Новость
Тишина в доме Калленов стала слишком громкой.
Раньше эти стены дышали жизнью — звонкий смех Ренесме, её нетерпеливые вопросы, сыпавшиеся, как весенний дождь, её шаги, лёгкие, но такие отчётливые для вампирского слуха, будто каждый её шаг отзывался эхом в бессмертных сердцах. Теперь же она скользила между комнатами, бесшумная, как призрак, приглушённая, словно её обернули в вату.
Она избегала взглядов — отводила глаза, едва кто-то пытался поймать её взгляд, сжималась, когда к ней приближались, будто боялась, что её разоблачат. Что кто-то прочтёт в её глазах то, что она отчаянно пыталась скрыть.
Эдвард заметил это первым — его пальцы замерли над клавишами рояля в середине знакомой мелодии, будто кто-то вырвал звук из самой реальности.
Огонь в камине потрескивал, отбрасывая танцующие тени по стенам, но он больше не чувствовал его тепла — только ледяное щемящее ощущение в груди.
Она закрылась.
Не просто отвлеклась, не просто утонула в хаосе подростковых переживаний — она намеренно возвела стену. Там, где раньше её мысли лились к нему прозрачным ручьём — звонкие, доверчивые, наполненные детской непосредственностью — теперь зияла пустота.
Он попробовал снова — осторожно, как прикасаются к свежему шраму. Тишина в ответ была громче любого крика.
Его пальцы непроизвольно сжались, оставляя вмятины на клавишах. Это было... неестественно.
Эдвард резко поднялся с места, словно его ударило током. Кресло с громким скрипом откатилось назад, а ноты, лежавшие на пюпитре, рассыпались по полу.
Белла тут же отложила книгу — её пальцы замерли на странице, оставив едва заметную вмятину от ногтя.
— Что случилось?
Её голос был тихим, но в нём уже звучала тревога — та самая, материнская, инстинктивная, что заставляет сердце сжиматься ещё до того, как разум осознаёт опасность.
— Она меня не пускает.
Он произнёс это шёпотом, но каждое слово падало, как камень в бездонный колодец, вызывая эхо недоумения и страха.
Белла нахмурилась, её брови сдвинулись в тонкую линию беспокойства.
— Может, она просто... занята?
Она сама не верила этим словам — они повисли в воздухе, хрупкие, как паутина, пытаясь смягчить то, что уже нельзя было игнорировать.
— Нет.
Голос Эдварда прозвучал резко, почти жёстко — он редко говорил с ней таким тоном. Его пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони, оставляя на коже полумесяцы.
— Она намеренно закрылась.
Тишина, последовавшая за этими словами, была густой, почти осязаемой. Белла почувствовала, как что-то холодное и тяжёлое опускается у неё в груди.
Она медленно поднялась, её движения были осторожными, будто она боялась спугнуть хрупкое равновесие между «ещё ничего не случилось» и «всё уже изменилось».
— Но... почему?
Эдвард не ответил. Он лишь смотрел в пустоту перед собой, будто пытался разглядеть в ней то, что ускользало даже от его проницательности.
Джаспер почувствовал перемену чуть позже, но от этого она не стала менее тревожной.
Он стоял на крыльце, опираясь плечом о колонну, и наблюдал, как Ренесме медленно бредёт по дорожке из школы. Раньше её эмоциональное поле было как знакомый пейзаж — ровное волнение перед уроками, лёгкая усталость после, иногда всплески радости, если что-то удавалось, как солнечные блики на воде. Он мог читать её настроение, даже не глядя — по тому, как воздух вокруг неё становился то плотнее от сосредоточенности, то светлее от смеха.
Теперь — ничего.
Точнее, не совсем ничего. Было что-то... гладкое и холодное, как зеркальная поверхность озера в лунную ночь. Такое ровное, такое неестественно спокойное, что от этого становилось только страшнее. Потому что за этой гладью — он чувствовал — скрывалась буря. Настоящая, яростная, та, что рвёт душу на части.
Джаспер медленно выдохнул — этот жест сохранился у него с человеческих времён, привычка, от которой не мог избавиться даже спустя десятилетия. Он попытался снова, осторожнее, тоньше — коснуться её эмоций, как делал это сотни раз.
Раньше его дар находил в ней отклик сразу — как ключ, идеально подходящий к замку. Теперь же...
Теперь его способность скользила по поверхности, беспомощная, как палец по стеклу.
Она научилась отражать его.
Это осознание ударило с неожиданной силой. Где? Как? Почему? Вопросы крутились в голове, цепляясь друг за друга, но ответов не было. Только это ледяное, чуждое ощущение — будто он смотрит на родное лицо и не узнаёт его.
Ренесме прошла мимо, не поднимая глаз. Её шаги были слишком тихими, слишком аккуратными — как будто она боялась разбудить что-то спящее в доме. Или в себе.
Джаспер остался стоять на крыльце, чувствуя, как между ними вырастает стена — невидимая, но прочнее стали.
Я заметила перемены в её вещах раньше, чем осмелилась признаться себе в этом.
Раньше комната Ренесме дышала открытостью — ноутбук оставался приоткрытым, экран мерцал последним неотправленным сообщением, телефон лежал без пароля, будто приглашая заглянуть внутрь. Её дневник, тот самый, с кожаной обложкой, который мы подарили ей на тринадцатилетие, всегда лежал на столе, страницы чуть помятые от частого перелистывания.
Теперь всё изменилось.
Ноутбук захлопывался с тихим щелчком, как только она слышала шаги в коридоре. Теперь на экране её телефона всегда горел запрос на пароль — цифры, которые её ловкие пальцы набирали слишком быстро, чтобы кто-то успел разглядеть. А дневник... дневник исчез.
Я знала, что он не выброшен — иногда, проходя мимо её комнаты поздно ночью, я слышала шелест страниц и лёгкий скрип пера. Но утром на столе его не было. Она прятала его. Прятала от нас.
А иногда, когда она думала, что я не вижу, я замечала, как её пальцы дрожат, закрывая очередную вкладку на компьютере. Как она вздрагивает, если кто-то неожиданно входит.
Однажды, когда Ренесме вышла из комнаты, оставив телефон на кровати, я не смогла устоять.
Всего лишь случайный взгляд.
Экран вспыхнул уведомлением:
«Сегодня? Ты уверена?»
И имя вверх экрана. Лиам.
Моё сердце (которое уже не билось) сжалось так сильно, что я машинально прижала ладонь к груди. Это был тот самый болезненный рефлекс, сохранившийся со времён человечества — будто тело всё ещё пыталось сделать вдох, которого не требовалось.
Я знала этого мальчика.
Они почти не разговаривали между собой на моих уроках, но я видела, как они смотрели друг на друга.
И это сообщение...
«Сегодня?»
Что должно было случиться сегодня?
Я протянула руку, пальцы дрогнули в миллиметре от экрана — и тут же отдёрнулись.
***
Мы собрались в гостиной — вся семья.
Ренесме стояла посередине, скрестив руки, будто готовясь к удару.
— Мы просто хотим поговорить, — начала Белла мягко, но в её голосе дрожала тревога.
— О чём? — Ренесме бросила взгляд на каждого. — О том, что я не ребёнок и могу иметь свои секреты?
— Ты закрываешься от нас, — тихо сказал Эдвард. — Я не слышу тебя.
— Потому что это мои мысли! — её голос взлетел, резкий, как стекло. — Я не обязана делиться каждой!
— Но мы семья, — вмешался Карлайл, его спокойный тон контрастировал с нарастающим напряжением. — Мы переживаем за тебя.
— За меня? — она засмеялась, и это звучало горько. — Или за себя? Вдруг я сделаю что-то, что испортит ваш идеальный мир?
— Ренесме... — Джаспер сделал шаг вперёд, но она отпрянула.
— Не надо! — её руки взмыли вверх, как щит. — Хватит лезть мне в голову! Хватит контролировать меня!
— Мы не контролируем, — я попыталась подойти ближе, но Ренесме резко отступила.
— Врёте! — её глаза вспыхнули золотым огнём. — Вы всегда решали за меня! Хватит!
— Мы заботимся, — встрял Эмметт, но его голос прозвучал неестественно бодро.
— Забота — это не тюрьма!
Она развернулась и бросилась к двери.
— Ренесме! — Эдвард шагнул вперёд, но Белла схватила его за руку.
— Не надо.
Дверь захлопнулась.
***
Ренесме бежала, словно гонимая самим ветром, сквозь колючую чащу леса, где каждый шаг отзывался болью в подкашивающихся ногах. Ледяной ночной воздух обжигал лёгкие, смешиваясь с прерывистыми рыданиями, а тёмные ветви, будто живые, хлестали по лицу, оставляя на коже тонкие, жгучие полосы. Слёзы катились горячими потоками, смешивались с потом и горечью на губах — она даже не пыталась их смахнуть. В ушах стоял глухой гул собственного сердца, а в груди сжималось что-то острое, колючее, будто осколки разбитой надежды.
Почему? Почему они так?
Лиам ждал её у старого дуба, как и договаривались, его силуэт чётко вырисовывался в лунном свете, будто высеченный из самой ночи. Его пальцы беспокойно сжимали складки куртки, а дыхание превращалось в лёгкий пар, растворяющийся в морозной тишине.
— Что случилось? — голос его дрогнул, когда он резко схватил её за плечи, будто боялся, что она рассыплется в его руках. Его серые глаза, потемнели, как грозовое небо перед бурей.
— Они... Они...
Голос сорвался, слова застряли в горле, будто колючий ком, и она закусила губу, чтобы не зарыдать снова. Всё, что она могла — это судорожно вцепиться в его одежду, чувствуя, как дрожат её пальцы.
Он не стал ждать объяснений. Мгновение — и она уже прижата к его груди, его руки обвили её так крепко, будто пытались собрать все её осколки воедино.
— Ты не обязана возвращаться.
Его шёпот прошёлся мурашками по её коже, жёг и успокаивал одновременно. Она закрыла глаза, чувствуя, как тяжёлое бремя, что давило её столько дней, наконец ослабляет хватку.
Ренесме прижалась к Лиаму сильнее, словно пытаясь впитать его тепло, его человечность — ту самую, что казалась ей такой хрупкой и такой бесконечно ценной. Его сердце билось под её щекой, ровно и громко, как барабан в ночной тишине. Она слышала каждый удар, каждый всплеск крови в его жилах, и этот звук наполнял её странным успокоением.
— Нам нужно идти, — резко выдохнул он, отстраняясь ровно настолько, чтобы увидеть её лицо.
Ренесме кивнула, но в горле снова встал ком.
Его пальцы сплелись с её.
***
Как только я сделала шаг к двери, воздух вокруг внезапно сгустился, словно сама атмосфера сжалась в предчувствии чего-то неотвратимого. Пальцы Джаспера обхватили моё запястье — не грубо, но с такой неожиданной силой, что кожа под его прикосновением мгновенно вспыхнула ледяным жжением. Его рука была твёрдой, как мрамор, и в то же время странно дрожала — лёгкая, почти неощутимая вибрация, будто под кожей бился живой нерв.
— Не торопись, — прошептал он, и его голос звучал сдавленно, будто слова застревали где-то глубоко в горле. — У нас гости.
Я замерла. Сердце — это бесполезное, давно замолкшее воспоминание о человечности — вдруг ёкнуло где-то в груди, как будто пытаясь пробиться сквозь вечный холод. В воздухе повисло что-то тяжёлое, густое, как запах грозы перед ударом молнии.
И тогда заговорил Эдвард.
— Оборотни.
Одно слово. Всего одно слово — но оно рухнуло в тишину, как камень в зеркальную гладь озера, разбивая её на тысячи осколков.
Я почувствовала, как мышцы Джаспера напряглись ещё сильнее, его пальцы впились в мою кожу так, что, будь я человеком, остались бы синяки. Его дыхание (чисто автоматический жест, ненужный, но привычный) участилось, и я уловила лёгкий дрожащий звук, когда воздух проходил сквозь его стиснутые зубы.
В этот момент до меня донеслось:
Запах.
Горячая медная резкость крови. Дымчатый оттенок мокрой шерсти. И что-то ещё — что-то дикое, первобытное, от чего все мои инстинкты взвыли в тревоге.
Дверь распахнулась сама собой, с оглушительным дребезжанием стекол в раме, будто невидимая сила вырвала её из петлей. Никто не успел даже шагнуть к ней — воздух в комнате завибрировал от этого внезапного вторжения, заставив пылинки в солнечных лучах метаться в панике.
На пороге, залитые багровым светом заката, стояли трое.
Сэм. Джейкоб. Сет.
Их груди вздымались в неровном ритме, кожа лоснилась испариной, смешанной с лесной сыростью. Каждый мускул на их обнаженных торсах был напряжен до дрожи, как туго натянутые тетивы. Я видела, как под кожей Сэма бегали тени судорог — его тело уже боролось с трансформацией. Его пальцы, больше похожие на когти, судорожно сжимались и разжимались, оставляя на ладонях полумесяцы от собственных ногтей.
Джейкоб дышал через стиснутые зубы, и каждый его выдох вырывался свистящим звуком, будто пар из перегретого котла. Сет стоял чуть позади, его молодое лицо искажено гримасой, в которой смешались ярость и... было ли это страхом?
Джейкоб зарычал. Буквально. Его глаза горели, а пальцы сжимались, будто уже чувствовали шерсть под кожей.
— Вы знали?
Слова Сэма врезались в тишину, как нож в плоть — резко, без предупреждения. Его голос звучал глухо, будто струна, натянутая до предела и вот-вот готовая лопнуть. В нем не было просто вопроса — там бушевала буря: ярость, предательство, боль, спрессованные в три коротких слова. Его темные глаза, обычно такие непроницаемые, сейчас пылали.
Карлайл сделал шаг вперед. Его движение было обманчиво плавным, как течение глубокой реки — поверхностно спокойное, но с опасными подводными течениями. Каждый мускул его тела, казалось, дышал готовностью, хотя внешне он оставался воплощением невозмутимости. Даже его пальцы, обычно такие изящные и спокойные, теперь слегка согнулись, будто уже предчувствуя необходимость сжаться в кулаки.
— О чем?
Его голос был мягким, как всегда, но в нем появилась новая нота — стальная, не допускающая возражений. Он не отводил взгляда от Сэма, и в его золотистых глазах читалось нечто большее, чем просто вопрос. Там была настороженность, граничащая с предчувствием беды.
Джейкоб не выдержал. Он зарычал.
Это был не просто звук — это был взрыв. Низкий, хриплый, исходящий из самой глубины груди, он сотряс воздух, заставив пылинки дрожать в солнечных лучах. В его глазах не осталось ничего человеческого — только животная, первобытная ярость. Его пальцы сжимались и разжимались, ногти впивались в ладони, оставляя на коже полумесяцы, которые тут же затягивались. Казалось, он уже чувствовал, как под кожей шевелится шерсть, как кости готовы сломаться и перестроиться, освобождая зверя.
— О том, что у границ Форкса появились вампиры.
Слова повисли в воздухе, тяжелые и зловещие, как предгрозовая тишина. Каждый слог отдавался в моих ушах металлическим звоном, будто кто-то ударил по натянутой струне.
Сет, самый молодой из них, резко дернул головой в сторону окна. Его глаза метались по затемненному стеклу, словно выискивая в отражениях то, чего мы еще не видели. Его пальцы непроизвольно сжались в кулаки, суставы побелели от напряжения. Я видела, как его ноздри дрогнули, улавливая невидимые нам запахи — может быть, след чужаков, может быть, предчувствие беды.
За окном ветер шевелил ветви елей, и длинные тени плясали на стенах гостиной, принимая зловещие очертания. Казалось, сам лес затаил дыхание.
— Мы учуяли их следы.
Сэм произнёс это сквозь стиснутые зубы, и каждое слово давалось ему с усилием, будто рвалось из глубины груди, обжигая горло. Его ноздри дрожали, всё ещё улавливая в воздухе зловещие отголоски чужого присутствия.
— И они не одни.
Тишина, последовавшая за этими словами, была оглушительной.
Эдвард резко повернулся к ним. Его движение было настолько стремительным, что воздух с хлопком рассекся вокруг него, а несколько прядей бронзовых волос замерли в воздухе, будто не успевая за телом. Его глаза, обычно такие ясные и спокойные, теперь потемнели, стали почти чёрными — зрачки расширились, поглотив золото радужек.
— Что значит «не одни»?
Его голос звучал низко, почти как рычание, и в нём не осталось ничего человеческого — только холодная, хищная ярость.
Сэм стиснул зубы. Его челюсти напряглись так сильно, что послышался лёгкий скрежет. Вены на шее набухли, пульсируя в такт учащённому сердцебиению.
— С ними были люди.