Пожар несостоявшейся полыни

Это сельцо оказалось не таким приветливым, как прошлые. И немудрено: стоя между городом и заставой, на него часто совершались нападения разбойников. Чужаков здесь не то чтобы боялись, но были наготове, случись что, выколоть глаза и посадить лиходеев в поруб. Потому и на новоприбывших, постучавших в ворота поздним вечером, смотрели как на опасность, почти наставляя вилы, – их вероятный скрежет между рёбрами Онагост представил и поморщился.

Онагосту было здесь не по себе. Дома́, как нарочно без украшений и особенностей, наводили тоску, будто село давно вымерло и сейчас на месте, где прежде смехом кипела жизнь, стояла бледная тень. И стоит войти в один из этих серых домов, как тебя накроет чьим-то застарелым горем. Жутко захотелось вернуться и сделать крюк, но решили, что лучше заночевать в го́ре, чем быть убитыми в радости.

Да, несмотря на то, что это разбойникам следовало опасаться чародеев, чародеи всё равно поджимали хвосты и прятались по деревням. Не всегда их принимали радушно, и в течение полутора седмиц после ухода из «Карася и муравья» им попадались удивительно разные люди. Кто-то запросто с радостью принимал гостей, кому-то приходилось рассказывать историю о героическом спасении сестры и её жениха (позже Житеслав, конечно же, отплёвывался), а кто-то и за большую плату не хотел давать ночлег. Приходилось бродить от дома к дому, если на постоялом дворе не оставалось мест.

Очередной стук.

Девушка младше Кристалины отперла дверь и робко осмотрела чужаков. Задержала взгляд на Житеславе и, зардевшись, распахнула её шире, пропуская в дом.

За столом сидел мужчина, не старый и не молодой. В печи ворошила потухающие угли печальная женщина. Девушка была похожа на неё, видимо, это мать и дочь. А за столом бытл отец, это Онагост понял по взгляду, которым тот его одарил: глубокий и зелёный, точно как у девушки. Отец развернулся на скамье, перестав одну ногу на другую сторону, чтобы видеть вошедших, и пробасил:

— На ночлег? – Увидев кивок, продолжил: – А далеко путь держите?

Онагост вкратце рассказал, что идёт с сестрой и её мужем к морю (дочь, грохнув горшком у печи, горько вздохнула), чтобы уплыть к старым друзьям в другом государстве.

Мужчина кивнул. Он представился, Онагост сделал то же самое, а затем по очереди назвал имена остальных.

— Путь до моря не близкий. Платы я с вас не возьму, вам и самим деньги нужны, раз за море... Да и история может считать драгоценностью, ведь так? – Помолчал и кивнул за спину Онагоста. – Спать ляжете в сенях, лавки есть, мешки с сеном найдутся.

Ирай окликнул дочь:

— Подай гостям ужин. Там осталось немного тушёной капусты с мясом, – сказал он уже Онагосту.

Онагост поблагодарил и улыбнулся. И этому будут рады.

Стоило им сесть, а мискам стукнуть о стол, как снаружи поднялся шум. На угрюмую улочку сельца ворвалось празднование, и это выглядело так чуждо, будто кто-то неудачно пошутил. Онагост скорее поверит в то, что это были крики помощи и молитвенные песни. Ирай тоже нахмурился, тяжело, как после целого дня работы, поднялся и вышел, оставив распахнутой дверь, в которую песни и музыка влетели и, казалось, вынесли всю грусть в незакрытое окно. Дочь и жена шмыгнули следом за Ираем. Кристалина беспокойно повела плечами, и Житеслав встал, выглянув в окно. Онагост махнул, коротко бросив: «Пошли». Ему тоже было любопытно.

Люди потихоньку высыпались из домов, в окнах то и дело отодвигались занавески и открывались ставни. Кто-то всё-таки стоял в толпе с вилами наперевес.

— Сейчас что-то будет, – шепнул Житеслав, а Кристалина ухватила брата за плечо.

Всего в нескольких десятках шагов стояла причина шума. Почти двадцать человек в цветных нарядах кружились и пели, смеялись и подначивали других. И явно были пьяны.

— Пап, – тихо обратилась к Ираю девушка, открывшая им дверь, – ты же деревенский голова, надо что-то делать.

«Голова? – удивился Онагост. – Почему же он живёт в таком невзрачном доме и не представил себя сразу?»

Ирай кивнул, сжимая губы под густыми усами.

Толпа всё не унималась, и деревенские начали выкрикивать им нелестные слова, а те распалялись ещё больше, ещё пуще заводили танцы и песни, падая на чьи-то заборы и грядки, и хозяева пинком выдворяли обессилевшее тело со своих угодий.

Ирай вышел на середину. Пробасил:

— Вы что устроили? Людей перебудили, это не дело!

Из развесёлой толпы шагнула женщина. Смех затих. Она пьяно покачнулась и заплетающимся языком сказала:

— А где здесь цветы папоротниковы? Мне нужно!.. – и требовательно топнула ногой.

Толпа снова взорвалась смехом.

Ирай побагровел. Парочка мужиков встали по бокам от него. Помогать их разнимать или бить наглецов?

Ирай подуспокоился и выдохнул:

— Ты, девка, главная в этой ораве?

— Да что ты всё спрашиваешь? Гнать их надо! – встрял тот, что держал вилы, и угрожающе крутанул в воздухе своё «оружие».

— Я главный...

Среди цветной одежды показался серый плащ и седая борода. Он вышел к голове, встав напротив, посмотрел прямо в глаза.

— ...и это мои дети. Ждёшь историю? Хорошо. Мы отправляемся на поиски сказочного цветка в ночь солнцеворота. Нам нужен ночлег. Мы уйдём на рассвете. И заплатим за ночь столько, сколько попросишь. Найдётся у тебя местечко для десяти пар?

Ирай задумался. С одной стороны, это была хорошая прибыль, а с другой, Онагост понимал, что толпа нарушила покой всего села, и следовало бы не мелочиться и гнать их, ведь они явно будут веселиться всю ночь. Но то думал Онагост, а что за мысли вертелись в голове Ирая, только Ираю и было известно.

— Хорошо, – согласился голова, и сельчане недовольно вздохнули, начали расходиться. – Но если мне на вас пожалуется хоть одна живая душа, выставлю за ворота и не посмотрю, что ночь темна.

Старик согласно кивнул и вернулся к своим «детям», зашептался с ними.

У Онагост созрела мысль, но делиться с Кристалиной и Житеславом он ею не спешил, иначе получит по голове. Вернувшись в дом и поужинав, они хотели было укладываться спать, но Ирай растопил для гостей баню, и они не смогли отказаться. Кристалина захотела пойти первой, пока было хоть немного светло. Она не боялась анчуток или банника, уверенная, что здесь его хорошо задабривают, но предпочла бы лечь спать как можно раньше. А Онагост и не был против.

Пока они ждали Кристалину, к столу прибилась дочь головы, Анютка. Ей едва исполнилось шестнадцать, и она поспешила честно признаться, что если бы у Житеслава не было жены, она бы с радостью вышла за него замуж. Житеслав на это болезненно скривился и ничего не ответил. А дочь тут же прогнал Ирай. Может, испугался, что та захочет уединиться с гостем, а может, решил избавить парней от пустой болтовни. Однако сам сел на её место и завёл разговор.

— Вы на хозяйство не обращайте внимание, – грустно сказал он. – В наших краях ночами любят делать обходы Белочники. Мол, чародеи именно в этом селе жили крепче всего – оттого и домов много старых, опустевших, что целые семьи выжгли. Охотники вроде как обхаживают нашу деревню, чтобы защитить, а на деле пьют, устраивают гуляния, а однажды украли у плотника дочку. Куда уж она потом делась, кто теперь разберёт. Но мы ничего не можем сделать, защита как-никак. Поэтому если посреди ночи придут, ну что поделать, не мы здесь этим заведуем.

Онагост кивнул. Раз Белочники приходили только за отдыхом и выпивкой, то и рассматривать, кто из новых гостей чародей, они не должны. По крайней мере, хотелось в это верить.

— А у Анютки, между прочим, – сказал Ирай нарочно громко, – уже есть жених. И неплохой. Главное, что не чародей, жалко будет, если сожгут.

Произнесено это было так беспечно, что Онагоста кольнула обида. Будто чародеи были вещью, которую можно потерять и тут же купить новую. Но он, понятное дело, не стал ничего говорить.

Анютка скукожилась за своим шитьём, которое она выставила напоказ, склонила голову, чтобы волосы у лба закрыли лицо. У Онагоста возникло ощущение, что отец её бил, и если бы не гости, то ей бы точно прилетело за высказанное желание заиметь другого жениха. Нечасто девушкам – а нередко и парням – в их краях дозволялось выбрать человека по сердцу, а не выгоде. Может позже её муж умрёт, и она сможет выйти замуж за любого, Онагост не мог знать.

Кристалина вернулась быстро, шепнула, чтобы Онагост был осторожнее, потому что у порога она наступила в муравейник. Онагост только хохотнул и направился в баню, а вслед за ним юркнул Житеслав.

Пахло маслами, хвоей и деревом, а из парилки валил пар. В мыльне лежало несколько простыней, и, раздевшись и сняв кольцо с губы, Житеслав обернул одну из них на поясе, кажется, чтобы не обжечься о деревянный полок. Онагост озабоченно оглядел его руки, подмечая каждый кровоподтёк. Если он сейчас получит рану, а кожа у него тонкая и получить ранение можно на раз-два, то крови в жаре он потеряет достаточно. Житеслав расценил этот взгляд по-своему и хмуро сказал:

— Ну не богатырь, да. Но если что-нибудь скажешь, я тебе тресну.

Онагост гоготнул.

— Чем ты бить меня собрался?

— Длинной палкой! – шикнул Житеслав.

Онагост не стал произносить вмиг возникшую шутку вслух.

— Ты и в самом деле не богатырь, ты дурак, – стукнул он его по макушке двумя пальцами.

Житеслав оскорблённо отвернулся, махнув простынёй, как девица – подолом.

Они сели на полок сбоку друг от друга. Каждый размышляя о своём. В парилке было мутно и душно, но Онагосту этого показалось мало. Он плеснул ковш воды на камни, поднялся пар. А мог бы сделать жарче по щелчку пальцев, но не стал. Хотелось быть ближе к человеческой сущности, а не колдовской. Онагост вдохнул чуть глубже – мог позволить после отвара, – обжигая лёгкие маслянистым вязким запахом. Он быстро привык к теплу и плеснул ещё воды, на что получил вздох слева:

— Любопытно, умирал ли кто-нибудь в бане с чародеем, от того что тому было всё мало да мало жары? – Житеслав хохотнул. – Не хотелось бы быть первым.

— Не боись, – заверил его Онагост. – Сваришься – мы тебя съедим.

— А тебе лишь бы чужими костями поживиться. Правильно с детства внушают, что чародеи похлеще Яги в лесу.

Онагост усмехнулся. Чего только не говорили про чародеев, да всё было чистой ложью. Только вот попробуй переубедить в этом людей, когда над тобой нависает угроза лишиться языка за сквернословие. Сколько сказок построено на людях, которых выгнали из домов и сожгли. Раньше ведь и при князьях были, походные костры жгли, дворцовые печи, а после ночи Огнёвицы – искрящихся в них же. Забавно, чародей огня прогорел на службе. Забавно, что для него смерть не кровных, но братьев казалась забавной.

— Я вот что подумал, – сказал вдруг Онагост, – ну ты же слышал, что эти дурные собрались за папоротником?

Житеслав быстро закивал, будто думал о том же.

— Мне Кристалина уже успела шепнуть, что вот она, возможность. И что ты обязательно не оставишь это без внимания.

Онагост ахнул:

— Спелись! За моей спиной!

Житеслав стремительно замах руками, оправдываясь:

— Нет, что ты! Мы просто болтали, ничего такого!

Онагост заметил, как Житеслав покраснел, хотя, казалось бы, куда уже больше. Он знал, что ничего страшного не было, но хихикнул, глядя на растерянного друга. Он что, действительно выглядел так опасно, что приходилось оправдываться за то, чего быть не может?

Онагост подлил ещё воды на камни, и ещё, а потом спохватился: это он был чародеем огня, ему любой жар нипочём. А Житеслав и впрямь обычный человек, может и помереть. Он слегка перебрал пальцами воздух, будто лёгкую ткань, и дёрнул на себя. На напряжённом лице Житеслава появилось облегчение. Теперь со стороны Житеслава было прохладнее, а сторона Онагоста стала горячее, как он и хотел.

— Ты ведь действительно как полынь, – сказал Житеслав. – Когда вспыхиваешь, с тобой не страшно.

Онагост недоверчиво нахмурился. Смысл слов до него доходил медленно, будто в голове тоже был пар, густой и терпкий от масел. Ему стало тепло, но вовсе не от жара.

— Спасибо, – выдохнул Онагост. – Если ты сказал это искренне, то спасибо...

— Конечно искренне, – возмутился Житеслав.

— ...за это. Я, признаться честно, сам себя боюсь, но ты... Ты не пил, случайно? – с сомнением уточнил Онагост.

Житеслав смерил его красноречивым взглядом, наверное уже жалея о том, что признался. А Онагост выдохнул, ощущая тихую радость от того, что хоть кто-то воспринимает его не как угрозу, а защиту. И всё равно из его рта вырвалось облачко ещё белее пара, будто в бане было прохладно.

Впервые за время, проведённое в походе, Онагост не просыпался ночью. Что это, близость разрешения проблемы или его так разморило после парения? Даже гуляющие в темноте парочки из той толпы, которые, по словам Житеслава, шумели и кричали, не разбудили его.

Онагост распахнул глаза.

Толпа!

Он оделся и мигом выскочил наружу, сбив с ног какого-то парнишку. Солнце только начинало выглядывать из-за леса, но гости выполнили обещание: они уходили с рассветом.

Парнишка поднялся, отряхнул одежду и пусто улыбнулся, будто не хотел ругаться. Он проскочил мимо дома и помчался в сторону собирающихся заспанных людей в цветных одеждах, разбуженных явно против воли. Онагост глазами нашёл вчерашнего старика и, протискиваясь между женщинами и мужчинами, выбрался к нему вперёд. Старик чуть повернул голову в его сторону, кивнул и продолжил степенно идти в голове отряда, словно Онагост всегда был среди них. Он коснулся плеча вожака, прося отойти на разговор подальше от чужих ушей. Тот кивнул снова, жестом остановил шествие и пошёл туда, куда повёл Онагост, а люди ничего не сказали против. Будто так и должно быть. Не сон ли это?

— Слушаю тебя, мальчик, – степенно сказал старик. Ну прямо настоятель храма!

— Я тут слышал вчера, что вы собираетесь искать цветок папоротника, – тихо сказал Онагост.

Старик кивнул.

— Я бы хотел отправиться вместе с вами. – И спохватился: – Со мной ещё сестра и друг.

Старик снова кивнул. Он вообще умел отвечать как-то ещё кроме кивка? Оказалось, умел.

— Раз хочешь, – развёл руками, – отправляйся. Мои дети не станут противиться новым людям.

Онагост хмыкнул и попросил немного подождать, когда он разбудит остальных. Старик, представившись Небястом, сказал подходить к лесу, ведь они должны были исполнить обещание голове и уйти с рассветом, но обязательно дождутся «прибавления к выводку».

Онагост не слушал, какими словами его крыла разбуженная Кристалина и как ей вторил не менее заспанный Житеслав. Покидав кое-какие вещи в суму и заплечный мешок и попрощавшись с хозяевами, они двинулись за пределы деревни, к лесу, где их дожидались такие же вялые со сна люди.

***

На их счастье, снова в лес они не пошли, а двинулись через поле. Онагост успел перезнакомиться со всеми, кто умел и был готов говорить. Кристалину сразу утащили к себе несколько девушек, тут же принявшись расплетать её растрёпанную косу, на что Кристалина отмахивалась, что сама в состоянии себя украсить. Житеслав глядел на всех из-под насупленных бровей, сонно моргая, как сова, и цепляясь рукой за Онагоста повыше локтя, если тот уходил вперёд. Было видно, что ему не по себе в этой разнузданной ватаге.

Онагосту успели рассказать столько, что от знаний кружилась голова. Особенности поиска, что это за цветок, зачем он нужен, когда цветёт, кто его искал и так и не нашёл.

— А в прошлом году Радим разделся до гола и, щеголяя белой задницей, помчался пьяным в кусты папоротника, – хохотал Лепав, с волосами кудрявыми настолько, что с трудом верилось в их подлинность. – А потом прижигал клещей на яйцах углём, чтобы выползли. Палёными волосами тогда воняло знатно, – с восторгом закончил он.

— Вы что же, не первый год охотитесь на папоротник? – удивился Онагост.

Лепав выпучил глаза.

— Коне-е-ечно, его не так-то просто найти! Для этого нужны особые обряды, которые подбирает и пробует наш старейшина.

«Обряды?»

Онагосту не понравилось, что нужно было проводить какой-то обряд перед тем как найти цветок. А если придумают насиловать женщин, или заколоть кого-нибудь, или сжечь, или заставят делать ещё что-нибудь немыслимое? Не-е-ет, на такие жертвы он не пойдёт даже ради собственной выгоды. Хватило одного сожжённого невинного человека, хватило и одного сожжённого виноватого воеводы. Не стоит оно того.

Как назло в груди царапнуло и заныло. «Не стоит того, – горько усмехнулся Онагост. – А какова плата за спокойствие, жизнь и здоровье? За друзей, семью, добро? Что потребуется взамен?»

Если бы нашёлся кто-нибудь более мудрый, опытный, старший. Подсказал, что делать, как не попасть в просак. В его годы люди уже семью заводят, а он всё ищет, у кого бы спросить совета, дурак. Вырос, а ума как у бревна.

Парни продолжали смеяться с чего-то своего, а Онагосту вдруг стало не до смеха.

Правильно ли он идёт? Почти два десятка незнакомых людей, и с каждым мигом Онагосту всё больше казалось, что они какие-то не такие. С протёкшей крышей, как говорила мама. А если им взбредёт в голову сейчас их убить? Никто ведь не узнает, закопают тела в лесу, а то и просто выкинут, и будут бродить по окрестным деревням три умертвия или Потерянных. Никто из них не знал, что эти люди из себя представляют, а вчера они показали себя далеко не с хорошей стороны: пьяницы и гуляки. Онагост тревожно оглянулся поискать Кристалину. Сестра перекинула на плечо волосы и заплетала, быстро-быстро перебирая пальцами. Всё-таки отвоевала косу. Житеслав снова больно впился в плечо, но теперь потому что они стали отставать.

Да что же это делается. Откуда у него это взялось, думать о людях с опасением? Каждый встречный-поперечный теперь казался не иначе как разбойником или просто опасным человеком. Даже в разгар нашествий Белочников Онагост не чувствовал такой угрозы, нависающей сейчас мохнатой тучей. Где он уже оступился, что сделал не так? Чутьё не могло подводить, он явно где-то просчитался. Может, стоило больше расспросить про... Да про что ещё можно-то?!

«Хватит, – одёрнул он себя, – совсем помешался. Так недолго и своих начать подозревать невесть в чём».

— А ты, окольцованный, чего так вцепился в него? – снова пробившись к Онагосту, хохотнул Лепав, тыча пальцем в Житеслава. – Мамку нашёл? А твоя где?

— Не твоё дело, – сухо отозвался Житеслав и смерил его презрительным взглядом.

Лепав удивлённо что-то глотнул из меха, явно не воду, она не остаётся тёмными каплями в уголках рта.

— Ладно-ладно, – отмахнулся он, – чего сразу набычился?

Его взгляд блуждал по лицу Онагоста, будто он впервые решил рассмотреть его ближе. Небось уже пересчитал все веснушки, так цепко глядел. Затем щёлкнул пальцами по углу подбородка, намекая на родимое, мать его, пятно. Последнее, что хотел бы обсудить Онагост.

— Чародей что ль? – спросил и кивнул в сторону Кристалины, – у сестры твоей такое же.

Онагост на миг задохнулся от страха и гнева. Ему совсем не хотелось оправдываться перед каким-то парнишкой. Он встретился взглядом с Житеславом, лицо у того было смертельно бледным, будто на нём вовсе не было загара. Наверное, он и сам сейчас был не темнее снега. Окроплённого кровью веснушек снега.

— А славно бы вышло, если бы вы оказались чародеями. – Лепав зажмурился на миг от предвкушения и продолжил: – Мы бы вас сожгли, чтобы лес пропустил к огнецвету. Но искрящихся уже давно нет, – разочарованно произнёс он.

«Твоё счастье, что ты говоришь это мне, а не какому-нибудь взбалмошному чародею, иначе это было бы последним, что ты произнёс», – злорадно подумал Онагост.

Житеслав потянул его немного в сторону, уводя подальше от этого Лепава и лишних ушей. Кристалина окликнула их, и Онагост показ жестом, что всё в порядке.

— Ты бы прикрыл её чем-нибудь, метку эту, – зашептал Житеслав. – И волосы под платок. Мне не нравится это внимание.

— Я не буду прятаться, – так же тихо прошептал Онагост. – Месяц мы мотались по Новослави и остались сухими. Думаешь, эта кучка нас угробит и закопает под камушком?

— Я не знаю, но мне неспокойно.

Онагост похлопал его по плечу, ободряя, а Житеслав только сильнее вжал голову в плечи, будто над ним занесли топор.

Они двигались не быстро, но уверенно. Небяст сказал, что нужно держать курс на север. Откуда ему было знать, где север, одному Промыслителю известно. Останавливались на привал лишь раз, когда несколько девок обирали едва поспевшую чёрную смородину.

А ночью эти сумасшедшие опять подняли шум. Будто светлого дня им не хватило. Хотелось прибить самого горластого или затолкать в его незатыкающуюся глотку крупную шишку. Но Онагосту не пришлось применять силу, потому что вперёд шагнул старейшина, и все вняли его говору. Он помолчал немного, потёр глаза и зычно провозгласил: «Спать». Народ повздыхал, повозмущался, а Онагост довольно улёгся между Кристалиной и Житеславом на плащ, прихлопнув на бедре второго крупного мотылька. Житеслав раскрыл глаза и не самыми приличными словами спросил, не обалдел ли Онагост. Нет, не обалдел, заверил он друга и притворился спящим (скорее, мёртвым), чтобы не отхватить затрещину.

Следующий день прошёл скучно. Даже им втроём седмицу скакать по кочкам в лесу было веселее. Песни пели странные, незнакомые, будто на выдуманном языке. Дудочник играл дурно, а парня с трещоткой тошнило от вина. Разговоры были только о цветах да историях, совсем не смешных и однообразных. Онагост всё время провёл с Житеславом и Кристалиной, иногда молча с осуждением переглядываясь с ними, когда кто-нибудь из новых знакомых выкидывал что-нибудь эдакое и позорное. Житеслав подкидывал сплетни, а Кристалина подхватывала, звонко посмеивалась. Она тоже сторонилась общаться с девушками и женщинами, а когда те начали уговаривать её сойтись сначала с кем-то из своих, потом с Житеславом, а затем с Онагостом, и им было всё равно, что он её брат, она молча развернулась и ушла в конец толпы к своим.

А под вечер начались приготовления.

Они дошли до нужного места точно до заката, как и обещал Небяст. Им оказалось поле под открытым небом, всё в цветах, непаханое, где-то вытоптанное множеством копыт. Прелесть, подумал Онагост, значит, не так далеко было живое поселение.

Несколько мужиков отправились в лес, а вернулись меньше чем через лучину с вестью: папоротник здесь, не выкопан и не выжжен.

У Онагоста радостно ухнуло в груди от предвкушения. Он уже многое знал об огнецвете, о его нахождении, особенностях. О некоторых обрядах и заговорах от Лешего, насекомых, которые обязательно захотят помешать путнику. Онагоста больше беспокоили тени, но, судя по всему, эти люди не знали о них.

Вместе с парнями Онагост и Житеслав притащили брёвна и сколотили громадный костёр. Сыроватое дерево плохо разгоралось, и Онагост чуть не предложил свою помощь. Вот была бы умора, таким образом выдать себя! Вокруг этого костра на расстоянии в десяток шагов собрали пять поменьше, и между ними, от одного к другому, наискосок и поперёк, с плошкой, полной тлеющих трав, пробежал мальчишка, образуя пятиконечную звезду. А затем скинул по горсти трав в каждый из костров. Кто-то успел расстелить светлые отрезы ткани и расставить миски с угощениями и крынки с вином. Над некоторыми кострами подвесили котелки, чтобы это вино нагреть с пряностями. Пока они занимались подготовкой, на землю густым пушистым покрывалом ложилась ночь.

Девушки растолкли ягоды и смешали сок с водой, набранной из их освещённого родника где-то на другом конце Новослави. Перед тем как приступить к прохождению обрядов, о которых ни Онагосту, ни Житеславу, ни даже Кристалине так и не рассказали, нужно было отметиться, чтобы боги – («Ушедшие боги», – всё хотелось брякнуть Онагосту) – приняли их за своих. На Навьих духов, как понял парень, им было совершенно плевать. Вот среди лесавок и кикимор он бы с удовольствием спрятался. Да, из него вышла бы великолепная кикимора. Хотя нет, скорее Жиж, огненный дух.

Житеслав не торопился приступать к обрядам, лишь стоял среди людей и молча наблюдал за происходящим. Кристалины с ним не было. Пахло незнакомыми отварами, Онагост некстати вспомнил, что забыл вечером выпить свой. А не станет ли плохо, если он выпьет и от боли, и тот, что варился в котлах для заговора?

Вся поляна кишела людьми, уже подвыпившими и ещё бодрыми, весёлыми и уставшими. Синие и красные юбки, штаны и рубахи, потешные высокие угловатые кокошники, которые носили в Устьедаре. Со всех сторон звучали крики, песни, били в барабаны, предупреждающе трещали костры. Онагоста закружило, и он не заметил, как оказался среди нескольких парней, которым уже разукрашивали лица. Знаки, которые криво выводили пальцами девушки, были ему незнакомы. Вроде те, что вышивала мама и что он выжигал на солонице и дверном откосе. А вроде чужие, и веяло от них тяжестью и камнем, сталью, кровью, войной, но никак не ознамёнкой для обряда. Прерывая размышления, к нему вплотную подошла девушка с миской краски. Вроде её звали Шарка.

Тёплые пальцы коснулись лба, рисуя чужой знак, опустились к шее, правой руке...

В создании явственно полыхнуло.

Знахарь нарисовал на ладони руну и приложил её к животу, отпечатав. То же самое проделал с руками, ногами и шеей. От запаха масла свербело в носу, а в груди до крика становилось горячо, будто в горло вливали раскалённую руду, но Онагост ничего не мог сказать, пока его хрупкая мальчишеская жизнь находилась в морщинистых блестящих от масла руках знахаря.

Онагост моргнул и вернулся на поляну, где зажигали уже который по счёту костёр. Ему стало так противно от этих обрядов, чужих людей вокруг, норовивших натянуть венок ему на голову. Он дёрнулся, вырвался из хватки, но тут же чьи-то руки схватили под локти и зажали, не давая двинуться.

— Парень, полегче, она ещё не закончила, – сказали надо ухом.

Свистящий горячий шёпот над ухом, мерзкие пальцы на запястьях, боль в груди, тяжесть в голове...

Онагост дёрнулся снова, и палец девчонки, что старательно вырисовывала знак на его шее, соскользнул за спину, проведя черту. Она досадливо зашипела и взяла кусок ткани, чтобы стереть.

Не медля ни мгновения, Онагост подался вперёд, резко потянув руки на себя, и вырвался из хватки, не обращая внимания на гневные выкрики в его сторону. Надо было найти Житеслава, пока они не испещрили рисунками и его.

Бежать, полыхало в голове, надо бежать отсюда. Это не те люди, которые им помогут. Они вдруг стали казаться чёрными и грузными, как тени тогда на поляне. На мгновение показалось, что лики перекосили злые оскалы, и Онагост отшатнулся, чуть не упав на сестру.

— Эй, ты что творишь? – недовольно спросила она и, увидев его напуганное лицо, вскинула бровь. – Что опять стряслось?

На ней уже были знаки, выведенные красным ягодным соком. Смыть их не составит труда, надо только...

Житеслав нашёлся на другом конце поляны всё так же сидящим под большим деревом. К нему приставал парень и почти умолял разукрасить себя хотя бы самостоятельно, но он быстро убежал, строило подойти Онагосту и Кристалине.

— Не нравится мне всё это, – отвернув голову вбок, сказал Житеслав. – Я праздники и так не люблю. А тут ещё эта мазня ягодами. Лучше бы мне отдали, сварил бы кисель хотя бы...

— Потрудись мне объяснить, Гостенька, что происходит? – Кристалина начинала закипать. – Разве мы не за этим шли столько времени? Разве ты не хотел найти этот грёбаный, мать лешева, папоротник? Чтобы потом взять и просто сбежать?

Онагост помолчал, сбитый с толку злостью Кристалины.

— Послушай...

— Нет, это ты послушай, – перебила его Кристалина. – Что у тебя в голове? Ты меняешь решения по щелчку пальцев. И мне совсем непонятно, как уследить за переменами. Что на этот раз, луна недостаточно полная? Отец привиделся? Боги сказали, что ты дурак? Что, что ещё может помешать? Достал ты уже, честное слово.

Онагост стушевался. Да, он затаскал их, влекомый призрачной надеждой. Может, и огнецвета никакого нет, а он так измывался на сестрой, которая не очень-то любила путешествия. Житеслава, наверняка хотевшего хоть на седмицу задержаться на одном месте и наконец по-человечески выстирать свою рясу, уже белую от дорожной пыли. И даже сейчас Онагост умудрился напридумывать себе что-то непонятное. Грёбаная тревога, не покидавшая сердце со дня сожжения дома. Что-то почувствовал на подсознании? А много твоя чуйка стоит, много она помогла? «Много», – ответил себе Онагост, но всё равно решил, что пора задушить это и не портить ночь, решающую судьбу.

— Прости, – уронив голову на грудь, сказал Онагост.

Кристалина покачала головой и скрестила на груди руки.

— Я устала. Я хочу устойчивости и знать, что завтра я проснусь в тёплой кровати, а не на сырой земле, или ковре в шатре, или ещё Навь знает где! Я устала, что не могу подстроиться заранее под очередную глупость. Ты невыносим, – щёлкнула она его по носу, раздражённо простонала и бессильно упала лицом на его плечо. Теперь на рубахе останется яркий след от сока.

— Зачем тебе знать про каждый наш шаг? Тебя есть, кому защитить.

— Потому что тогда я смогу защитить саму себя. Мне небезопасно не знать о будущем, не понимать его. Я хочу чётко видеть, а не плыть по течению.

Онагост погладил её по макушке, переглядываясь с Житеславом. Тот вздохнул и качнул плечами, показав, что не собирается принимать чью-то сторону.

— Я обещаю, мы решим проблему с нашими чарами, и всё наладится.

Кристалина отняла лицо от его плеча и блеснула влажными глазами, улыбаясь.

— Э, – свистнули со стороны, – жених и невеста, а ну давайте оба в очередь на очищение. – Мужик подошёл ближе и глянул, подслеповато щурясь. Ткнул пальцем в Онагоста: – А почему у тебя на морде ничего нет? Мирина, дурёха, опять пропустила. Ну ничего...

Он подхватил неизвестно откуда взявшуюся лохань с давлеными ягодами. Гоготнул:

— Сейчас сам сделаю, ещё краше будешь.

И провёл первую полосу на его лбу.

В следующий миг мужчина заверещал, пытаясь вырвать руку из крепкой хватки. Запахло палёными волосами и кожей.

Онагост и сам не понял, что сделал, лишь когда на руке осталась чужая пришпаренная кожа. Брезгливо отёр ладонь о порты и оглянулся. Мужик стоял в стороне и взвизгивал, когда на чёрный след на предплечье попадала студёная вода из кувшина.

Странно, Онагост знал, что мужик сейчас поймёт, что он чародей, но страха не было. Пусть знает, к кому он тянул свои пальцы. И что с Онагостом шутки плохи. Да и боялся он уже не скорой расправы, а что силу могут снова запереть, как в детстве. Что снова будет больно, страшно и невыносимо. Защититься всегда сумеет.

Кристалина застыла, едва дыша и испуганно озираясь. Наверное, влепила бы ему подзатыльник за проделку, если бы не страх. Но она ожидала разъярённую толпу, и толпа не заставила себя ждать.

Первым с вопросом «что такое?» подошёл Небяст. За ним потянулись остальные, готовые набить обидчику морду. Конечно, он ведь тронул одного из множества «детей», а для них это было едва ли не грехом! Онагост быстро понял, что живыми им не уйти. Недолго думая, он вскинул руку, и вверх взметнулись костры. Поляну окутал жар, захотелось стянуть рубаху. Краем глаза Онагост заметил, как бодро вскочил Житеслав и оттянул Кристалину в сторону.

Как учил Видогост? Вправо, влево, соединить, распустить, как косу...

Ветер быстро подхватил пламя, раскидывая шустрых змей по траве. Поляна занялась огнём, и вверх повалил густой от сырости дым. Кто-то кричал, но даже сквозь шум Онагост услышал зычное «схватить их!». И решил действовать быстрее.

Вихрь закружил по поляне, подкидывая вверх ветки из костров, одежду, посуду и прочую утварь. Людей огонь не трогал. Пока что.

Лицо Небяста было страшным, взгляд – полным решимости. Он занёс широкую палку над Онагостом, намереваясь ударить или оглушить. Онагост нырнул под ней, схватил за ногу и дёрнул. Небяст упал и угодил лицом в костёр. Онагоста передёрнуло, но помогать он не стал.

Онагост увидел своих на другой стороне, у кромки леса, и метнулся к ним, наталкиваясь на снующих людей и отбиваясь огнём так, будто они не были живыми. Поднялась настоящая суматоха. И тогда смерч набрал полную силу, разделившись на две половины. Теперь на поляне танцевали два вихря, затягивая людей, но те убегали. И Онагост старался не думать о них.

Подхватив на руки сестру, он понёсся через деревья вперёд, гонимый каким-то тёплым уверенным чувством, что цель близка.

Не нужны ему эти обряды, не нужны люди, готовые рвать глотки за свою странную веру. Он справится сам, а за его спиной стоит семья, половина которой неслась с ним наравне, а вторая лежала на руках, необычайно лёгкая.

Он остановился и опустил на землю Кристалину только когда в груди запылало уже не от бега. И, откашлявшись, как ему сначала показалось, кровью, прижался спиной к дереву.

Житеслав тяжело дышал рядом, но смотрел восхищённо, гордо улыбаясь.

— Сколько с тобой уже путешествуем, а ты не перестаёшь удивлять, – сказал он сиплым от бега голосом. – Такое представление я даже на проводах зимы не видел! Я словами не передам, насколько поражён.

— Спасибо, – выдохнул Онагост и посмотрел на Кристалину.

Она присела рядом, задумчиво перебирая пальцами. Ей уже порядком надоела беготня, потому Онагост и подхватил сестру на руки. Кристалина не была ни недовольной, ни счастливой. Скорее потерянной. Спросила только:

— Таким смерчем ты убил Видогоста?

Житеслав нахмурился. Спросил, кто такой Видогост, и Онагост ответил, мол, старый знакомый. А Кристалине кивнул, не отрывая взгляда от её глаз. Она только кивнула в ответ: ясно.

Забраться бы на высокую сосну и поглядеть, что сейчас творилось на поляне. Плясали ли вихри? Сколько людей погибло в огне? Он постарался не думать о последнем, заменяя мысли другими.

Папоротник-маморотник... Если эти поехавшие в самом деле правильно рассчитали и всё осмотрели, поляна должна была быть где-то неподалёку. Он не мог упустить эту возможность, и сейчас как никогда остро ощущал, что у него нет права на ошибку. Теперь от его удачи и внимательности зависели следующие несколько лет его жизни. Для что там его... Всех, кто рядом с ним.

Он вытащил и сжал в руке височные кольца. Те кольца, что отправились за Кристалиной во дворец. Те кольца, что вернулись домой без хозяйки и с дурной вестью. А теперь они послужат зеркалом, потому что настоящего не было. Оставалось надеяться, что огнецвет отразится в гладком серебре украшения. Человеческий глаз не заточен видеть колдовские вещи, находящиеся на чужой, зеркальной стороне.

Ноги гудели, хотелось завалиться спать, а светлая ночь только располагала к этому. Житеслав потирал ушибленную руку – содрал локоть об обломанный сук.

Как же мало осталось, вот совсем немного, и всё будет хорошо. Всё будет хорошо, повторял он, пока не понял, что еле шепчет эти слова, чтобы успокоиться. Кристалина погладила его по спине, видимо, услышав.

Когда они вышли к прогалине, укрытой широкими опахалами листьев, Онагост облегчённо выдохнул. Вскинул взгляд в небо, вглядываясь в луну, и вдохнул воздух, пробуя на вкус эту ночь, такую славную, пахнущую сосновой корой, землёй и по́том.

Знал бы он, как был похож на отца в этот миг!

Дорожка лунного света отразилась на височном кольце, и Онагост покрутился вокруг себя, выискивая огненное зарево в отражении. Руки дрожали, щёки горели от напряжения. Он осматривал каждый кустик, вглядываясь, как может, перед глазами заплясали мушки. И нашёл свечение позади Житеслава. Махнул ему, чтобы отошёл, и вгляделся лучше в отполированное серебро на зубцах.

Рыжее пламя пускало корни в землю, а сверху расцветало сердце огнецвета. Медленно подойдя ближе, не отрывая взгляда от кольца, Онагост провёл рукой над цветком и застыл. По бокам от него встали Кристалина и Житеслав.

Чтобы увидеть колдовской огонь, нужна была плата. Жизнь, душа, рассудок, но сейчас это было бесценно. А вот крови на них троих хватало с лихвой, но Онагост не собирался жертвовать сестрой или другом, с них и уже имеющихся лишений хватит.

Он решительно выхватил нож и, прежде чем Кристалина успела бы ахнуть, приложил остриё к ладони, рассчитывая, с какой силой давить, чтобы от неожиданности и боли не пропороть сухожилия. Подумал, и переставил нож на предплечье, вспомнив рыжего мужика из видения. Хватило бы только смелости и сил стерпеть боль... Житеслав уже снял пояс, готовый пережать ему руку, чтобы остановить кровотечение.

Вдох-выдох. И... Р-раз...

Нож вошёл как в мягкое масло, и Кристалина поморщилась. Хорошо заточен, и почти не больно. Было. Через пару мгновений по руке растеклась острая боль где-то глубоко в мышцах и немного вокруг раны. Кровь лениво полилась на папоротник, и тут же засверкали золотые частички, и их становилось всё больше и больше. Цветок проявлялся, распускался не спеша, будто набираясь сил из того подношения, что сделал Онагост. Когда он раскрылся полностью и парень чуть покачнулся, Житеслав поспешил перемотать Онагосту руку, да так крепко, что парень всерьёз подумал, что она отсохнет. Кровь и впрямь перестала идти, и вместе с тем в пальцы пришло чувство холода.

Сочащийся солнечным светом и огненными вкраплениями, цветок покачивался у пояса от лёгкого ветра. Длинные широкие лепестки немного подкрутились наружу, вытянулись пыльцевые веточки из сердцевины, и всем своим видом он стал напоминать диковинное растение с южных картин.

Что делать дальше? Все говорили только о том, как найти, и ни словечка про то, как воспользоваться. Сорвать и сварить? Истолочь? Должно быть, получится сверкающая пыль. Или нужно попросить о желаемом, как бога?

Онагост поднёс руку, чтобы оторвать цветок от ножки, и тот качнулся в его сторону, скользнул лепестками по ране, впитываясь, как дым проходит сквозь щель под дверью. Повязка прожглась и упала в траву, когда свет хлынул по венам выше, к плечу, шее. Наверное, кожа на лице и под рубахой тоже светилась, но увидеть он этого не мог. В груди зажгло, и Онагост чуть не согнулся от внезапной боли. Не до крика, и на том спасибо.

На него смотрели: Житеслав – с опаской и интересом, Кристалина – выжидающе, очарованно и устало. Вот кого точно не удивить таким чудом.

— И? – спросил Онагост, сам не зная, у кого.

Ему казалось, должно было произойти что-то из ряда вон. Столько сказаний и домыслов про этот цветок, столько особых и порой бредовых обрядов нужно сделать, чтобы его добыть. А для чего?

Жжение утихло, и Онагост вдруг почувствовал, что может дышать. Он с опаской глубоко вдохнул, до боли в лёгких, и по началу испугался её, а потом распробовал.

Так себя чувствуют сбежавшие из дома навстречу миру. Кто вышел из темницы, потирая красные от верёвок запястья. Кто выплатил долг и сжёг подписанный пергамент. Так ощущается свобода, понял Онагост.

Он вдруг взглянул на Кристалину и будто не своими руками потянулся к ней, к тем местам, где намертво въелось масло. И от каждого прикосновения руны таяли, стекали по пальцам и шее вниз голубыми светящимися каплями. Пропадали и знаки из ягодного сока, отслаиваясь, словно багровая чешуя.

Житеслава он коснулся за руку. Предплечье, вечно усыпанное синяками из-за неуклюжести и тяжёлой работы, мигнуло золотом, и кожа стала однородно светлой, с редкими намётками шрамов.

— Ты что теперь, колдуном заделался? – ухмыльнулся Житеслав.

— Может, и заделался, – бесцветно ответил Онагост.

Он глубоко вздохнул и вздрогнул на миг, не успев привыкнуть к новому чувству.

— Кажется, получилось... – Онагост вдохнул ещё раз, и Кристалина наконец это заметила. – Теперь мне не нужны никакие отвары. – Он провёл рукой по лицу и нервно засмеялся. – Боги, это что, правда? Мне это не снится?

Кристалина хохотнула и крепко-крепко обняла его, утыкаясь в шею. Расцеловала щёки, лоб, снова щёки. Что-то лепетала, наверное, и сама не разбирая, что. Только Житеслав заметно помрачнел и рассеянно обвёл их взглядом.

Дело оставалось за малым. Отдохнуть, и желательно в доме или комнате в корчме. Онагост не знал, в какую сторону нужно идти, чтобы тропа вывела к людям. Спросил об этом Житеслава, но тот только шмыгнул носом и спрятал дрожащие руки под мышками.

— Ты чего? – вопросительно вскинув подбородок, спросил Онагост.

Житеслав неловко потоптался на месте, озираясь по сторонам. Поджал губы и тихо выдал:

— Ты исцелился. Теперь тебе не нужно снадобье. Выходит, теперь вам не нужен и я. – Грустно вздохнул, опуская лицо. – Славное было путешествие.

Онагоста передёрнуло от того, что он кожей ощутить эти чувства. Безысходность. Тоска. Стыд. Страх. Желание разрыдаться. Но это было не его, это всё Житеслава. Любопытно, это повлиял цветок или друг действительно переживал так сильно?

Онагост легко выпутался из объятий Кристалины, которую тоже эти слова заставили измениться в лице. Он подошёл к Житеславу, осторожно приподнял за подбородок его лицо и вгляделся в глаза, показавшиеся вдруг пустыми и потерянными. Житеслав закусил губу и влажно моргнул, а когда Онагост, покачав головой, заговорил, дёрнулся, будто над ним занесли руку для удара.

— Ты совсем одурелый, да?

Онагост смотрел на него, а видел себя, сидящего когда-то у стены после грубо высказанных слов Кристалине. Что ему тогда было нужно? Явно не упрёки.

— Ты и впрямь считаешь, что мы тебя только использовали, а теперь выкинем, как котёнка? Ты мой друг, Славка, а не вещь. И потерять друга может только самый большой дурак.

Житеслав сжал губы, блеснув кольцом, а в уголках глаз накипела слеза. Он коротко пискнул и стиснул в объятиях Онагоста и Кристалину.

— Я люблю вас, ребят, – сказал он, задыхаясь от слёз. – Вы моя семья, я не хочу уходить.

— И я вас люблю, – с нежностью произнесла Кристалина.

— И я. И никто никого не собирается прогонять.

Онагост чувствовал сердцебиение каждого, особенно своё, горячо бьющееся под рёбрами, отдающее чистым счастьем в висках. Он приоткрыл глаза и сквозь ресницы увидел огненную прозрачную ленту, повисшую в воздухе между деревьями. Сначала Онагост подумал, что начаровал её сам, но ничего такого он не чувствовал, а колдовство обычно покалывало и грело. Да и не мог он чаровать больше, цветок ведь помог. Не значит ли это, что?..

— Кажется, я вижу какой-то путь.

Кристалина подняла на него взгляд, полный недоумения. Даже стало любопытно, сколько раз за последний месяц она успела подумать, что её брат тронулся головой. Она тряхнула волосами, прилипшими к лицу, и спросила:

— Где? Я ничего не вижу.

Онагост указал рукой туда, где лента светилась ярче, убегая вдаль. Для него сосны и дубы покрывала оранжевая накидка света, но ни Житеслав, ни Кристалина этого не видели, как бы ни старались.

Раз Онагост залечил раны и снял оковы, может, он умеет что-нибудь ещё?

Прикрыв ладонью глаза Кристалины, он подумал, что всё это выглядит до ужаса странно и непривычно. До тошноты инаково. Он только сейчас почувствовал, что его мутило вот уже несколько лучин, и чем ближе была цель, тем хуже ему становилось. Даже сейчас где-то на задворках ощущений плавало желание вывернуться наизнанку. Будто старое не могло ужиться с новым, просясь наружу.

Кристалина моргнула, щекотнув ресницами ладонь, и он отнял её. Она проморгалась, и Онагосту не потребовалось её слов, чтобы понять: всё получилось. Она смотрела в нужную сторону.

С Житеславом он проделал то же самое, с удивлением отметив, что тот стал покорней, доверительнее. Всё-таки хорошо, что они умели говорить словами через рот.

Лента виляла, уводя в глубину, но не пропадала, уже хорошо.

Лес, кругом сплошной лес. Куда выведет эта тропа, и тропа ли? Может, морок Лешего, сейчас как выйдут на болото или густо поросший овраг, и поминай как звали.

«Ох уж эти мне чародейские способности...»

Свежо было воспоминание, как Онагост так же ночью набрёл на яму с собачьими головами, которых по дурости принял за мертвецов. Неужели он и сейчас поведётся на происки лесных духов и даст себя обмануть? Нет, нельзя этого допустить, нельзя...

То и дело на оголённых предплечьях по жилам пробегали маленькие огненные высверки, да и выдыхал Онагост, кажется, искры огня, иначе что ещё могло мелко блестеть в воздухе? Он касался деревьев и кустов, отодвигая ветки, и те шептались с ним, кричали о своём, зелёном и летнем. Земля вторила им шелестом корней в глубине и копошением насекомых. Это всё с ним сотворил действительно огнецвет или что-то другое?

Впереди мелькнул свет, косые лучи просачивались сквозь деревья, будто на земле сидело рыжее солнце. Дома? Они вышли к очередной деревне?

— Мне кажется, огни впереди это не окна домов... – прошелестел Житеслав и облизнул треснувшую губу.

Да, не ему одному так казалось. Кристалина вытянула шею, всматриваясь вдаль. С каждым шагом деревья по бокам больше плыли и искажались — коснись ствола, и пропадут, растают разводами морока и потерь. Будто перед ними скатертью расстилалась тропа. Неужели помогал кто-то из духов? Чем ближе они проходили, тем глуше были звуки, пока невидимая пелена не лопнула, взорвавшись сотнями и сотнями мелких осколков: брызги хохота, барабанная дробь, звуки жалейки, разговоры, песни и ещё множество неразличимых звуков, сливающихся в одну внезапно накрывшую волну. После тишины от резких возгласов и музыки зазвенело в ушах. Лента обрывалась там, у самой стены деревьев.

Они почти одновременно шагнули из леса, будто переступив через порог дома наружу. Онагост готов был заплакать от счастья: здесь оказалось так спокойно и мило по сравнению с тем ужасом, что творился на той стороне, теперь уже выжженной.

Поляна с кострами, расставленными как вздумается, приземистые столы с едой, девушки в белых рубахах и венках, парни в простых одеждах – всё, чтобы слиться с духами Нави в эту ночь. Всё, что с детства видел и любил Онагост в праздновании солнцеворота. Потому что духам не нужна защита на подоле и рукавах, не нужны яркие наряды, они хотят соединиться и отпраздновать эту ночь с людьми наравне.

К ним почти мгновенно подбежала девушка, и в темноте Онагосту показалось, что её распущенные волосы были рыжими, но нет, это скорее был тёмно-медный. Она представилась Маргой и потащила всех троих к кострам, которые даже потрескивали в воздух не зловеще. Им сразу предложили выпить, но Онагост отказался, его примеру последовала Кристалина.

Марга сидела у одного из костров и тонкой кистью расписывала лица всех желающих красной краской, да так умело, будто всю жизнь только этим и занималась – (не эта ли девица случайно разрисовывала дверь в деревне? ведь лица той он не видел). Как бы не были красивы её узоры – а именно витыми узорами эти линии и были, никакими не знаками, – все трое дружно отказались от этой затеи. Хватило ягод смородины.

— Но это киноварь, – уверяла их Марга, отпивая что-то тёмное и шипящее из чарки. Но они были неумолимы.

К ней подбежал совсем мелкий мальчишка в большой рубахе и, указывая пальцем на гостей, громко спросил:

— Это что, чародеи?

— Нет, не чародеи, – извиняющимся голосом ответила Марга. – Чародеи с большими дикими глазами, а из горла у них вырывается пламя. А когда они шагают по земле, то по ней расходятся трещины, из которых льётся вода.

— Ты тоже так умеешь? – тихо, чтобы слышал только Онагост, спросил Житеслав.

— Да ты чего, с дуба рухнул? – возмутился Онагост громким шёпотом и получил в ответ смешок.

От еды, а Житеслава ещё и от браги, разморило. Говорили, что тот, кто в ночь солнцеворота будет спать, не найдёт ни счастья, ни огнецвета. Раз они нашли всё, что хотели, значит, могли позволить себе наконец заснуть? И проспать столько, чтобы наутро вспоминать всё как страшный сон.

Житеслав лёг под деревом, свернулся калачиком и заснул. Кристалина заботливо укрыла парня его же рясой. Сама осталась сидеть у костра, украдкой поглядывая то на него, то на Онагоста, решившего пройти в глубь гуляний. Кристалина разглядывала счастливые лица девушек, собирающихся пускать венки по реке, и думала. Ей ведь тоже хотелось найти любимого, чтобы кто-нибудь целовал её веснушки, гладил волосы и прижимал к себе крепко-крепко. Чтобы всё было лучше, чем у её подруг, которых она не назвала бы счастливыми: одну выдали замуж силой, вторую муж иногда бил, третья стирала руки в кровь, потому что в семье мужа было принято взваливать все дела на женщину. Четвёртая вынашивала наверное уже третьего ребёнка подряд. А пятую увезли из дома в другой город, и с тех пор о ней ни слуху ни духу. Было ли Кристалине страшно? О да. Потому она не рвалась из семьи, да и мама не гнала, по себе знала, что лучше быть одной, но счастливой, чем с мужем, но в горести.

От скуки Кристалина захотела бултыхнуть вино в кувшине, не сразу вспомнив, что теперь не может чаровать, и очень удивилась, когда ей это удалось. Что же получается, огнецвет, за которым они так рвались, не помог? Не выкорчевал чародейские силы? Или цветок помог только тому, кто его сорвал?

Кристалина подскочила и вгляделась в разношёрстную сутолоку. Надо было найти Онагоста и предупредить.

...Перед глазами плясал яркий хоровод лиц. Звенел чей-то смех, кружили белые платья и сарафаны, пахло дымом, чем-то кислым и травами. Кто-то без конца подхватывал под локти и уводил к своему костру. От дыма слезились глаза, и от слёз цвета и очертания плыли, и было не различить, кто перед тобой: простая девушка или Навий дух? Сердце бешено стучало в такт музыке, по лицу сама собой расползалась улыбка, и только где-то на самом донышке разума плескалась тревога, едва слышно подававшая противный голосок – тина среди мёда.

Какая-то девушка подхватила под руки и вытянула Онагоста на поляну, куда едва доставал свет от огня. Ярко светила луна, чадили костры от вновь подброшенных трав, холодила земля, окроплённая водой, с реки ветер доносил запах тины, а от самой девушки, Марги, пахло листвой и малиновым вареньем. Она потянулась к нему, чтобы поцеловать, слегка приоткрыла губы, и чем ближе её лицо было к Онагосту, тем сильнее тянуло ягодами и медовыми цвета с её пышного венка. Он крутанулся вокруг себя, повторяя за танцующими и отступая от Марги на пару шагов. А она настигала вновь. Будучи ниже его на голову, бесстыдно хватала Онагоста руками за шею, висла на плечах и всё норовила поцеловать в губы. В конце-концов, ему надоели её приставания, и он, извинившись, мягко отстранил её. Марга, шатаясь и подбирая подол, ушла к своим подругам, искоса с обидой поглядывая на Онагоста.

Он постоял ещё немного, осматриваясь с бесцветной улыбкой, а потом заметил обеспокоенный взгляд Кристалины. Если она пришла сообщить ему что-то плохое, то зря. После произошедшего надо отвлечься, иначе они действительно свихнутся. А проблемы подождут. Что ещё может произойти важное и опасное?

Онагост приблизился к Кристалине, взял за руки, чтобы закружить в танце – танцевать с сестрой было в разы приятнее, чем с пьяной девушкой. Только она открыла рот и попыталась что-то сказать, Онагост подхватил её и подкинул, и она взвизгнула, мягко опустилась, влекомая руками брата. Получила тычок в рёбра и хохотнула. «Ну вот, – подумал Онагост и улыбнулся, – и Кристалина наконец расслабилась».

Он увёл её немного в сторону, хлопнул в ладоши, повторяя за танцующими, и их обоих завертел хоровод, но Онагосту удалось подхватить под локоть именно Кристалину. Не хватало ещё, чтобы её утащил какой-нибудь парень и насильно полез целоваться и задирать подол. Разрисованные лица улыбались и смеялись, у некоторых краска смывалась каплями пота, и такие лица походили на оплывшие восковые личины. Онагост кружился, притопывал и размахивал руками, едва поспевая за движениями остальных. В очередной раз он закрутил Кристалину так, что она едва не упала, потеряв равновесие, а он, смеясь от её усталой неуклюжести, поймал и поставил на ноги, а затем его взгляд провалился за её плечо, и тело обдало холодным страхом.

***

Кристалина могла разглядеть своё отражение в его расширившихся зрачках. Онагост застыл посреди танцующих, и это выглядело так нелепо, что ей стало неловко под чужими недоумёнными взглядами: «Либо двигайтесь, либо уйдите из круга». Кристалина не хотела уходить и попыталась дёрнуть его за руку, повторяя за вереницей парней и девушек. Онагост чуть трепыхнулся и нахмурился, кивнул в сторону костров:

— Это он.

Кристалина всмотрелась в людей в той стороне. Хватило пары мгновений, чтобы понять, о чём Онагост говорил.

Всё такой же полный, такой же рыжий, но теперь помимо бороды на голове росли волосы, да так плешиво, будто намедни кто-то вырывал их клоками. Он скучающе изучал танцующих людей и то и дело прикладывался к чарке, которую ему услужливо наполняла красивая девушка.

Огненный чародей, которого прокляли или который проклял сам себя. Живой. Под луной, свет которой должен приносить ему боль, судя по видению.

Зоран зацепился взглядом и за них и теперь, сощурившись, всматривался в лица. Он будто силился что-то вспомнить. И ему это удалось: глаза расширились, он медленно поднялся и жестом поманил их к себе.

— Буди Житеслава, – шепнул Онагост и метнулся в другую сторону, подальше от толпы.

Кристалина побежала к дереву, под которым Житеслав дремал. Растолкала его, и тот, недовольно бурча, поплёлся за ней за круги из костров. Онагост уже ждал их, тревожно оглядываясь.

— Ни лучины без погони, – проворчал Житеслав, зевая и потягиваясь.

Онагост показал в сторону, где ещё сидел Зоран. Объяснил, что происходит, и стоило Житеславу ошарашенно посмотреть на чародея, как костёр взметнулся, закрыв Зорана и опалив парня, что прыгнул через него. Тот упал и закатался по траве, сбивая пламя. Зорана на бревне уже не было.

Кристалина не на шутку перепугалась, оглядываясь и ожидая нападения с любой стороны.

Что ему было нужно? Неужели он понял, что Онагост и Кристалина тоже чародеи? А если понял он, то могли и другие... Нет, здесь точно что-то другое. Даже Боремир не смог распознать сразу, а уж у него-то глаз был намётан. Что бы этот проклятый ни замышлял, идти к нему в пасть они не собирались. Поэтому сиганули через прилесок, держа направление на полную луну, так ярко сиявшую, будто сейчас был день, а не полночь. И облака кучковались, подсвеченные потусторонним голубым.

Наверное, они добежали бы до новославской границы, если бы Житеслав не споткнулся о полу рясы и не упал, хорошо расцарапав щёку. Он громко выругался и встал, отряхиваясь. Это хорошо, подумала Кристалина, что он может двигаться. Значит, кости целы.

— Может, вам помощь нужна, котятки?

Они одновременно обернулись и застыли.

Опираясь о сосну, в нескольких шагах стоял Зоран. Кристалина готова была поклясться, что его глаза на мгновение мигнули жёлтым. Он ухмыльнулся и вышел из тени. Голубой свет упал на плешивую голову и руки с закатанными по локоть рукавами. Шерсти на них не было.

— Куда путь держите? – осклабился он.

Онагост наступил в траву на конец длинной палки, и она поднялась прямо ему в ладонь. А перехватив повыше, он угрожающе занёс её вбок, но палка предательски загорелась, став огненным мечом. Онагост растерянно застыл, по его лицу пробежала судорога. «Да, братец, огнецвет помог, но не так, как мы хотели».

Кристалина отчётливо ощутила, что сегодняшняя ночь заберёт ещё чью-то кровь, и хотелось бы, чтобы не её и не близких. Да, плата за чародейство слишком дорога.