатить за квартиру, в конце концов. 

Я скомкала в руке лист, украшенный моими иероглифами, выведенными с ювелирной, каллиграфической аккуратностью, и, прицелившись в ближайшую урну, кинула, с довольной усмешкой попадая точно туда. Ноутбук захлопнулся, позволяя мне со спокойной душой выдохнуть — вся работа на сегодня была закончена.

— Что это такое, лучшая студентка университета и не появилась на парах? — на том конце провода зазвучал мелодичный голос старосты моей группы.
— Прости, просто я немного приболела, — тихо ответила я и, не давая той и слова, продолжила, чувствуя в груди нарастающую стянутость. — Подожди немного, — я кинула трубку на кровать и зашлась сиплым кашлем, беспорядочно рыская руками по столу в поисках ингалятора. — Прости, — закончила я, наконец, найдя его.
— Да ничего, выздоравливай! Я скажу, что ты взяла больничный. Сходи к доктору, а то у тебя такой ужасный кашель.
— Нет, я уже завтра буду в универе. Всё хорошо.
— Я бы на твоём месте отлежалась дома.
— Это всего лишь кашель, доктор всё знает. Я завтра приду.
— Как знаешь, выздоравливай, до завтра! — с этими словами староста положила трубку.

Да, я пользовалась некой популярностью в университете. Те времена, когда я была изгоем, давно прошли. Этому содействовало то, что я отлично училась: многие просили помощи, некоторым я делала персональные работы, получая за то определённую сумму, и это... Отвратительно. Камней в и без того тяжёлую душевную ношу с явственным довольством подбрасывала и стипендия на повышенном уровне, помощь государства, помощь за то, что у меня «нет» семьи. И знаете, что самое противное? То, что семья у меня есть как раз таки есть. Нерадивая мать и отец, которого я не видела чёрт знает сколько. Он пытался загладить свою вину, присылая мне какие-то деньги на карточку, недавно подарил ноутбук... Не стоит судить меня за меркантильность, почему я должна отказываться от этих скудных напоминаний о том, что мои родители не забывают о своей дочери? Раньше мне так нужна была их поддержка...

Сейчас же у меня есть парни, есть хоть какая-то семья. Семья, которую я действительно могу назвать настоящей. Каждый вечер мы проводили за просмотром какого-нибудь фильма в гостиной, поедали разные вкусняшки. Парни частенько пытались вставить мне мозги или просто расспросить о моей жизни, но я не торопилась с подобными рассказами, охотнее выслушивая их, чем ведая самой.

Это был глубокий вечер. Квартиру окутала пунктуальная, как и всегда, темнота, и даже маленькие яркие струйки, ручейком льющиеся из дверных щелей комнат, щедро одаренных светом, меркли в этой густой тьме, теряясь там навсегда. Входная дверь открылась, и привычную, уже оглушающую, тишину рассеяли чьё-то прерывистое дыхание и суетливое шуршание вещей. За ними последовал звонкий хлопок шлёпнувшейся об пол вещи, в коридоре резко загорелся свет, а я появилась в проходе с застывшим непониманием на лице. Впрочем, вскоре это непонимание благополучно развеялось, а предо мной предстала восхитительная, как ни глянь, картина: Ким Воншик стоял в обнимку с какой-то девицей, прижимаясь к ней до омерзения похабно и нахальном и даже не удосужившись разорвать поцелуй. Лишь глаза раскрылись в немом вопросе. Спустя несколько секунд парень всё же соизволил оторваться от своей «возлюбленной» и глянул на меня так презрительно, что даже кулаки зачесались.

— Рави, это кто? Ты же сказал, что живёшь один. Это твоя девушка? — начала возмущаться русая, с пренебрежением смотря на меня, тыкая пальчиков в грудь парню и надувая и без того большие губы.
— Как же интересно получается. Оказывается, ты живёшь один... Эх, Воншик, при живой девушке водить в квартиру каких-то кошёлок, ах, извините, дам, — ухмыльнулась я, с мастерством искусного театрального актёра строя расстроенную гримасу.
— Рави! — взвизгнула было девушка, возмущаясь моим высказыванием.
— Что ты?.. — не успел сориентироваться Ким, как я уже оказалась около них, с садистской радостью схватила девушку за волосы и вытащила из квартиры, беспардонно выкидывая на лестничную площадку. — Пока! — сказала я, потерев руки.
— Что ты творишь, Рэй?! — прикрикнул Ким.
— Я тебя предупреждала, что не потерплю девушек в квартире, — спокойно ответила я и прошла мимо, не удостоив того даже взглядом.
— Ты слишком много на себя берёшь! — крикнул он.
— А ты, по-моему, забыл о манерах, когда говоришь с девушками, — кинула я через плечо.
— Ну, бля, Рэй, я парней предупредил. Почему ты меня обламываешь?! — заныл он, опуская руки. — Такой секс обломался! — взъерошил тёмные волосы. — А может? — задал он сам себе вопрос, быстро, с застывшей на губах лисьей ухмылкой, преодолевая расстояние между нами. — Детка, пошалим? — усмехнулся он, заключая меня в свои крепкие объятия, в которых я явно почувствовала напряжение чужого тела.
— Если ты сейчас меня не отпустишь, то получишь по самому сокровенному, а после я вообще не буду с тобой разговаривать. Понял? — чётко ответила я, глядя исподлобья. — Но если отпустишь, то я забуду всё, что здесь было...
— Ладно, я пошутил. Попытка — не пытка, — криво улыбнулся Воншик, чуть ослабляя хватку. — Какая же ты противная и строптивая, Ли Рэй! — фыркнул он.
— То же самое, Воншик, то же самое. Впредь снимай себе номер в отеле и там уже...
— Хорошо, хорошо. Я понял. Не любишь же ты мужчин! — сказал он, освобождая от своих объятий и направляясь к себе в комнату. — Надеюсь, ты когда-нибудь поведаешь мне эту историю, — он произнёс эту фразу тихо, почти шёпотом, надеясь, что она погибнет в своём опасном полёте до моих ушей на полпути. Но она оказалась живучей птичкой.
И с Хосоком мы проводили много времени. Каждую ночь он приходил ко мне спать, что я, конечно же, находила странным, но что-то мешало мне возразить, что-то не давало бесчувственно выставить паренька за дверь, символично запирая её между нами.
— И долго ты так будешь ко мне ходить? — тихо спросила я, чтобы не нарушить тишину и спокойствие.
— Пока не выйдешь за меня. Но тогда мы уже будем вынуждены спать рядом, — сказал он точно в шутку, но серьёзным тоном и лицом. Хоть я и не видела его выражения лица, я всё равно знала, что он это сказал с серьёзным лицом. Он всегда так говорил, когда я задавала этот вопрос, даже в далёком детстве, жившем в голове удивительно чёткими, даже непривычно чёткими для несвежих воспоминаний картинами. С тех пор изменилось немногое. Лишь формулировка вопроса.

«Долго ты будешь меня пускать к себе? Мог бы и на полу постелить».

— Почему ты приходишь ко мне? Ведь раньше я к тебе приходила.
— А ты не помнишь, как ты сама говорила, что тебе страшно?
— Это было раньше, я тебе это уже говорила. Я выросла, Хосок, тех страхов больше нет.
— И ещё скажи, что ты не боишься одиночества, — ударил по больному.
Я замолкла, обдумывая его слова.
— Не боюсь, — сознательно соврала я.
Я понимала, я признавала и признавалась себе вновь и вновь, что теперь я опять боюсь потерять его, боюсь, что опять останусь одна. Несмотря на все наши отношения, какие бы они ни были, я нуждалась в нём так же, как и, возможно, он нуждался во мне.
— Врёшь, — прошептал он так близко к моему лицу, что я немного оторопела, но упрямо не отодвинулась. — Ты... Нужна мне... — прошептал он, еле соприкасаясь с моими губами.
— Не думаю, — твёрдо сказала я, отворачиваясь и стыдливо чувствуя, как к щекам приливает кровь. Чёрт...

Хосок много рассказывал о своей жизни после того, как меня забрали. Оказывается, он очень крупно поссорился с родителями. Даже прекратил общение и теперь общается разве что только с матерью и то в тайне, чтобы отец не знал. Отец пытался подмазаться, подарил эту квартиру. И Хосок её принял, широко улыбаясь, но старательно игнорируя запрятанный в подарке намёк. Я спрашивала, пыталась узнать, почему же он больше не общается с отцом, но не добилась ничего более вразумительного, чем кроткого: «Из-за тебя».

Почему мать отдала меня в детдом? У меня всегда было довольно чёткое ощущение, что мать меня никогда и не любила. Разве может быть такое, чтобы мать не любила своё дитя? Это же твоя кровь, частичка тебя, твоё порождение. Но я познала на себе: может. Она с самого детства заставляла меня корячится в доме. Я покорно и с чувством долга помогала, не получая и крох положенной отдачи, не получая и видимости того, что меня ценят. Она унижала и принижала меня, а когда я была подростком, мать стала много пить, продавать наши вещи... Отец работал днями и ночами, чтобы заработать копейку, но та даже этого не ценила. Может, и не умела ценить вовсе. Когда-то я сказала папе: «Папа, разведись с мамой и забери меня к себе», — на что он лишь промолчал, закрыв глаза. Своего отца я всегда уважала и безумно любила. До того момента, когда он позволил матери сделать это. Хах, словно сказка о Золушке.

В тот день мы очень крупно поссорились, и я сбежала из дома. Я побоялась пойти к Хосоку, потому что мне казалось, что я уж слишком пользуюсь его отзывчивостью. Я пыталась по стационару дозвониться до отца, но он не поднимал. Покрутив в ручках конверт, до этого хранившийся в кармане тонкой детской курточки, я сунула его обратно и направилась к Хосоку. Когда я подошла к задней части дома Шин, то встретила отца Хосока. И он...

— Ты не подходишь моему сыну, ты низший слой в обществе, которая даже в подстилки не годится! Проваливай отсюда! Иди домой, за тобой приехали!

И тогда мне почему-то показалось, что Хосок тоже думает так. Думает так обо мне. И что-то в детской душе дало трещину, что-то переломилось, заглушая всё вокруг тонкой фантомной болью, режущей внутри получше всяких ножей и без них же. В этот же день я оказалась в детском доме. А моё письмо так и не попало к своему получателю.
Печальная история о печальной судьбе маленькой девочки с большими страхами. Один из главных её страхов — разбитое сердце. И, похоже, её страх стал явью. В какой же раз я осталась в стороне, в какой же раз я не сказала о своих чувствах. В какой же раз меня просто не хотели слушать и слышать. И, кажется, все мужчины на этом свете предают и делают больно именно мне. Ненавижу...

Но что же мне не даёт разочароваться окончательно, оттолкнуть каждого? Что-то тёплое разливалось в груди, когда вот так вот просто обнимали со спины, утыкаясь носом в шею, словно я опять вернулась в детство. Но мы уже давно не дети... Но всё же что-то мне не позволяло просто взять и оттолкнуть его от себя. Наверное, я такая же мягкосердечная. Наверное, он опять разбудил это во мне. Моё разбитое и холодное сердце начинало наливаться теплом и заживать, словно его прошивают хоть и болезненными, но такими желанными и красивыми нитками под названием чувства.

***

Я натянула чёрную кепку так, пряча лицо за той же самой тенью, что так часто спасала меня в подобные секунды. Я наблюдала за мужчиной в статном костюме. Рядом с ним сели такие же — манерные, напыщенные и насквозь пропитанные желчью, — начиная деловую беседу. Я заказала крепкий кофе и достала фотоаппарат, начиная фотографировать мужчину. Я не останусь в стороне... Я отомщу...

Прекрасные фото, господин Шин.