Где любовь - преступление

Комната Сынмина. Мгновение после Хаоса.

Тишина после взрыва смеха и шока от случайного поцелуя была гулкой, как после взрыва. Феликс, все еще фыркая остатками хохота, вытирал слезы. Хёнджин вернул свое лицо в привычное каменное выражение, лишь легкий блеск в пустых глазах выдавал пережитое веселье. Чанбин и Банчан стояли, как два монумента абсолютного, леденящего ужаса и отвращения. Чанбин яростно тер губы рукавом пиджака, его лицо было бледнее мрамора, глаза за очками безумно расширены. Банчан дышал так тяжело, что, казалось, вот-вот проломит грудную клетку, его кулаки были сжаты до хруста, а взгляд, устремленный на проклятое яблоко у его ног, обещал медленную и мучительную смерть всему фруктовому роду.

Минхо первым нарушил оцепенение. Он не смотрел на своих офицеров. Его взгляд, тяжелый и нечитаемый, вернулся к Сынмину, который все еще сидел на полу, прислонившись к стене, его истерический смех сменился тихими всхлипами и дрожью. Смех вымотал его, оставив ощущение пустоты и новой, странной уязвимости.

– Всем. Выйти. – Голос Минхо был тихим, но в нем вибрировала сталь. Приказ. Не обсуждается.

Никто не спорил. Феликс, шмыгнув носом, первым юркнул в дверь, стараясь не смотреть на Банчана и Чанбина. Хёнджин растворился в коридоре бесшумно. Чанбин и Банчан двинулись к выходу синхронно, но на максимально возможном расстоянии друг от друга, словно между ними пролегла линия высокого напряжения. Их спины были напряжены как тетивы. Дверь закрылась.

Остались двое. Сынмин и Минхо. Запах яблока (сладкий, наземный) смешивался с дорогим одеколоном Минхо (холодный, древесный) и едва уловимым запахом пота и страха.

Элитный Флирт: Шаг Второй.

Минхо медленно подошел к Сынмину. Не спеша. Каждый шаг отдавался гулко в тишине комнаты. Он остановился прямо перед ним, его тень накрыла Сынмина с головой. Сынмин вжался в стену, подняв глаза. Он ожидал расплаты за смех, за хаос, за унижение его офицеров. Ожидал удара, пинка, ледяного приказа.

Но Минхо опустился на корточки. Плавно, с хищной грацией. Их лица оказались на одном уровне. Сынмин мог разглядеть каждую деталь: идеальную линию бровей, длинные ресницы, обрамляющие темные, бездонные глаза, в которых теперь не было ярости, а было… что? Интенсивность. Концентрация. Как у ученого перед решающим экспериментом.

– Ты смеялся, – произнес Минхо. Голос был низким, бархатистым. Не обвиняющим. Констатирующим. – Над чем?

Сынмин задрожал сильнее. Он не мог сказать правду! "Над вами в розовых тапочках"? Это был бы смертный приговор.

– Я… не знаю… – прошептал он, отводя взгляд. – Просто… все… абсурд…

– Абсурд, – повторил Минхо, как бы пробуя слово. Его рука снова поднялась. Медленно. Преднамеренно. Сынмин зажмурился. Но прикосновения не последовало. Он открыл глаза. Рука Минхо зависла в сантиметре от его щеки. Пальцы были длинными, ухоженными, сильными. Они казались скульптурой из холодного мрамора.

– Ты плакал от смеха, – заметил Минхо. Его взгляд скользнул по мокрой от слез щеке Сынмина. – Слезы… разные бывают.

И тогда его большой палец, все еще не касаясь, совершил едва заметное движение в воздухе, как бы очерчивая траекторию слезы. Это было невероятно интимно. Неприкосновенно. Сынмин почувствовал, как по его спине пробежали мурашки. Воздух между пальцем Минхо и его кожей казался раскаленным.

– Страх… боль… смех… – Минхо говорил тихо, почти задумчиво, его взгляд блуждал по лицу Сынмина, изучая реакцию. – Ты… сложный объект для изучения, Ли Сынмин.

Объект. Слово должно было унизить. Но сказанное таким тоном, в такой близости, оно звучало… иначе. Как признание.

Минхо наклонился чуть ближе. Его дыхание коснулось кожи Сынмина у виска – теплое, с легким оттенком мятного ополаскивателя. Сынмин замер, не в силах пошевелиться, не в силах отвести взгляд от этих темных глаз, которые, казалось, заглядывали прямо в его душу, выискивая каждую трещину.

– Я контролирую этот город, – прошептал Минхо, его губы были так близко, что Сынмин мог видеть их тонкий, идеальный контур. – Контролирую клан. Контролирую жизни и смерти. – Он сделал паузу. Его рука наконец опустилась. Но не на щеку. Он кончиком указательного пальца легчайше, как перышком, коснулся уголка губ Сынмина, где еще блестела слезинка. Прикосновение было мимолетным, шокирующе нежным. – Но твои слезы… твой смех… твоя дрожь… пока ускользают от меня.

Сынмин вдохнул резко, как будто его ударили током. Прикосновение к губам… Это было… Это выходило за все границы. Запрет. Преступление. Безумие.

И тогда Минхо закрыл оставшуюся дистанцию.

Его губы коснулись губ Сынмина.

Это не был поцелуй в привычном смысле. Не было страсти, нежности, даже желания в обычном понимании. Это был… акт владения. Эксперимент. Контакт. Сухой, твердый, исследующий. Губы Минхо были прохладными, недвижимыми. Он не углублял поцелуй, не пытался открыть рот Сынмина. Он просто прижал свои губы к его губам, удерживая контакт несколько долгих, бесконечных секунд. Его рука легла на бок Сынмина, чуть выше талии, не обнимая, а скорее фиксируя его на месте – ладонь плоская, пальцы слегка напряжены.

Сынмин окаменел. Его мир сузился до точки соприкосновения губ и тепла ладони Минхо на его боку. В голове пронесся вихрь: "Прикосновение: Искра и Пожар", "Создай дефицит прикосновения", "Цепи невидимые". Это было оно. Самый опасный эксперимент. Он не чувствовал страсти. Он чувствовал всепоглощающий шок, паралич и… странное, леденящее осознание, что это не было насилием. Это было что-то иное. Хуже? Лучше? Он не знал. Его сердце бешено колотилось, но не только от страха. От непостижимости происходящего.

Минхо отстранился так же плавно, как и начал. Его глаза, темные и непроницаемые, сканировали лицо Сынмина, выискивая малейшую реакцию – шок, отвращение, страх, любопытство. Он не сказал ни слова. Просто смотрел. Его рука медленно убралась с бока Сынмина, оставив после себя пятно тепла на тонкой ткани футболки.

– Интересно, – наконец произнес он, его голос был ровным, аналитическим, как будто он только что провел удачный лабораторный опыт. Он поднялся с корточек, его взгляд еще раз скользнул по онемевшему Сынмину. – Продолжим наблюдение.

Он развернулся и вышел из комнаты, не оглядываясь. Дверь закрылась за ним с тихим щелчком замка.

Сынмин остался сидеть на полу, прижавшись к стене. Его пальцы дрожащими кончиками коснулись его собственных губ. Там, где секунду назад были губы Ли Минхо. Он чувствовал их отпечаток, их прохладу, их абсолютную, немыслимую реальность. Мир перевернулся. Страх никуда не делся. Но к нему добавилось что-то новое, пугающее и неизведанное. Смятение. И вопрос, который жгло сильнее любого страха: Что это было?

Коридор: Яблочное Наследие.

Феликс, выйдя из комнаты Сынмина, первым делом заметил злополучное яблоко, лежащее у его ног. Он наклонился, подобрал его, протер глянцевый бок рукавом худи о драгоценную кожуру и громко хрустнул, откусив большой кусок.

– М-м-м! Сочное! – провозгласил он, сок стекал по его подбородку. – А что? Выбрасывать добро? Никогда! К тому же, вдруг яд? Надо проверить. Я же заботливый. – Он снова хрустнул.

Джисон, стоявший чуть поодаль и все еще переваривавший идиотизм всей ситуации, уставился на него.

– Ты… ты серьезно? – выдавил он. – Это же… это же то самое яблоко! Из-за которого Банчан и Чанбин… – он не смог договорить, содрогнувшись. – Ты видел их лица? Они тебя убьют!

– Расслабься, – махнул рукой Феликс, жуя. – Я ж не виноват, что они такие неуклюжие. И что у них химтрасс между губ. Я просто утилизирую улику! – Он хитро подмигнул. – А если я помру – значит, яблоко и правда было отравлено, и я спас Сынмина! Я герой! А если нет – так вкусно же!

Джисон просто покачал головой, не в силах найти слова для такой наглости. Он бросил взгляд на дверь комнаты Сынмина, за которой остались только Минхо и его… "собственность". Он содрогнулся снова. Что там сейчас происходит? Лучше не думать.

Туалетная Трагедия: Часть Вторая.

Чанбин и Банчан двигались по коридору, как два снаряда, готовых взорваться от взаимного отвращения. Их цель была ясна: ближайшая уборная. Вымыть рот. Вымыть мозги. Стереть воспоминание о том кошмарном соприкосновении.

Они вошли в большую, стерильно-белую ванную комнату с несколькими раковинами из черного оникса. Банчан направился к дальней раковине, Чанбин – к ближней, стараясь держать максимальную дистанцию. Звук льющейся воды и яростного полоскания заполнил пространство.

– Я требую немедленной дезинфекции! – шипел Чанбин, намыливая руки до локтей и энергично трея губы. – Полной стерилизации! Возможно, даже дерматологической экспертизы! Я чувствую… я чувствую его слюну! Это биологическая атака!
– Заткнись, – рычал Банчан, плеская воду на лицо и яростно тебя щеки. – Или я засуну тебе мыло в глотку, чтобы ты помолчал. Навсегда.
– Это ты наступил на яблоко! – обвинил Чанбин, сплевывая пену. – Твоя неуклюжесть! Твоя… твоя чудовищная невнимательность к окружающей среде!
– Ты сам лез, как слепой щенок! – парировал Банчан, хватаясь за ополаскиватель для рта. Он налил полный колпачок и с ожесточением прополоскал рот, плеская жидкость.

Именно в этот момент в дверь вошел Чонин. Он остановился на пороге, его обманчиво мягкое лицо озарилось понимающей улыбкой. За ним, выглянув из-за плеча, был Джисон, прибежавший посмотреть, чем кончится мыльная опера.

– Ох, – произнес Чонин сладким голосом. – Кажется, я прерываю… гигиенический дуэт? Все в порядке, джентльмены? Никто не пострадал от… взаимного контакта?

Его слова были маслом в огонь. Чанбин, только что сплюнувший ополаскиватель, резко развернулся, чтобы ответить что-то язвительное. Банчан, отплевываясь от жидкости, тоже резко повернулся к Чонину, его лицо пылало от ярости и смущения.

Они не рассчитали траекторию.

В тесном пространстве между раковинами, отпрыгнув друг от друга, они… снова столкнулись. Грудью к груди. Лицом к лицу. Их головы, повернутые в сторону Чонина, по инерции…

Губы снова встретились. Твердо. Недвусмысленно. На сей раз не мимолетно, а с ощутимым, влажным чмоком, так как губы Чанбина были еще мокрыми от ополаскивателя, а Банчан не успел полностью закрыть рот.

Наступила мертвая тишина, нарушаемая лишь тихим бульканьем воды в раковине.

Глаза Чанбина и Банчана, расположенные в сантиметрах друг от друга, расширились до предела, отражая чистейший, немой ужас. Они замерли, как вкопанные, их тела напряжены до предела, губы все еще прижаты друг к другу в этом кошмарном, нелепом поцелуе.

Чонин прикрыл рот рукой, но его плечи заметно тряслись от беззвучного смеха, а глаза сияли чистейшим злорадством. Джисон просто уставился, открыв рот, его мозг явно отказывался обрабатывать информацию.

– Ох, – снова произнес Чонин, на этот раз с неподдельным восхищением. – Кажется, химия между вами… просто взрывоопасная. Прямо как в старых добрых романтических комедиях! Продолжайте, не стесняйтесь, мы уже уходим! – Он схватил ошалевшего Джисона за рукав и потянул за собой, притворно прикрывая глаза. – Нам неловко мешать такому… трогательному моменту воссоединения!

Дверь закрылась за ними. В туалете воцарилась тишина, более гнетущая, чем в склепе.

Банчан и Чанбин отпрыгнули друг от друга, как ошпаренные. Звук, который издал Банчан, был похож на рычание раненого медведя. Чанбин просто издал высокий, тонкий писк, похожий на звук лопнувшей игрушки. Он схватился за горло, его лицо стало цвета спелого баклажана. Банчан, не говоря ни слова, развернулся и со всей силы ударил кулаком по зеркалу над раковиной. Зеркало, сделанное из непробиваемого полимера, не разбилось, но треснуло паутиной, искажая отражение двух абсолютно сломленных мужчин.

Они больше не мылись. Они просто стояли, дыша тяжело, не глядя друг на друга, окруженные осколками своего достоинства и ароматом мятного ополаскивателя, смешанным с запахом полного, абсолютного, сюрреалистичного краха. Их война теперь перешла в стадию холодного, молчаливого, взаимного уничтожения взглядами. И оба знали: Чонин никогда не даст им забыть этот день. Никогда.

А в комнате Сынмина, на холодном полу, молодой человек все еще сидел, касаясь дрожащими пальцами своих губ, пытаясь понять, что только что произошло между ним и его хозяином, совершенно не подозревая о новом витке туалетного апокалипсиса, сотрясшего основу клана «Тень». В Спиральной Башне воцарился новый вид хаоса – хаос запретных экспериментов, яблочных последствий и поцелуев, которые не должны были случиться. Никогда.