8. Вопрос
Конечно, он проспал.
Конечно, понял это уже тогда, когда яркое солнце прямо в глаза намекнуло, что прошло чуть больше, чем "пока лекарство не подействует".
И первая реакция тела - это сильный всплеск страха, пока мозг пытается найти разумные (их нет) оправдания, почему они спят в обнимку на одной постели. И да: его не спасет тот факт, что Сяо Чжань все еще изображает плотный рулет в тандеме с одеялом, потому что сам Ван Ибо своими собственными руками вполне добровольно его держит и крепко прижимает к себе.
Но потом паника отступает, когда приходит осознание: проснулся только он, а злобный колдун продолжает крепко спать и даже посапывать, словно для того в порядке вещей вся эта странная ситуация.
Поэтому вновь призывается вся его ловкость, чтобы осторожно выбраться из этой подстроенной (еще бы понять, кем, если не им самим) западни и сползти с кровати на пол, чтобы там сидеть в офигевании, пока царевич пытается понять, что делать дальше и как же он так сильно попал.
Оставшаяся еда на столе, вероятно, уже испортилась, поэтому вариант "позавтракать" временно откладывается, но куда важнее сейчас все-таки покормить Кощея, потому что его пальцы до сих пор помнят ощущения тонкой кожи, что буквально натянута на выступающие кости на лице - такой тот тощий.
Поэтому трактирщику достается очередной фирменный ледяной взгляд, после которого им наскоро собирают поднос: "Да-да, господин, все уже готово, просто мы не хотели вас беспокоить и будить. Воду уже поставили греться". Который он забирает сам наверх, потому что нефиг.
Просто нефиг.
А почему - он как-нибудь потом разберется, да.
Видимо, аромат от свежесваренной каши и пирожков дразнит не только его желудок, потому что стоит только расставить тарелки в их комнате, как из кокона тут же выглядывают два темных глаза.
- Позавтракаем?
Главное - делать вид, что ничего необычного не происходит.
Ну, спали вместе.
Ну, кормил он Сяо Чжаня ночью лекарствами из своего рта, изображая птицу-мать. Инцест - дело семейное.
Кажется, Кощей это не особо помнит, потому что его голос звучит смущенно, но не для того, кто прошел через подобное:
- Д-да.
Но из одеяла не выбирается, а предпочитает прямо в нем подползти к столу, а на удивленный взгляд краснеет скулами:
- Я грязный. И пахну.
Ван Ибо двигает к нему тарелку с кашей и ложку:
- Скоро ванну поднимут сюда, а пока поешь.
Ему на самом деле больно смотреть, как трясется тонкая рука, что подносит еду ко рту. И как прикрываются от удовольствия глаза, когда эта очень простая пища оказывается внутри.
Наверное, именно поэтому он вообще не контролирует собственное тело и забывает дышать под замершим испуганным взглядом, когда его ладонь привычным жестом ложится на лоб, чтобы проверить наличие жара.
Этот взгляд обжигает в отличие от кожи нормальной температуры, поэтому рука очень быстро прячется за спину:
- Все в порядке, жара нет.
Сяо Чжань задумчиво хмурится, все еще косясь на спрятавшуюся непослушную конечность:
- А ночью был?
- А ты не помнишь?
Тот трет свободной ладонью голову и прищуривается:
- Было очень холодно, когда я засыпал, а потом вроде бы стало полегче. Ты что-то мне дал?
Царевич старательно размазывает кашу по своей тарелке - только бы не смотреть прямо в глаза:
- Да, сбор нашелся у жены трактирщика. Я разбудил тебя и заставил его выпить.
Так как далее не звучит возмущенное обвинение во лжи, то можно сделать вывод, что Кощей и правда ничего не помнит, поэтому можно осторожно покоситься на спутника. Тот крайне задумчиво наворачивает свою порцию, но хмуриться не перестает.
Поэтому Ван Ибо использует классическую военную хитрость: отвлечение внимания. И пихает ближе одуряюще пахнущие пирожки, которые ему перепали прямо с пылу-жару:
- Ешь, пока свежие.
И сейчас он заворожен тем, как ходит кадык под тонкой кожей горла, когда Сяо Чжань сглатывает непроизвольную слюну:
- А ты?
- А я вчера, в отличие от тебя, ужинал.
И ни за что не признается, что у него самого слюни текут от запаха свежей выпечки, потому что царевич точно не голодал последние... сколько дней? Или даже месяцев?
Поэтому в сердце сейчас снова игла, что больно колет, когда тонкие пальцы хватают румяный пирожок и тянут в рот. Это нормально - насыщаться, когда просто видишь, как кто-то другой ест?
Этот и другие неудобные вопросы Ван Ибо задаст себе как-нибудь попозже (или никогда), а пока он с радостью отмечает пустую тарелку и уменьшающееся количество опасно вкусной выпечки. Но Сяо Чжань, видимо, замечает его повышенный интерес, поэтому тут же перестает жевать и скромно откладывает недоеденный кусок:
- Спасибо, я сыт.
А глаза голодные-голодные.
И Ван Ибо не знает, получится ли когда-то утолить этот голод того, кто познал лишения. Не останется ли этот страх навечно с человеком, когда еды уже достаточно.
Но кое-с-чем он согласен: после длительного голодания лучше не наедаться, поэтому прав Кощей, что остановился. Поэтому кивает:
- Я распоряжусь насчет ванной.
У Сяо Чжаня появляется такое мягкое и мечтательное выражение на лице, что он лично готов таскать и тяжелую бадью, и десятки ведер с водой, лишь бы увидеть его снова. Но сейчас лишь открывает дверь слугам, что робко мнутся у порога, предварительно убедившись, что Сяо Чжань вновь завернут в одеяло.
Ну и что, что тот все еще под одеялом в его одежде?!
А вдруг?!
Слуги словно чувствуют его настрой, поэтому даже не пытаются что-то рассмотреть в комнате, споро наполняя импровизированную ванну горячей водой, а последний с поклоном оставляет кусок мыла и полотенца:
- Позовите, когда потребуется сменить воду, господин.
За ними закрывается дверь, а Ван Ибо дергается от странно всхлипа:
- Что-то болит?!
Но Сяо Чжань горько кривится, качая головой:
- Еще совсем недавно я мог щелчком пальца все это сделать сам, а сейчас...
Эта же горечь разливается и у него на языке, но он не дает ей проникнуть дальше, в кровоток, деликатно стягивая одеяло с худых плеч:
- А сейчас ты примешь ванну. А потом мы будем искать варианты, как вернуть тебе твои силы. Давай решать проблемы по очереди. Если ты с утра был голодный, грязный и без сил, то сейчас уже просто грязный и без сил - прогресс есть.
От удивления тот даже не сопротивляется, отдавая одеяло, но потом все-таки зажимается, когда чужие руки касаются рубашки:
- Я сам!
Внутри что-то темное и жадное так и хочет огрызнуться, забрать свое право сделать все по собственному усмотрению, но все-таки здравый смысл побеждает:
- Хорошо.
За спиной - тишина, но какая-то странная, сопящая. Поэтому:
- Что такое?
- Ты не выйдешь?
Первый вопрос, который появляется в голове - "зачем?", но Ван Ибо спохватывается и не озвучивает его, а лишь здраво (ну здраво же?!) аргументирует:
- А если тебе станет плохо в ванной? И ты в ней захлебнешься, пока я буду спокойно пить вино на первом этаже.
- Но я...
- У тебя еще ночью была температура! Тебя нельзя оставлять без присмотра!
Пыхтение за его спиной становится еще громче, но оно завершается уже еле слышным:
- Ладно. Но не поворачивайся!
- Да чего я там не видел!
Память услужливо подкидывает видение о длинных-длинных бледных ногах, которые...
А вот и пригодился недоеденный кусок пирожка, чтобы заткнуть жеванием это неуемное подсознание, которое явно ведет его куда-то не туда.
А куда ему надо, Ван Ибо решит как-нибудь потом.
Не тогда, когда за его спиной с неприлично сладостным вздохом в горячую ванную опускается обнаженный Сяо Чжань.
Его уши нервно шевелятся в попытке услышать хоть что-то, что может свидетельствовать об опасности, но улавливают только тихий плеск воды и еле слышное довольное сопение. Поэтому он не выдерживает, нервно дергая ногой из-за невозможности обернуться:
- Все в порядке?
- А что тебя заставило подумать, что нет?
О, к нам вновь вернулся старый (нет) добрый (тоже нет) саркастический (да!) Кощей!
- Ты очень тихий.
- Ты не подумал, что я устал от твоей постоянной болтовни и просто хочу помолчать?
- После заточения в пещере? - Ван Ибо фыркает. - Мне вернуть тебя туда?
Тишина за его спиной становится болезненно ледяной - это ощущается даже кожей, поэтому он не ждет ни секунды, чтобы обернуться и увидеть горестно искривленные губы:
- Я так и знал, что ты пожалеешь.
Царевич очень старается смотреть только на лицо, но все равно не может не заметить это тонкое болезненное тело, которое с трудом прикрывает вода, поэтому нервно сглатывает перед тем, как начать яростно отрицать:
- Нет! Прости, это была глупая шутка!
Ему достается прикрытый ресницами понимающий взгляд:
- А, как мы знаем, в каждой шутке есть доля шутки.
Худые руки обхватывают беззащитные плечи в попытке то ли прикрыться, то ли...
Но додумать Ван Ибо уже не успевает, потому что тело действует быстрее, чем соображает голова, потому что теперь его руки перехватывают и держат теплую и влажную ладонь:
- Я обещал, что помогу тебе - я сдержу свое слово.
Темные глаза смотрят на него серьезно и пристально, а потом уголок рта все-таки чуть приподнимается в знакомой ухмылке:
- Тогда начни с обещания не оборачиваться, пока я моюсь.
- Ой!
От смущения полыхает лицо и, кажется, даже уши, но в этот раз Ван Ибо не отходит от кадки, а садится и прислоняется спиной к ее бортику:
- Если что - я тут. Вдруг все-таки утонешь, а у меня на тебя большие планы.
Еле слышный смешок проходится перышком по натянутым нервам, извлекая первые аккорды симфонии:
- И будет удобно спинку потереть, если что.
Царевич давится воздухом, потому что пирожок давным давно дожевал.
С ним сейчас Кощей... заигрывает?!
Тихий мелодичный злодейский смех за его спиной не дает четкого ответа на этот вопрос.
А ведь Кощея всего лишь накормили и помыли!
А что будет, когда вернутся силы?
И на этот вопрос тоже нет ответа.