Пожар несостоявшейся полыни

— Я уже не могу идти, — простонала Кристалина, споткнулась о крупную ветку и с рыком пнула её, переломив.

Житеслав пробубнил, что они оба бешеные и всё пинают, но Онагост предпочёл сделать вид, что оглох («от такой наглости», — добавил про себя).

— А что поделать. Не ночевать же среди стволов, ей богу, — всплеснул руками Онагост, и огонь с ладони подсветил его недовольное лицо.

Ему тоже не шибко нравилось бродить по темени, а то нет-нет да наткёшься на корень или яму от выворотня. Или, что уж таить, на сам выворотень тоже напорешься, — темно было настолько, что хоть глаз выколи, а свет с руки мало спасал, позволяя лишь не налететь лбом на ствол.

Куда они шли? Хотя лучше сказать по-другому: куда Онагост их завёл? Сбился с наступлением вечера? Не могло того быть, мост к деревне и храму точно был в этой стороне, а по дороге к ним — целая куча прогалин! Куда всё пропало?

— Нам везёт. И мне везёт, — сказал Онагост, немного подумав. — За все дни и ночи ни разу не наткнуться на лесавку или игры Лешего.

— Сглазишь ведь, — посулил Житеслав.

Онагост отмахнулся: да ну.

Житеслав повёл носом, будто зверь, учуявший добычу, недовольно скривился.

— Сейчас ещё в болото забредём...

— А ну хватит, — осадил Онагост. — Нечего на ночь пугать. Иначе я возьмусь стращать вас.

— Ой не надо, — устало вздохнула Кристалина позади.

Онагост наконец огляделся внимательнее, когда заподозрил неладное.

Берёзы. Кругом одни берёзы. И когда только эта белая околица успела вырасти вокруг них? Но было в этом и хорошее — хотя бы свет отражался от светлых стволов, давая разглядеть дорогу чуть дальше.

Онагост налетел на внезапно замершего Житеслава и хотел уже было обругать, но обошёл его кругом и обомлел. Тот стоял и испуганно вглядывался куда-то вглубь леса. Вдали было темно, свет от огня не доставал и лишь слепил, и Онагост не мог понять, на что именно Житеслав смотрел. Он окликнул его, но травник не шелохнулся, лишь шире раскрыл напуганные глаза. Крепко схватился за ремешок сумы, впился пальцами до белых костяшек. Онагост ещё раз позвал Житеслава по имени, встряхнул за плечо, и только тогда он отмер и пролепетал еле слышно:

— Мне показалось, меня кто-то позвал...

— Конечно, ведь это я тебя звал.

— Нет-нет, — покачал головой Житеслав, ткнул пальцем туда, куда ещё мгновение назад был направлен его взгляд, и осторожно произнёс: — Оттуда.

Онагост всмотрелся в темноту, но так и не смог различить хоть что-нибудь. Просто белые в полоску деревья, просто кусты орешника. Он никого не слышал и уже было начал думать, что над ним так пошутили, но тут Онагост снова глянул на травника. Ему ещё не доводилось видеть Житеслава таким растерянным, и это пугало пуще того, что он действительно мог кого-то заметить.

— Примерещилось? — спросил Онагост недоверчиво.

— Да... — начал Житеслав тихо, с хрипотцой, а затем продолжил, твёрже: — Да. Конечно же да. Просто... — Он потёр переносицу. — Бывает у меня это иногда. Слышу тех, кого давно нет в живых.

Онагост нахмурился. Житеслав многих похоронил за эти годы, и удивительно, как он ещё не свихнулся, слыша чужие голоса. Онагост понимал, что Житеслав не мог помнить каждого по имени, но для вежливости спросил:

— И кого ты слышал сейчас?

— Маму, — выдохнул травник. — Только её я и слышу. И слава богам, что лишь слышу, а не вижу, иначе пришлось бы думать, что я из ума выжил.

Онагост кивнул и похлопал Житеслава по плечу, мол, продолжаем путь. Но краем глаза следил за ним и подмечал, что Житеслав всё ещё был напуган. Примерещилось, с кем не бывает. Онагост таскал их дни напролёт, толком не давая продыху, вот усталость и начинает одолевать рассудок. Для себя Онагост решил, что завтра они проведут весь день в спокойствии, без лишней ходьбы, если то вдруг понадобится, иначе с таким размахом чего доброго сляжет кто-нибудь с горячкой и бредом. Что тогда делать?

Кристалина выбилась вперёд и дёрнула Онагоста за рукав. Зашептала:

— Скажи, что я не схожу с ума и ты тоже это видишь.

Парень непонимающе мотнул головой, и Кристалина обвела своё лицо, указав на деревья. Отчего-то ей не хотелось произносить это вслух, и Онагост тоже решил не рушить тишину, но Житеслав вдруг охнул.

— У деревьев есть лица...

В самом деле берёзы стали кривыми и будто бы сросшимися: в центре стоял толстый ствол, по бокам, справа и слева — по одному поменьше. Но больше всего пугали тёмные трещины на коре, услужливо складывающиеся в лица, и были они не то скорбными, не то замученными. А пройдя ещё несколько шагов, Онагост обнаружил, что такие рожи были на каждом дереве, а у некоторых стволов отходили боковые ветки.

— Будто руками тянутся, — прошептал Житеслав.

Наверное, ещё немного, и Онагоста хватит удар. Вот завёл так завёл. Неужели это древнее капище, поросшее корой и лишаём, или что-то страшнее? Что-то, что разум человека не способен принять и понять, потому только тревожно бьёт в набат кровью в висках, заставляя развернуться и бежать, что есть мочи. Вместе с тем какое-то воспоминание упорно звенело на задворках сознания, а выцепить и рассмотреть поближе никак не удавалось.

Житеслав выругался, припоминая о своей просьбе не сглазить их удачу, и освятил себя священным знамением, прошептав пару слов молитвы, а затем тихонько начал просить Лешего вернуть их обратно. Наконец, достал из сумы кусок пирога, сбережённый с завтрака, и положил под берёзой.

— Раньше надо было, — махнул Онагост.

Житеслав хмуро на него зыркнул.

— Раньше да раньше! Ты знаком с законами леса? Сколько живёшь на свете, а голова твоя дурная так и не уразумела, что чародейская кровь вовсе не означает вседозволенность, вы равны так же, как и обычные люди.

Онагост осклабился, скрестив руки на груди, и вмиг стало темно. Кристалина нащупала плечо брата и прижалась к нему. Житеслав так и остался стоять один, едва различимый в тусклом свете.

— Это что, — спросил он, — двое против одного?

— Понимай как хочешь, — отрезал Онагост, развернулся и пошёл вперёд, освещая путь вновь всплывшим над ладонью пламенем, ставшим из закатного кроваво-рыжим.

Дорога игриво виляла между стволами — да и дорога ли? так, звериная тропка — и уводила глубже, и деревья стали больше походить на людей, заточённых в шрамированные дёгтем стволы. Становилось жутко от мысли, что когда-то это действительно могли бы живые люди, которым просто не повезло. Онагост поспешил поделиться мыслью с Житеславом, чтобы не держать её в голове и успокоиться, но лицо того вдруг просияло, будто мысль его обрадовала.

— Это Роща скорби, — восхищённо сказал Житеслав.

Кристалина недовольно хмыкнула, ясно давая понять, что не намерена слушать никаких ужасных историй, и Житеслав поспешил заверить, что ничего пугающего в ней нет.

— Когда-то они действительно были людьми и, возможно, даже шли по этой земле, прямо как мы, — начал Житеслав.

— Да я же просила! — вскинулась Кристалина и глянула на брата, ища поддержки, но он поджал губы и качнул плечами, зная, что получит от сестры за свою выходку позже. Но то будет потом.

Житеслав кивнул в знак благодарности и продолжил. И чем больше он рассказывал, тем больше Онагост понимал, какое именно воспоминание не давало ему покоя.

Роща скорби — когда-то устланная пеплом воинов земля, ныне взращивающая в себе семена сомнений и истории. Некогда эти берёзы и впрямь были людьми, но, как это обычно и бывает, случилась страшная беда.

Войны никогда не покидали земли Новослави, и даже сейчас где-то на окраине государства гремели железом и гойкали бравые воины. Но тогда война подошла к самому Станецку, опоясала и стиснула горло, грозясь уничтожить и сровнять с землёй едва расцветший город.

Князь не щадил никого, сам охотно участвуя в сражениях. Мужчины подтягивались со всех княжеств, даже самых отдалённых. Когда победа была близка, князь наказал оповестить о том всех жён, матерей, дочерей и сестёр, собираясь отпраздновать возвращение домой как никогда. И женщины собрались по первому зову.

Вот только князь знатно просчитался.

Сердце сражений приходилось на поле между Станецком и Моховым и до последнего оно оставалось неиссякаемым источником метких стрел и кривых сабель, будто враги лезли прямо из-под земли. Тогда было принято решение во что бы то ни стало уничтожить центр вражьего стана. Воины храбры, воины послушны, потому при следующем столкновении и конные и пешие с криками удали ринулись на сгусток кроваво-красных кафтанов, размахивая мечами направо и налево.

Степняки испугались такого неистовства, потому поспешили уйти с поля боя, и станецкие воины, обрадованные скорой победой, устроили воронку, топча копытами оставшихся на земле степняков без коней или раненых, пронзая копьями вражьи спины.

Тогда-то всё и случилось.

Может, князь не продумал всё как следует, может, степняцкий хан выбрал удачное время, но в следующий миг, после ухода последнего живого степняка с поля, оно занялось огнём, да так резво и быстро, будто пламя взвилось из-под земли. Воины оказались отрезаны от помощи, те, кто порывались пересечь огонь пешим или на конях, падали замертво, обугленные. Наверное, небо разорвалось бы от криков боли, если бы могло. Костёр бушевал долго, пока вся сотня не погрузилась в вечный сон. Из посланных в сердце побоища не выжил никто.

Когда о том доложили князю, он был вне себя от ярости и сразу направился на пожарище выяснить, откуда на пустом поле взялось пламя.

Вокруг места сражения оказался вырыт неглубокий ров, который запросто можно было принять за поверхностную насечку плугом. На дне рва, под песком, лежали крупные истлевшие угли из чьих-то костей. Это показалось странным, и князь не сомневался в том, что на стороне степняков был отряд огненных чародеев, иначе зажечь такой большой круг было просто невозможно! Это была хорошо продуманная ловушка.

Война отгремела, победа оказалась на стороне Новослави, наконец наступила желанная тишина. Нарушал её лишь вой, денно и нощно доносившийся с пожарища.

Женщины оплакивали погибших, приносили им подношения, просили богов успокоить души, ушедшие в Навь, и свои, разрывающиеся от тоски и боли. В конце концов, боги смилостивились и обратили несчастных в берёзы, и через полосатые шрамы на деревьях проступили горе и пепел их мужей. Женщины застыли с гримасой скорби, так и не получив заветный покой. И по сей день их руки тянутся в мольбе о пощаде, а лица искривлены ужасом божьей помощи и бесконечного несчастья.

— Говорят, — тихо, с хрипом излагал Житеслав, — если прислушаться, то в тишине станет слышно, как кроны перешёптываются. А птицы здесь не кричат, а плачут на разный лад.

— Как трогательно, что ты вспомнил об этой истории именно когда мы оказались на месте древнего пожарища, — невесело заключил Онагост.

Житеслав лишь развёл руками. Сами напросились.

— Грустно, — сказала Кристалина. — Я даже не знаю, что сделала бы на их месте. Наверное, здесь стало бы на одну берёзу больше.

Онагост промолчал. Уж он-то не по наслышке знал, что сделал бы на месте Кристалины.

Он выдохнул, когда рыжий свет наконец-то упал на лысоватую прогалину в окружении деревьев, повёрнутых лицами точно к центру круга. Трава, местами торчавшая из земли, окрашивалась в этот рыжий и походила на всполохи огня. Земля была чёрной, сухой, как на пепелище, точно когда-то здесь и впрямь был пожар.

Житеслав не преминул сообщить, что помогло-таки его подношение Лешему. Кристалина лишь закатила глаза, а Онагост хохотнул, заметив это.

Она невесело оглянулась на деревья, благо, те всегда были с закрытыми глазами, и расстелила плащ. Онагост собрал немного опавших веток, щёлкнул пальцами, вызывая огонёк на кончиках большого и указательного, и поднёс к сухим листьям, заранее подброшенным в будущий костёр. Они мгновенно занялись, и воздух наполнился душно-пряным запахом.

— Ещё что расскажешь? — поинтересовался Онагост у Житеслава. Тот неопределённо качнул головой.

— Без меня, — устало сказала Кристалина и откинулась спиной на плащ, прикрыв глаза. Наверное, заснула она ещё в полёте, потому как в следующий миг Онагост услышал посапывание и усмехнулся тому.

Костёр разгорелся, но вместо привычного потрескивания от него исходило едва слышное подвывание. Онагост нахмурился и наклонился ближе, вслушиваясь. Безвозвратно таяла надежда, что это могла быть мошкара, которая, к слову, в роще не летала вовсе. Приблизившись к огню, Онагост бессознательно полез поправить ветки, подвернув рукав до локтя, и увидел на ещё светлых обломанных концах рдяные сгустки. Вынув одну такую ветку, он поймал каплю пальцем, растёр и понюхал. Пахло кровью. Онагост исподлобья поймал взгляд Житеслава, такой же беспокойный, как и свой. Тот в ответ покачал головой и, сжав губы, отвернул взгляд в лес.

Всё-то с этой рощей было нечисто. Старая история полубыль-полусказка, лица на стволах, вой поленьев и кровь вместо смолы. Если бы Онагост верил в Промыслителя, так перечитал бы все молитвы по третьему кругу.

Ветер взметнул искры, и те осыпались на землю, увязнув в черноте. В вышине всплакнула неизвестная птица, и Кристалина вздрогнула во сне, недовольно перевернувшись на бок.

Крона и в самом деле шуршала так, будто в большом зале храма перешёптывалось множество голосов. Иногда шелест был совсем рядом, звучал чётче, отчего из него можно было вытащить слова, но Онагост скинул всё на усталость. Невозможно услышать речь там, где её нет.

Перед ним трепыхнулись крылья рукавов подрясника.

Несколько дней назад он ведь точно так же сидел напротив Житеслава, этого странного, загадочного и тихого юноши. А сейчас Онагост без заминки мог назвать его своим напарником. Удивительно, как роднит путешествие. Любопытно, что на этот счёт думал Житеслав?

Вопрос не успел слететь с языка, сменившись напряжением.

Житеслав снова вперил взгляд в одну сторону, куда-то за чужое плечо, поджимая губы, и помотал головой, силясь сбросить наваждение. Теперь-то Онагост знал, почему он так делает.

— Опять? — спросил полушёпотом.

Житеслав помолчал немного, прежде чем смущённо ответить.

— Да не бери в голову.

Онагост думал, что тот просто боялся насмешек. Шутка ли, иметь проблемы с головой! И даже если это было проклятие или что-то ещё — тем хуже. И для него, и для близких людей. Наверняка Боремир знал об этой особенности, расспросить бы его, да теперь-то уж как?

Онагост ещё какое-то время смотрел на то, как Житеслав беспокойно оглядывался. Поинтересовался сухо:

— Страшно?

Житеслав поднял на него тяжёлый взгляд.

— Страшно — что? Что в храме Промыслителя из меня бы изгоняли скверну? — Указал в лес. — Что там в самом деле может оказаться оживший мертвец? Или что я не понимаю, что со мной происходит? — Хмыкнул и горько прошептал: — Хотя нет, понимаю.

— Раз понимаешь, — Онагост склонил голову вбок, — поделишься?

— Гм, — Житеслав задумался и бесцветно ответил: — Возможно, потом... Позже. Когда-нибудь. Если представится возможность.

Закончив, он обхватил себя руками за плечи, будто баюкал. Видимо, разговор всколыхнул в нём неприятное воспоминание. Онагост тяжело вздохнул и поднял взгляд в небо, такое же тёмное, как и земля. Как подрясник напротив. Как неизвестность за спиной, что пугала хозяина подрясника.

— Мне тоже страшно, — прошептал Онагост. — И здесь, и в целом. Много всего навалилось. Раньше было куда хуже, седмицы две назад. А сейчас... Даже сидеть посреди проклятых богами берёз не так ужасно, если не думать, что там снаружи. — Усмехнулся. — Наверное, эта ночь опять будет без сна.

— Наверное, — эхом отозвался Житеслав, и его кольцо блеснуло в свете огня.

Что бы тот ни думал насчёт открытости, а садиться стал значительно ближе, чем в первую ночь. Это Онагост отметил не без хитрой улыбки. Он не знал, что его позабавило больше: доверие Житеслава или что Онагост вообще задумался об этом. Но ему нравилось допускать мысль о новом друге, пусть и таком нескладном. Ещё неизвестно ведь, сколько предстоит пройти вместе, а там, глядишь, что и выйдет толкового.

Удивительно, что из всех событий за последнее время Онагост хорошо запомнил только ночи, хотя и на светлую часть дня приходилось достаточно яркого. Наверное, потому что именно в тёмную пору выдавались редкие мгновения тишины и спокойствия. Будь сейчас зима, так Онагост вообще не выбирался бы из сугробов. Зиму он очень любил, но какой-то вымученной любовью: холод и снег помогали остыть, руки не так пекло, а выместить жёгший изнутри огонь и ничего не испортить было легче лёгкого.

В такие ночи — душные, крепкие, пахнущие свежей травой, костром и скорым счастьем — вспоминались сказки. Онагост всегда задавался вопросом, кто их придумывает? Сказания о чём-то, в существовании чего ты не можешь удостовериться, и в них приходится беспрекословно верить. Едва ли люди берут мысли с потолка о древних воронах или русалочьих сокровищах. Должно быть что-то ещё, гораздо выше человеческого естества, но то есть Бог. И едва ли Промыслитель рассказал людям о ведьминой землянке в сердце леса, ведь её хозяйка поклоняется другим богам, ему не с руки судачить о таком. А горящий мост в мир Нави?

Мысли вспорхнули, как напуганные птахи. Кристалина заворчала.

— Сил моих больше нет, дайте поспать, ради всего святого!

Житеслав принялся убеждать её, что они уже давно молчат, но Кристалина зашипела о бесконечном шёпоте, и тут уже Онагосту стало не по себе. Он расспросил сестру, о чём конкретно шептались, и она рассказала о битвах, потерянной игрушке и вскопанной земле, под которую погребли несколько платков с ладанками и маслом, что это самое масло вытравливает с земли всё живое. Онагост пообещал говорить тише и уложил её снова спать, поглаживая по плечу, пока она не засопела вновь, расслабившись.

Хмуро взглянув наверх и отметив, что сейчас не было ветра, но листья всё равно трепетали, буду тянулись коснуться друг друга, Онагост зажёг на пальцах огонёк, зашептал слова заговора, который придумал на ходу, и послал его в крону. Маленький сгусток пламени мерно поплыл ввысь, разбрызгивая искры, а затем, коснувшись листьев, взорвался, осыпав рыжими каплями стволы и ветки. Деревья едва заметно качнулись, и Онагост побоялся, что сейчас они откроют глаза. Послышался тихий вой, разбившийся на множество голосов, и пропал. Стало до звона тихо, а биение собственного сердца показалось грохотом колокола.

— Получилось? — одними губами спросил Житеслав, и его рот растянулся в расслабленной улыбке, когда он увидел кивок.

Это Онагост должен расплываться в улыбке. Он наконец-то не распаляется с излишком, а хорошо управляет своей силой! Наверное, весь проделанный путь стоил того, чтобы хотя бы сейчас почувствовать облегчение и радость даже от такого маленького огонька.

Или почти весь. Стоило только увериться в своих силах, как они тут же пожелали дать о себе знать. Грудь неприятно кольнуло, и Онагост часто задышал. По привычке. Так ему было проще не сделать больнее.

Житеслав внимательно следил, как Онагост достаёт отвар и откупоривает сосуд. Не укрылось от его взгляда и то, как парень поморщился, прижав ладонь к груди, и судорожно выдохнул. Онагост не любил, когда его молча рассматривали в такие мгновения. Как толпа глядит на приручённого медведя на поводке, вот такое сравнение он всегда приводил. Житеслав же смотрел иначе, будто видел не только внешнее, но и внутреннее, через слои кожи и мышц, видел органы, и от этого взгляда стало немного не по себе. Онагост дёрнул подбородком и отвернул голову, чтобы не видеть его лицо, но услышав тихий смешок, снова обернулся, сощурившись. Боль ещё не утихла, потому его начинало всё раздражать.

— Чего тебе? — Онагост шептал, стараясь не сбивать дыхание.

Житеслав поднял руки в примирительном жесте и снова направил взгляд в лес. Свёл брови к переносице, тихо выругался и провёл ладонью по лицу, с силой надавив на глаза.

— Хоть вообще в лес не смотри, — досадливо зашептал он. — Что за безумие здесь творится?..

— Морок, — пожал плечами Онагост и пересел ближе к Житеславу, чтобы не разбудить Кристалину и чтобы тот его слышал. — Со мной такое уже было, правда, тогда я видел не образы в лесу, а гниющих покойников в яме. Может, ты просто сходишь с ума?

Житеслав дёрнулся, скривился. Вдохнул, чтобы что-то сказать, но погрустнел, и слова так и остались невысказанными. Спросил с надеждой:

— Что если это не сумасшествие? Если где-то среди безымянных берёз в самом деле таится опасность?

— Я защищу, — заверил его Онагост и улыбнулся. — Уж моего запала хватит на десятерых, а с трупом в саване я и подавно справлюсь.

Житеслав грустно улыбнулся, изучая носки своих сапог. Наверное, Онагост невероятно смущал его близостью и таким разговором, и решил остаться с дозором на эту ночь, чтобы их маленький отряд мог выспаться.

— Нет, — сразу отказался Житеслав. — Я не хочу спать.

Если бы не зевок, который тот подавил в следующее мгновение, Онагост, может быть, и поверил бы.

— В прошлую ночь сторожил ты. В эту я. Всё по-честному.

— Давай вместе, — предложил Житеслав. — Всё лучше, чем бдеть в одиночку, не смыкая глаз.

— Боюсь, два спящих тела Кристалина тащить не сможет.

Они тихо рассмеялись, стараясь её не разбудить.

— ...Мне всю ночь снились деревянные руки, они хватали за волосы и тащили к себе в объятия. А кора у этих берёз очень шершавая, — поделилась Кристалина. — И шептали что-то без конца, но я так и не смогла разобрать, что именно. А ещё кто-то выл по-пёсьи, и вой будто к ногам чернотой стелился.

Утром они решили перенести стоянку подальше от Рощи скорби, тем более что при свете дня стала видна дорожка в обычную часть леса. Там и разбили костёр, подвесили котелок и сварили найденные по пути грибы, а Онагост даже умудрился поймать зайца, не веря собственной удаче, и, наскоро освежевав тушку, закинул всё в кипяток, который нагрел своими же силами.

Кристалина хотела искупаться в речке, что текла неподалёку, и теперь, сидя рядом с Онагостом, рылась в суме, пытаясь вытащить другую рубаху, но с удивлением вынула рукопись в тёмной корке толщиной в треть пальца. Онагост нахмурился и с таким же удивлением принял её из рук. Видимо, сестра нечаянно прихватила из храма, пока собиралась в дорогу. Десяток страниц прошелестел влево, и на землю упало несколько сдохших чёрных жуков. Кристалина витиевато выругалась.

— Ох мама бы тебе выговор устроила, — со злой радость посулил Онагост, — за такую-то ругань. Не пристало девушке браниться как пьяный усмарь.

— Мама наша сама порой такую ругать выдавала, что усмарю ещё получиться стоит.

— Это вы о какой матери говорите? — встрял Житеслав.

Онагост недовольно скривил губы.

— О мёртвой.

— Та, с которой вы два десятка лет прожили? — Получив утвердительный кивок, Житеслав усмехнулся. — Так она вам не родная, зачем эти сравнения.

— Ты давай-ка помалкивай, пока по твоей родне недобрым словом не прошёлся, — сощурившись, предупредил Онагост.

Он всё вертел в руках рукопись в драном переплёте, и на ладонях оставались отсохшие кусочки коричневой кожи. Листы выглядели до того тонкими, что казалось, дыхни на один — рассыплется вся сотня. Онагост провёл пальцем по строчкам, нахмурился и зашевелил губами, силясь прочитать шёпотом, сбивался и спотыкался, иногда тихо ругаясь.

— Боги-и, — наконец протянул он на выдохе. — До чего же странная у нас грамота.

— Что в ней странного? — полюбопытствовал Житеслав.

— Буквицы какие-то... Не такие. Вот это, например, что? — недовольно ткнул он в строку.

Житеслав недоумённо вскинул бровь.

— «И».

— «И» должна писаться как вертикальная чёрточка с шапкой из точки, а не перечёркнутая в середине.

Житеслав изумлённо наклонился к нему, опёршись о колени.

— Тебя кто грамоте учил?

Онагост недоверчиво нахмурился.

— Мама...

— А мама откуда родом?

— Отсюда, — неуверенно ответил Онагост.

Травник прищёлкнул уголком рта.

— Сомневаюсь. Здесь так не пишут, зато пишут в Лидзении, её ещё именуют Восточным берегом. Не слышал о такой?

— Да как не слышать, почти соседнее государство. Но грамоту я их знать не знаю.

— Тогда откуда же тебе известно, как пишется их буквица?

Онагост задумался, складывая два и два. Наконец, решив, что предположение Житеслава звучало разумно, хлопнул по колену и сдался с самыми сокрушённым видом.

— А вы что, — Житеслав сощурился, — совсем ничего не знаете о происхождении своей матери?

Онагост и Кристалина переглянулись. Что-то они знали прекрасно, а об остальном не считали нужным выспрашивать. Не их это дело.

— Ты не задавался вопросом, откуда пришла твоя мать? — удивлённо обратился Житеслав к Онагосту. — Может, она сбежавшая из-под венца княжна. — Наклонился вперёд и вкрадчиво продолжил: — Ты вообще замечал, насколько она отличается от деревенских? Эта изящность, сквозящая в каждом движении. Тонкокостность. Умение держать лицо. А как она говорит! Такой говор явно не простой женщине принадлежит.

Онагост слушал и всё больше хмурился. Как же так вышло, что какой-то парень со стороны смог заметить инаковость, а родной сын – нет? Или замечал, но не придавал значения? Ну, красивая у него мать, ну, держится она по-особенному. Грамоту знает и в общем умная. Но кому-то придёт в голову удивляться, когда много лет со всем этим живёшь бок о бок?

А ведь и впрямь. Откуда мама знала столько сказок? Рисовала карту, которая была известна, пожалуй, только морякам да обученным людям во дворце. Умела хорошо считать и писать, чему и их обучила. Любопытство разгорелось не на шутку. Вызнать бы всё прямо сейчас! Судя по засиявшим глазами Кристалины, она думала о том же. Да вот только не у кого узнать теперь... Ну ничего, остались воспоминания, по ним и соберут историю, как горшок из осколков.

Вот уж подкинул Житеслав им пищу для размышлений!

Сестра развернулась, на ходу расплетая косу, и чуть позже Онагост углядел, как светлое пятно спустилось к реке.

Пока в костре булькала еда, Житеслав взялся изучать рукопись. Он-то, судя по внимательному взгляду, лучше знал местные буквы. Жестом поманил Онагоста, и тот сел ближе, вгляделся в написанное.

— Огниво, — произнёс Житеслав по слогам как малому дитю, и Онагост посчитал это оскорбительным — он хоть и не так уверенно читал, но уж совсем несмышлёным не был. — И такое в нашем лесу водится. Удивительные вещи вокруг и рядом.

Онагост выдрал рукопись из его рук, желая сам прочитать про загадочное огниво, а не слушать речь по слогам. С самым непроницаемым лицом всмотрелся в слова и мелкие рисунки вокруг.

Огниво представляло собой растущий огонь, и рисунки горящих колосьев и кустов говорили о том же.

— «Огниво полезно чародеям потерявшимся», — изумлённо шептал Онагост, — «оно способно силой своей исцелить любой недуг и поправить сломанное. Так и чародей, поломавший свой истинный колдовской остов, может избавиться от него насовсем и стать человеком обычным».

Он поднял глаза на Житеслава, который с умным видом перемешивал варево в котле. Окликнул его и показал на этот отрывок.

— Я же правильно понял? — спросил. — Здесь написано, что чародей может избавиться от своих сил. Я себя не обманул? Правильно ведь? — взмолился Онагост.

— Да правильно, правильно. — Житеслав почесал висок черенком ложки. — Где искать его? Наверняка трава такой редкости растёт где-нибудь на болотах или глубоко в лесу, у ведьминой землянки. А то и сама ведьма её выращивает. Так просто такие вещи не достаются. Тебе что, мама сказки не рассказывала, как добрые молодцы всякие колдовские вещи добывают?

— Значит, — Онагост решительно выпрямился, — будем искать где сможем.

Житеслав нахмурил брови и открыл рот. Осклабился.

— Да ты совсем сдурел? — возмущённо прошипел он. — Где ты собрался его искать?! Здесь даже написано, что никто так и не смог его найти. Думаешь, самый умный? Может, ещё и сестру потащишь?

Онагост моргнул и шумно вдохнул. Тихо сказал, мотнув головой:

— Может, и потащу.

«Дурной», — в сердцах бросил Житеслав и поспешил в сторону реки помочь Кристалине подняться.

Дурной не дурной, а хорошо всё-таки, что Кристалина украла эту книгу. Только вот любопытно, что такая рукопись забыла в храме Промыслителя? Он ведь не любит чародеев, и держать книги про помощь им — верх богохульства.

— Та-а-ак, — с интересом протянула Кристалина, подойдя к костру, — почему мне говорят, что мой брат сошёл с ума?

Онагост сжал губы и недовольно взглянул на Житеслава. А тот стоял, скрестив руки, и глядел так же недовольно, только что губы не кривил. Онагост вздохнул и рассказал про Огниво.

— И в самом деле дурной, — покачала головой Кристалина. — Ты, видать, совсем от похода устал, вот и мерещится, что сказки явью стали. — Она погладила его по рыжим волнам. — Давай сначала выйдем к какому-нибудь поселению, отдохнём там, а потом увидим, куда путь держать. Давай?

Онагост тихо согласился, и Житеслав хмыкнул. Посмотрев на котёл, осторожно снял его, придерживая бок краем рясы, и поставил на траву.

***

Сидя на поваленном пне, Житеслав вертел в руке рукопись, и желание швырнуть её в затухающий костёр становилось всё сильнее. Он как мог скрывал кривящееся от досады лицо, но на душе было так гадко, хоть выскреби и прополощи её с щёлоком. А Онагост и Кристалина ничего не видели и преспокойно себе щебетали едва слышно.

Умом Житеслав понимал, что всё правильно, но ему до жути было обидно, когда Кристалина и Онагост вечерами шептались. Он тоже хочет, ему ведь тоже есть, чем поделиться. Он не чёрствый хлеб, с ним можно говорить как с братом и делиться чем-то сокровенным, и он бы поделился в ответ. Жаль, что рассмотрел это лишь Боремир. Оттого сейчас Житеслав сидел сам не свой, сдерживая предательские слёзы и стараясь не смотреть в сторону брата и сестры, стараясь успокоить себя, что это правильно, так и должно быть, он им чужой. Но, боги, до чего же обидно. Он третий лишний, это и ежу ясно как день.

Ему нечего делать среди семьи.

Зачем он к ним прибился? Пятая нога, пятое колесо, обуза и довесок — так Житеслав себя ощущал.

Он слишком громко шмыгнул носом и заметил, что шёпот стих, а взгляды устремились в его сторону. Резко отвернувшись Житеслав встал и побрёл к реке, стараясь утечь быстрее, чем его о чём-то спросили бы.

— А ты чего там? Всё в порядке? — услышал он вслед.

— Ничего, отстаньте, — буркнул, надеясь, что его услышали. А ведь мог честно ответить, дурень. И добавил презрительно: — Вы слишком слащавые, аж зубы сводит.

До реки почти скатился — правильно, что пошёл помочь Кристалине, берег начинался очень круто. Зато внизу земля была пологой и усеянной цветами. Пахло тиной, травой и сырой землёй. От последнего Житеслав скривился. Хватило ему сотни вырытых курганов на своём веку.

Он снял сапоги и присел на землю, не боясь запачкать рясу — не видел смысла, и так ведь живого места на ней не осталось. Босые ступни лизала тёплая вода, и будь Житеслав решительнее, скинул бы одежду и нырнул так глубоко, чтобы река вытеснила из него все думы. Лёгкие наполнялись сладким тинистым воздухом, а глаза резало сверкающей рябью на поверхности реки.

Житеслав просидел так долго, пока не затекла спина. Подумал, что никому-то он там не нужен, раз никто не пришёл его проведать. Может, топиться пошёл, а они и в ус не дуют. Наверное, зря он напросился в это путешествие, только мешает. А людьми, что дорожили бы им, так и не обзавёлся.

Он натянул на обсохшие ноги сапоги и встал, разминая спину. Умылся и, подобрав камень, с размаху швырнул его в реку. Уже развернулся и глянул наверх, туда, где стелился дым от костра.

— Эй, соколик, не хочешь искупаться?

Житеслав обернулся.

Из воды торчала девичья голова, хитро посверкивая глазами. Разбухшие щёки отливали сине-зелёным, болотным мхом. Волосы облепили голову, и не составило бы труда снять их вместе с кожей, оставив голый чёрный череп — или жёлтый, неизвестно ведь, когда эта русалка утонула.

Вторая появилась чуть подальше, выплыла на спине из зарослей рогоза и камыша, загребая руками, словно вёслами. Наготу едва скрывала вода, и блестящая от слизи, с пятнами тлена грудь некрасиво свисала по бокам на рёбрах.

— Да какой же он соколик, Марыська? — прохрипела вторая, встала на дно и клацнула зубами. — Самый настоящий ворон!

— Во-о-орон, — протянула первая русалка. — Воронов мы любим. Вороны — служители Мораны, хозяйки Нави. Давай его заберём домой?

— Давай, — согласилась вторая и сделала несколько шагов к берегу, выглянув из воды по плечи.

Житеслав стоял ни жив ни мёртв — ни снятый ни повешенный, сказали бы его новоиспечённые друзья-чародеи (хотя громко сказано, «друзья»), явные выходцы из Лидзении.

Русалки залились смехом, походившим на звон замёрзших колокольчиков. В голове у Житеслава же набатом били колокола, те самые, на храме, в котором лежала бесхозная, а ныне украденная ряса. Его наверняка уже ищут, наверняка. Онагосту ведь не всё равно на попутчиков, правда? Он славный малый, он не оставит умирать человека, даже если видимой опасности нет.

Та, кого назвали Марыськой, высунулась из воды ниже пояса – показались круглый широкие бёдра. Она вдруг уверенно пошла в сторону Житеслава, и набухшая плоть на бёдрах колыхалась от шагов, как студень. Русалка клацнула зубами и угрожающе вскинула руки, растопырив пальцы с кривыми ногтями. Синяя, блестящая, наверняка склизкая и мягкая. И тиной, от неё безумно несло тиной и залежавшимся трупом.

— Пойдём к нам, соколик. Здесь хорошо.

— Здесь хорошо, — эхом вторила ей вторая, безымянная, протягивая руки. Её нагота совсем не была скрыта, только недлинные чёрные пакли — единственные волосы на теле помимо бровей и ресниц — накрыли тёмные соски.

— Огоньку не одолжить? — послышалось сзади, и Житеслав облегчённо выдохнул.

Русалки ощерились, а Онагост сощурился, глядя на них, и сплюнул под ноги, скривившись.

— Вам, падлам, вечно своих мало, — мягко проговорил он, наклонившись ближе, стоя на высоком берегу. — Идите вынимайте со дна кости да милуйтесь с ними.

— Что нам твои кости? — прошипела Марыська. — У нас тут горячая кровь. Отдай, — ласково обратилась она к Житеславу, — поделись теплом, здесь так холодно, а хочется согреться.

Она вдруг ловко прыгнула, за раз преодолев расстояние в несколько шагов, и попыталась сцапать парня руками, опрокинуть в воду. Житеслав почувствовал, как его обхватили под грудью сильной рукой, прижали, и в следующее мгновение лицо русалки поплыло чернотой, точно свеча, плачущая воском. Резко запахло палёной падалью, а русалка заверещала, повалилась в реку, суча руками и ногами в воздухе и разбрызгивая окрасившуюся в чёрный, с ошмётками воду. Вторая русалка что-то гневно прокричала, но из-за плеска было не расслышать, и ушла на дно, утащив подружку.

Так они и стояли, прижавшись. Житеслав смотрел на затихшую воду со страхом, Онагост — с решимостью. Дыхание над ухом было горячим, рука под грудью — тоже, даже через толщу ткани Житеслав это чувствовал, а ещё — как ему стало жарко от чужого тепла. Щёки раскраснелись от духоты, на лбу и висках выступил пот.

— Можно уже отпустить, — пробубнил он.

— Да погоди. — Онагост вытянул шею, всматриваясь вдаль, будто видел реку насквозь.

— Мне жарко...

— А, ой, прости, — он мгновенно убрал руку и отступил на шаг, глядя на воду поджав губы. Наконец, прищёлкнул уголком рта, махнул рукой и бросил коротко: — Пойдём.

Он ловко взобрался на склон, выжидающе глядя сверху на Житеслава.

— ... Угораздило тебя попасться им на глаза, — ворчал Онагост. — Что ты там вообще искал? И почему не предупредил, что уйдёшь так надолго?

— А разве надо? — вскинул голову Житеслав. Он сидел на траве и пусто смотрел, как Онагост сушил выстиранную рубаху Кристалины. — Я думал, вам всё равно, куда я и что я.

Онагост покачал головой.

— Было бы всё равно, так не стал бы тебя спасать. Ты думаешь, раз не вырос с нами, то и на кой ляд ты нам сдался, да? — Посмотрел внимательными карими глазами и фыркнул. — Ошибаешься. Хоть и чужак да водился с угнетателем Кристалины, а всё равно ошибаешься.

Он присел рядом с Житеславом и похлопал его по спине не то по-дружески, не то подбадривающе. Житеслав смущённо поджал губы и отвернулся, чтобы никто не видел, но Онагост заметил и засмеялся, ткнувшись лбом в его плечо.

— Слушай, — не прекращая смеяться, сказал он, — чем больше тебя узнаю, тем больше диву даюсь. Вроде и работа суровая, и виды у тебя каждый день не самые живописные, — ухмыльнулся удачной игре слов, — да и жизнь далеко не сахар. А ты, на самом деле, такой мягкий, прямо как котёнок.

— Я не котёнок... — смутился Житеслав.

Онагост улыбнулся и потрепал его по голове, взлохматив волосы. Подумал немного и крепко обнял.

Кристалина пришла не вовремя, застав парней в таком виде. Житеслав думал, что сейчас она разразится смехом, но нет. Девушка подсела сзади, между ними, и тоже обняла, выдохнув протяжное «дураки». Пахнуло мятой и чередой перемен.

Так бы и сидеть здесь, зажатым с двух сторон людьми. Близкими людьми. И в какой-то степени дорогими. И это было так странно, всё было странно. То его ни во что не ставят, принижая, то вдруг заявляют, что не бросят. То он чуть не плачет от досады, что ничего не выходит, а то тает от чужого тепла справа и прохлады позади как кусочек масла.

Удивительные они, эти брат и сестра, двурождённые чародеи. И не менее удивительным стал казаться мир рядом с ними. Наверное, так Житеслав чувствовал себя когда-то давно, когда была жива мама и все его друзья? Наверное, это и называется семья?..

Житеслав раздражённо застонал, глядя в небо.

— Ни конца ни края этому треклятому лесу нет. Когда мы уже выйдем хоть куда-нибудь? И куда мы вообще идём?

— Не знаю, — не менее раздражённо отозвался Онагост. — Куда-нибудь подальше отсюда, от Новослави. Туда, где не идёт охота на чародеев.

— За море? — удивился Житеслав.

Онагост задумался.

— Можно и за море, если другого выбора не представится. Или в Лидзению, на мамину родину. Всяко лучше, чем прятаться и бродяжничать как псы безродные.

Кристалина только устало вздохнула. Стоило ли Онагосту беспокоиться о её немногословности? Пожалуй, он поговорит с ней об этом позже. А пока его рука гладила спину в серой рубахе, и Кристалина прижалась к теплу, покрывшись мурашками и сухо всхлипнув. Она теребила косу, и та почти разлохматилась. Онагост накрыл её руки своей, тёплой, успокаивая.

Много позже они вышли к деревне. Домики были такими хорошенькими, будто бы пряничными, оставалось только полить блестящей глазурью. Наличники из солнц и ленточек змей, коньки на крышах с головами лисиц и зайцев. Косяки, откосы и рамы пестрели рисунками, и им даже удалось заметить одного из малевальщиков: девчонка с тёмно-рыжими волосами ловко выводила кистью цветы на двери неказистой избы, наверное, единственной чёрной и покосившейся набок в этой деревне. Некоторые лавки возле домов были устланы шкурами. Люди здесь были приветливые, не шугались рыжего парня и его странных притихших сестру и друга.

Онагост восхищался этой деревней, укутанной закатным светом, будто мягким одеялом. Такой резной, пряничной и расписной, в коричневых и красных цветах. Подле Станецка были совсем другие дома, простые, но добротные. Значит, они близко к чужому городу? Но какому, неужто дальше стоит Лисий ход? Но Лисий ход ведь по пути в Лидзению...

Подумав об этом, Онагост чуть не вскрикнул от радости и крепче вцепился в плечо Кристалины, на что она шикнула и принялась скидывать его руку.

Можно было бы остаться жить здесь. Кристалина, измотанная путешествием по лесу, тоже была в восторге от гостеприимности людей и наконец-то начала улыбаться и шутить. Если им так хорошо, почему бы не начать жизнь подле другого города? И плевать на Белочников, два десятка лет справлялись и сейчас справятся.

На миг в груди неприятно царапнуло, будто напоминая, что Онагост не сможет тихо сидеть на месте, а будет рваться куда-нибудь далеко-далеко, где не окажется ни боли, ни страха.

Онагост поднял взгляд в небо и прикрыл глаза, непривычно ощущая весь мир до самых мелких чёрточек и пылинок. Он неглубоко вздохнул.

Недолго ему, видать, осталось.

Корчма полнилась народом, где-то с краю весело играли на гуслях и пели. Заняв дальний угол, с которого Житеслав не очень вежливо вытравил какого-то мальчонку, Кристалина изучала людей, делясь с братом предположениями насчёт каждого. Вон женщина с бессчётными низками бус в расписном платье, но без головного убора, наверняка вековуха. А вон тот старик с бельмом на глазу и старыми оплывшими шрамами мог быть воином, ушедшим в отставку после пожара. Мальчишка с золотистыми вихрами и корзиной свежих пряников наверняка был лоточником. А та дородная девка с алыми лентами в косах и её худющий спутник...

Онагост слушал и только согласно кивал, глядя туда, куда указывала Кристалина. Приятно было видеть сестру ожившей, будто наконец личина тревоги растаяла и оплыла, как свечной воск. Всё-таки близость чего-то чужого в лесу сказывалась на них обоих. Разве что на Житеславе это никак не отразилось, даже наоборот, он стал сговорчивее и больше расположен к людям.

Песни пелись, отовсюду долетали брызги хохота и обрывки чьих-то разговоров. Хотелось спать, и Онагост надеялся, что ближе к волчьему часу весь этот развесёлый балаган угомонится и даст выспаться. В противном случае, он и завтра будет валиться с ног и раздражаться от каждой мелочи.

Житеслав тоже вошёл во вкус и оживлённо подкидывал всё новые и новые мысли насчёт посетителей, разве что его предложения не ограничивались поверхностным взглядом, и он накидывал сверху ещё что-нибудь похабное, но Кристалина не была против и лишь иногда шутливо толкала его в плечо, стараясь сдержать улыбку и оттого становясь ещё краше.

Миска была пуста, живот — полон, голова — легка. Под правым боком сидел чуть прохладный родной человек и обсуждал с новым другом непристойности. Тепло, мило. Так хорошо, хорошо... И так, боги, так хотелось спать.

Онагост уложил голову на сложенные на столе руки и на миг прикрыл болевшие и наверняка красные глаза, не заметив, как начал проваливаться в сон под щебет и тихий смех. И он бы так и заснул, если бы в голове не полыхнула мысль.

Огниво.

Онагост вмиг раскрыл глаза и сел прямо, соображая, что ему сказать. Он тронул Кристалину за плечо, и та повернула к нему лицо.

— Я, конечно, прошу прощения, что рушу ваш купол веселья, — боги, он сейчас что, извинился? — но всё-таки, давайте вернёмся к разговору об Огниве. Это правда важно.

Слова плавали в мыслях, как в киселе, и он с усилием собирал их в кучу.

Кристалина уныло посмотрела на него.

— Давай. И я сразу скажу, что это гиблое дело. Искать то, не знаю, что.

Житеслав вздохнул и заправил волосы за уши, подавшись вперёд. Его было не очень хорошо видно за Кристалиной.

— Честно? — Житеслав поджал губы. — Я уже искренне жалею, что показал тебе его. Молчал бы себе в тряпочку, и ты бы не тревожился, что упускаешь возможность избавления.

— Но можно хотя бы попробовать... — не унимался Онагост.

Кристалина прервала его, обняв, и он обмяк в руках сестры. Онагост не оспаривал, что он дурак и просто уцепился за последнюю надежду, как утопающий за соломинку. Но не просто так ведь судьба преподнесла ему этот подарок? Онагост знал, нет, чувствовал, что за этим что-то скрывается.

— Огнивом ведь не столько горящую траву называют, сколько то, чем поджигают свечи и дрова, — уточнил Житеслав, но это мало дало успокоения.

Онагост не знал, как подступиться.

— Про Огниво балакаете? — поинтересовался старик, сидевший на соседней скамье.

Вмиг сон как рукой сняло и Онагост грозно глянул на него. Не хватало им ещё связываться с местной пьянью.

Житеслав ощерился.

— Мужик, отвали, — прошипел.

Старик надменно вскинул голову и громко хлебнул что-то из кружки. Ноздри Житеслава затрепетали, будто у зверя, почуявшего добычу, и он недобро сощурился, скривив губы.

— А вы, детишки, зубки не показывайте, а меня слушайте, — назидательно ответил старик.

— Дед, не до тебя сейчас, — устало протянула Кристалина и отвернулась, потому что заметила, как тот на неё посмотрел: как волк на раненую лосиху.

Старик будто не услышал угроз. Пересел на скамью напротив Онагоста, обнимая сухими руками кружку. От него тянуло кислым, значит, налита была брага. Он заговорщически наклонился и спросил тихо:

— Откуда про Огниво вызнали?

Онагост так же склонил голову и смешливо сощурился.

— Из храма. — Выпрямился. — Шибко верующие мы, вот и изучаем всякое, что бога касается.

Онагост подумал, что это должно было отвернуть старика от них, но тот наоборот широко улыбнулся, как малому дитю.

— Кто же храмовым рукописям верит? — покачал он головой. — Тем более когда дело касается таких вещей, как перунов огонь.

Онагост неверяще уставился на старика. Оглянулся на Житеслава и сестру, мол, глядите, что выдаёт. Но они не оценили порыва незнакомца делиться чем-то чародейским, даже если это чистая случайность. А если нет, выходит, каждая собака может узнать в двурождённых чародеев?

— Они же все книги такого рода сожгли. Во славу Промыслителя, конечно, — уточнил старик.

Какого рода, хотел спросить Онагост, но вовремя прикусил язык: не стоит.

— Это и не горящая трава вовсе. — Старик шумно отпил и оглядел всех сидящих за столом. Раздражённо закатил глаза: — Как только не кличут. Кто разрыв-травой, кто жар-цветом, кто перуновым огнецветом. Но простые люди зовут его цветком папоротника.

Старик замолчал, чуть откинувшись назад, допил до дна брагу.

Онагост поднял бровь, махнул кистью руки, ожидая продолжение. Но старик не спешил.

За его столом сидело трое мужиков. Двое из них посмеивались, и только один, казалось, всерьёз слушал старика и презрительно кривился, будто само упоминание цветка было ему противно.

— С его помощью знаете, что можно сделать? У-у-у, — таинственно протянул старик. — Сокровища найти, дверь в другой мир открыть. Духи к тебе будут относиться как к божеству своему. Раны лечит, сердечные и душевные. А если, — зашептал, оглянувшись, — если цветок дать чародею, раскроившему своё нутро, то сила его истончится и исчезнет. Цветок малышам давали, которые по неумелости вредили себе и другим...

— Искать, — перебил Онагост, делая вид, что ему неинтересно слушать про каких-то там чародеев. — Где его искать?

Старик сверкнул глазами и улыбнулся.

— Ну как же. Где папоротник растёт? В лесу, вот в лесу и ищи. Только, — он поднял палец, — цветение его редкое. Раз в год даёт свет, на маковку лета.

— День солнцестояния, значит... — тихо сказал Онагост и снова обратился к старику: — Но говорят ведь, что его никто не видел.

Старик крякнул, будто это было самым очевидным.

— Так если бы на каждом углу говорили о нём, то и каждый дурак бы гнался за удачей. А это знаешь, сколько Навьих тварей прибавится за такую опасную ночь? А сколько потерянных появится в деревне? А умертвий?

— Скорее, сколько у меня добавится работы... — пробубнил Житеслав.

Онагост победно засопел и поблагодарил старика. Несмотря на будоражащие сознание мысли, его по-прежнему клонило в сон. Он потянул Кристалину, предлагая укладываться спать, махнул Житеславу, но тот несогласно покачал головой и указал на улицу. Онагост лишь качнул плечами и направился в сторону лестницы.

— Значит, всё решено, мы пойдём... — начал Онагост уже у дверей комнат.

— Пойдём на верную смерть, — желчно закончила Кристалина. — По-моему тебе ясно дали понять, что лучше не соваться в эти места. Люди лихие, места глухие. А желающих теперь наверняка хоть отбавляй.

Онагост замахал руками и приложил палец к губам. Пообещал, что подумает ещё, раз Кристалина так беспокоится, поцеловал сестру в лоб и шагнул в комнату, снятую ему с Житеславом на двоих — так выходило дешевле.

Как только дверь закрылась с тихим щелчком ключа, он прислонился к ней спиной и сполз вниз, переводя дух. Провёл по лицу ладонью, зажав рот, почти пища от восторга и распирающих его чувств.

Думать Онагост, конечно же, не будет. И так было ясно, что пора действовать.

— ...Опять байки свои рассказываешь? — цыкнул мужик. — Про цветок что-то наплёл. И не стыдно?

Старик улыбнулся и хитро сверкнул глазами.

— Пусть детишки побудут в сказке, это не плохо.

— Волчара, — фыркнул мужик. — Только глубже в силки их загонишь. Сказочник.

Дед улыбнулся ещё шире, обнажив дёсны и единственный клык, сверкнувший белым.

А хороший вечер у него выдался, однако.