Где любовь - преступление

Комната Сынмина. Утро.

Тусклый свет панели на потолке освещал Сынмина, сидящего на краю койки. Он держал в руках теплую фарфоровую чашку – Чанбин принес завтрак лично, что само по себе было странно. Не поднос с безликой массой, а настоящую еду: овсяную кашу с медом и кусочками запеченной груши, тост с авокадо и копченым лососем, стакан свежевыжатого апельсинового сока. Ароматы – сладкий, дымный, цитрусовый – витали в обычно стерильном воздухе, создавая сюрреалистичное ощущение нормальности.

Сынмин ел медленно, механически. Вкус еды был ярким, почти болезненным после синтетической пищи. Каждое движение было осторожным, как будто он ожидал, что еду отнимут, или что это последняя трапеза перед казнью. Ощущение чужой одежды – мягкой черной футболки Минхо, в которой он все еще был – напоминало о прошлой ночи. О тепле большой кровати, о гнетущем присутствии спящего хищника в двух шагах, о немыслимом факте: он спал в постели Ли Минхо. Страх никуда не делся, он лишь притих, превратившись в фоновое гудение под грудью, смешанное с тягучей, изматывающей стыдливостью. Он был ничтожеством, удостоенным необъяснимой, пугающей снисходительности.

Дверь распахнулась без предупреждения. Не Чанбин с его ледяной вежливостью, не Банчан с молчаливой угрозой. Ввалился Феликс.

Клоунада в Четырех Стенах.

Рыжие вихры Феликса торчали, как после удара током. На его лице красовалась широченная, неестественная ухмылка, растягивающая веснушчатые щеки до предела.

– Эгегей! Наш ценный экспонат проснулся! – протрубил он, размахивая руками, как дирижер оркестра сумасшедших. – Как самочувствие, солнышко? Не развалился за ночь? Говорят, наверху мягче, чем на полу! – Он подмигнул преувеличенно, заставляя Сынмина инстинктивно отодвинуться к стене.

Феликс плюхнулся на кровать рядом так, что пружины жалобно заскрипели. Он развалился, закинув ногу на ногу, демонстрируя яркие носки с пиксельными динозаврами, выглядывающие из-под мешковатых джинс.

– Чего киснешь, а? – он ткнул пальцем в воздух в направлении Сынмина. – Мы с Хёнджином тут мозговой штурм устроили. Решили – хватит тебе киснуть! Надо тебя, значит, развеселить. Поднять боевой дух! А то босс опять взбесится, а нам потом расхлебывать.

Как по сигналу, в дверном проеме, словно из самой тени, материализовался Хёнджин. Он вошел бесшумно, его длинные платиновые волосы были безупречно гладкими, собранными в низкий хвост. Его лицо – бледная, отточенная маска. Пустые серые глаза уставились на Сынмина, не выражая ровным счетом ничего.

– Феликс прав, – произнес Хёнджин своим ровным, безжизненным голосом. – Ты – скучный. Как… мокрая тряпка. – Он слегка наклонил голову, словно анализируя точность сравнения.

– Вот именно! – Феликс вскочил. – Мокрая тряпка! И мы сейчас тебя отожмем! Фигурально! – Он схватил единственную подушку на койке и швырнул ее в Сынмина со всей дури. Та ударила его в грудь, мягко шлепнувшись на колени.

Сынмин вздрогнул, уронив ложку в кашу. Он растерянно посмотрел на подушку, потом на Феликса.

– Лови! – Феликс заорал, хотя подушка уже была у Сынмина. – Видишь? Уже веселее! Теперь твой ход! Кидай в Хёнджина!

Хёнджин не пошевелился. Его пустой взгляд скользнул с подушки на Феликса.

– Нет, – сказал он просто.

– Ладно, ладно, не хочешь – не надо, – Феликс махнул рукой. – Тогда смотри! Оцени артистизм! – Он принял драматическую позу, одну руку прижал к сердцу, другую вытянул вперед, закатил глаза и завыл жалобным фальцетом: – "Оооох! Я бедный, несчастный Сынмин! Мир так жесток! Все меня ненавидят! Жизнь – большая злая шутка! Позовите мне психолога, я плакать хочууу!"

Сынмин замер. Его губы дрогнули. Это было… нелепо. Абсурдно. Видеть хакера клана, человека, способного обрушить целые сектора инфраструктуры Элизиума, кривляющимся как клоун в его камере, было сюрреалистично до головокружения.

Хёнджин наблюдал за Феликсом секунду, потом медленно повернулся к Сынмину. Его лицо оставалось абсолютно серьезным, каменным. Но вдруг… его тонкие губы растянулись в широкую, совершенно неестественную улыбку, обнажая ровные белые зубы. Брови взметнулись к линии волос, глаза неестественно округлились, став похожими на блюдца. Это была карикатура на радость, выполненная с леденящей точностью. Он не издал ни звука.

– Ну? – спросил он своим обычным, мертвенным тоном, глядя на Сынмина не моргающими, широко раскрытыми глазами-блюдцами. – Смешно?

Сынмин фыркнул. Звук вырвался самопроизвольно, короткий и резкий, больше похожий на всхлип. Он тут же зажал рот рукой, глаза расширились от ужаса. Он только что… фыркнул? Насмех? Над Хёнджином? Перед ним стоял человек, про которого ходили легенды, что он может убить десяток людей за пять минут и не вспотеть, и этот человек корчил ему рожи!

– Оооо! – завопил Феликс, указывая на него пальцем. – Он фыркнул! Видал, Хёнджин? Он почти улыбнулся! Почти! Работаем, коллега, работаем! – Феликс запрыгал на месте, как на пружинах. – Теперь твоя очередь, Сынмин! Сделай смешное лицо! Ну же! Покажи язык! Или скоси глаза! Вот так! – Он скосил глаза к носу, высунул язык и начал трясти головой, издавая булькающие звуки.

Хёнджин продолжал стоять со своей жуткой улыбкой-маской.

Сынмин смотрел на них, на Феликса, прыгающего и булькающего, на Хёнджина с его застывшим лицом клоуна-убийцы. Его грудь сжало. Не от страха. От чего-то другого. От абсурда, от нелепости ситуации, от напряжения, искавшего выхода. Уголки его губ предательски задрожали. Он попытался сжать их, но они снова дрогнули. Из его горла вырвался странный звук – нечто среднее между стоном и сдавленным смешком.

– Видишь! Видишь! – заорал Феликс, прекращая прыжки. – Он пытается! Он хочет! Еще чуть-чуть! Представь, что босс в розовых тапочках! Или что Чанбин поет оперу в душе! Ну же!

Вмешательство Психолога.

Дверь открылась резко и бесшумно. На пороге стояла доктор Йеджи. Ее темно-серый костюм был безупречен, волосы убраны в тугой пучок. Ее янтарные глаза, холодные и аналитические, скользнули по Феликсу, застывшему в позе с высунутым языком, к Хёнджину с его жуткой улыбкой, затем к Сынмину, чье лицо все еще боролось между ужасом и зарождающейся истерикой.

– Мистер Ли, Мистер Хан, – ее голос был ровным, как поверхность озера перед бурей, но в нем прозвучала сталь. – Вы что здесь делаете?

Феликс мгновенно выпрямился, приняв вид невинного школьника, пойманного за шалостью. Он сглотнул.

– Доктор! Мы… э… просто проводили… сеанс социальной интеграции! – выпалил он. – Снимали стресс! Юмор – лучшее лекарство, верно?

Хёнджин медленно, как автомат, вернул свое лицо в привычное каменное, безэмоциональное выражение. Он даже не взглянул на доктора.

– Объект демонстрировал признаки аффективной реакции, – произнес он своим монотонным голосом. – Эксперимент по стимуляции положительных эмоций был частично успешен.

Йеджи не дрогнула. Она шагнула в комнату.

– Ваши методы… оригинальны, – сказала она, и в ее голосе не было ни капли одобрения. – Однако сеанс терапии мистера Ли Сынмина начался пять минут назад. Ваше присутствие здесь не только нежелательно, но и нарушает терапевтический процесс. Пожалуйста, покиньте помещение. Немедленно.

Ее последние слова повисли в воздухе неоспоримым приказом. Хёнджин развернулся на каблуках и вышел беззвучно, как призрак. Феликс закатил глаза, но поплелся следом, на ходу бросив Сынмину:

– Не забывай тренироваться! Улыбайся зеркалу! И подумай над тапочками босса! Это ключ!

Дверь закрылась за ними. Наступила тишина, нарушаемая лишь учащенным дыханием Сынмина. Йеджи подошла к койке, ее взгляд скользнул по недоеденной каше, по подушке на полу, по лицу Сынмина, на котором еще читались следы растерянности и какого-то дикого, неконтролируемого напряжения.

– Как ты себя чувствуешь сейчас? – спросила она, садясь на стул, принесенный, видимо, для нее. Она достала свой тонкий планшет.

Сынмин опустил глаза. Он все еще чувствовал дрожь в руках, странное подергивание в уголках губ. Он боялся посмотреть на нее.

– Я… не понимаю, – прошептал он. – Зачем они это делали?

– Возможно, они искренне пытались помочь, – ответила Йеджи, ее пальцы замерли над экраном планшета. – Пусть и весьма своеобразными методами. Мистер Хан Феликс обладает высоким эмоциональным интеллектом, хотя и маскирует его под дурашливость. Мистер Ли Хёнджин… следует указаниям. Босс приказал им "решить проблему". Они пытались. – Она сделала паузу. – Ты боишься их?

Сынмин задумался. Страх перед Минхо был всепоглощающим, животным. Страх перед Банчаном – холодным и рациональным. Страх перед Хёнджиным – глубоким, инстинктивным, как перед ядовитой змеей. Но Феликс… Феликс казался хаотичным, но не злобным. Сейчас, после этой клоунады…

– Нет, – сказал он тихо. – Не Феликса. Хёнджина… да. Всегда.

Йеджи кивнула, делая пометку.

– А его? – она не уточняла, кто "он". Это было не нужно.

Сынмин сжал кулаки на коленях. Образ Минхо вчерашнего – яростного, потом неожиданно приказавшего умыться, потом… пригласившего в свою постель – смешался в голове с образом Минхо, читающего ему нотации утром. Хаос.

– Я не знаю, чего он хочет, – выдавил он. – От меня. Вообще. Почему я здесь? Почему… вчера? Почему не убил? – Его голос сорвался на последних словах.

Йеджи смотрела на него, ее янтарные глаза казались глубже обычного.

– Возможно, – произнесла она медленно, почти задумчиво, – он и сам этого не знает. Система СБК навязала ему то, чего он не выбирал. Ты – символ этой несвободы. Его реакция – гнев на систему, проецируемый на тебя. Но иногда… – она слегка наклонила голову, – даже самые рациональные системы дают сбои. Даже в самых контролируемых средах возникают… непредвиденные переменные. Возможно, ты – его переменная. И он пытается понять, как с тобой обращаться. Вчерашняя ночь… могла быть экспериментом. Попыткой контроля. Или… чем-то еще.

Она замолчала, дав словам повиснуть в воздухе. Сынмин чувствовал, как его разум пытается осмыслить это, но спотыкается о стену страха и непонимания. Переменная? Эксперимент? Это не делало его положение менее ужасным.

– Сейчас нам нужно сосредоточиться на тебе, – Йеджи вернулась к своему профессиональному тону. – На твоем состоянии. Ты спал? Как сон?

Кабинет Минхо. Тем временем.

Минхо сил за своим массивным черным столом из полированного дерева. Перед ним, рядом с голографическими дисплеями с отчетами о поставках оружия и схеме кибератак на конкурентов, лежала книга. Не электронная таблица, не план операции. Книга.

Ее обложка была сделана из потертой темно-бордовой кожи, без названия, без опознавательных знаков. Переплет старый, корешок потрескавшийся. Она выглядела древней, чужеродной в этом ультрасовременном кабинете. Доктор Йеджи вручила ее ему час назад со словами: "Прочтите. Это может дать вам… альтернативные инструменты воздействия. Запрещенные, но эффективные. Будьте осторожны".

Он отложил все дела. Любопытство, смешанное с глубоким презрением к предмету, заставило его открыть ее. Запах старой бумаги, пыли и чего-то сладковато-терпкого ударил в нос.

Запретные Страницы.

Страница 1:
"Трактат о Той, Что Была Забыта: Искусство Влечения и Подчинения Через Нежность".
Подзаголовок: "Для тех, кто смеет владеть не только телом, но и тенью души".

Текст был написан от руки, изящным, старомодным почерком, местами выцветшим. Стиль был архаичным, почти поэтичным, что контрастировало с утилитарной жестокостью мира Элизиума.

"В эпоху Льда Чувств, когда Сердца скованы Контрактами, а Души отданы в Аренду Государству, Искусство Истинного Влияния кажется утраченным. Но Оно живет здесь, в этих страницах, как тлеющий уголь под пеплом Запрета. Забудь о принуждении железа и страха. Есть цепи невидимые, сплетенные из взгляда, прикосновения, шепота. Цепи, которые не ломают, а опутывают. Которые не подчиняют силой, а заставляют жаждать подчинения. Это Искусство Любви. Не той слабой, болезненной любви, что запрещена Указами, а Любви как Оружия. Как Абсолютной Власти."

Минхо хмыкнул с презрением. Любовь как оружие? Абсурд. Оружие – это пуля, нож, яд. Что может быть сильнее страха смерти? Он хотел отшвырнуть книгу, но что-то заставило его перевернуть страницу. Может, чистый скепсис. Может, тень сомнения, брошенная Йеджи.

Страница 5:
"Глава Первая: Язык Тела, Которому Не Учат".
"Первое оружие – не слово, а молчание. Не действие, а его намек. Взгляд, задержанный на мгновение дольше положенного. Не на лице – на губах. На изгибе шеи. На дрожи пальцев. Это не взгляд оценки собственности. Это взгляд голода. Голода, который ты не удовлетворяешь, а лишь подкармливаешь. Пусть объект почувствует тепло этого взгляда, как солнце на коже после долгой зимы. Пусть задумается: почему? Что во мне вызывает этот интерес? Сомнение – первая трещина в броне безразличия."

Минхо вспомнил, как смотрел на Сынмина вчера, когда тот умывался. На его худую спину, на выступающие лопатки, на бледную кожу. Это был взгляд оценки? Отвращения? Или… чего-то еще? Он сжал челюсть. Глупости.

Страница 12:
"Прикосновение: Искра и Пожар".
"Случайность – твой союзник. Легчайшее, мимолетное касание. Тыльной стороной пальцев по тыльной стороне ладони, когда передаешь что-то. Плечом к плечу, проходя в дверном проеме. Не хватай. Не удерживай. Коснись и отпусти. Как раскаленное железо касается воды – шипит и испаряется, оставляя ожог воспоминания и вопрос. Почему его кожа кажется такой…? Почему это простое касание заставило сердце биться чаще? Создай дефицит прикосновения. Пусть тело запомнит его тепло и начнет жаждать повтора."

Минхо вспомнил, как его пальцы сжали тонкое запястье Сынмина, когда он тащил его в ванную. Как холодная кожа под его пальцами. Это было грубо, не мимолетно. Но реакция… Сынмин замер, перестал дышать. От страха? Или от чего-то другого? Он снова перевернул страницу, уже с меньшим скепсисом.

Страница 18:
"Близость Без Проникновения: Сила Присутствия".
"Делить пространство – мощный ритуал. Не место на совещании, а пространство вне утилитарности. Предложи чай. Раздели трапезу. Позволь присутствовать, пока ты занят своим делом. Пусть он сидит в углу твоего кабинета, пока ты работаешь. Не как слуга, не как охранник – как… тень. Привыкание к присутствию – первый шаг к привыканию к сущности. Пусть твой запах, звук твоего дыхания, ритм твоих движений станут для него фоном его существования. А потом – лиши этого фона. И наблюдай пустоту, которую оставишь. Пустота будет звать обратно."

Вчерашняя ночь… Сынмин на полу у кровати. Потом… в самой кровати. Его неровное дыхание, его тепло рядом. Это было именно так? Попытка сделать его присутствие… привычным? Фоном? Минхо почувствовал странное напряжение в затылке. Он не планировал этого. Это был импульс. Гнев. Желание контроля. Но результат… совпадал с тем, что было написано в этой запретной книге.

Страница 25:
"Слова, Которые Не Говорят О Контракте".
"Забудь о статусах. Забудь о 'супруге по контракту', о 'собственности'. Обращайся по имени. Говори о чем-то, что не касается правил, обязанностей, угроз. О погоде за окном (если можешь ее увидеть). О вкусе чая. О странной птице, пролетевшей мимо. О воспоминании – своем, не его. Создай иллюзию нормальности. Иллюзию, что между вами может быть что-то помимо цепи Контракта. Это самый опасный соблазн – соблазн человечности в бесчеловечном мире. Он будет сопротивляться. Но семя будет посеяно."

Минхо откинулся на спинку кресла, закрыв глаза. Его пальцы постукивали по ручке кресла. "Сынмин". Он редко называл его по имени. Обычно "ты", "тварь", "пыль". О чем с ним говорить? О чем? О том, как смог Нижних Уровней сегодня особенно едок? О том, что чай, который пьет Минхо, стоит больше, чем Сынмин заработал бы за десять лет? Бессмыслица. Опасная бессмыслица.

Страница 32:
"Риск и Награда: Когда Слабость Становится Силой".
"Покажи уязвимость. Микроскопическую. Краешек несовершенства. Усталость после долгого дня. Легкое раздражение на глупый отчет. Не брань, не ярость – усталое разочарование. Позволь увидеть, что ты не только Сталь и Гром. Что под маской Повелителя есть человек, который устает. Это не ослабит тебя в его глазах. Это сделает тебя… реальным. А реальность – магнит для тех, кто жил среди иллюзий и страха. Он начнет гадать: что еще скрывается за маской? И этот вопрос станет его тюрьмой."

Минхо резко открыл глаза. Показать слабость? Этому… этому существу? Перед ним, который дрожал от одного его взгляда? Это было немыслимо. Само предложение вызывало прилив ярости. Слабость – смерть. В его мире. В его положении.

Он швырнул книгу на стол. Она шлепнулась рядом с голограммами, старомодная и неуместная. Чистая ересь. Опасная, подрывная ересь. Он должен был сжечь ее. Немедленно. Отдать Хёнджину, чтобы тот утилизировал без следа.

Его рука потянулась к книге, чтобы схватить и выбросить в плазменный утилизатор. Но пальцы замерли в сантиметре от потертой кожи переплета. Он вспомнил бледное, заплаканное лицо Сынмина на полу. Его дрожь. Его немой ужас. Вспомнил его в своей футболке, слишком большой для его худого тела. Вспомнил его дыхание во сне, тихое и ровное, в его собственной постели. Вспомнил этот… этот сдавленный звук, похожий на смешок, когда Феликс и Хёнджин дурачились. Звук, который он никогда раньше от него не слышал.

Ярость сменилась холодной, расчетливой мыслью. Йеджи была права. Психотропы и изоляция не работали. Угрозы лишь усугубляли. Физическое устранение было чревато проблемами. Что оставалось? Игнорировать проблему? Но проблема орала по ночам и падала в обморок.

Он посмотрел на книгу. "Оружие". "Цепи невидимые". "Абсолютная Власть". Слова были слащавыми, но идея… Идея обладания не только телом, но и… реакциями? Желаниями? Быть не только источником страха, но и источником… чего-то еще, чего Сынмин будет жаждать? Это звучало как высшая форма контроля. Более изощренная, чем нож или клетка.

Его пальцы не сомкнулись на книге, чтобы выбросить. Они легли на потертый переплет. Он открыл ее снова, наугад.

Страница 48:
"Маленькие Дары: Символы Внимания".
"Не роскошь. Не то, что куплено за кредиты. Что-то простое. Единичную ягоду с твоего завтрака. Книгу (если он умеет читать). Цветок, сорванный мимоходом (если такие еще растут). Скажи: 'Попробуй, это вкусно' или 'Это напомнило мне тебя'. Не объясняй, почему напомнило. Пусть гадает. Пусть ищет связь. Дар без повода – это взлом в защите разума. Это сигнал: 'Я думаю о тебе вне рамок Контракта'. Это семя, которое прорастет сомнением, а потом – надеждой. А надежда – самая прочная цепь."

Минхо смотрел на страницу. "Напомнило мне тебя". Что могло напомнить ему Сынмина? Голодную, затравленную крысу? Лужицу рвоты на полу? Его собственную немыслимую слабость?

Он медленно закрыл книгу. Не чтобы выбросить. Чтобы спрятать. В верхний ящик стола, под стопку отчетов о финансовых махинациях конкурентов. Замок щелкнул.

Он подошел к окну, глядя на вечно затянутое смогом небо Элизиума. В его голове, обычно занятой схемами, контрактами и угрозами, крутились абсурдные слова: "взгляд голода", "мимолетное касание", "маленькие дары". И образ Сынмина. Не дрожащего от страха, а… смущенно отводящего глаза. Или, возможно, принимающего ягоду с его тарелки.

Это было безумие. Опасное, запретное безумие. Но что, если… Что, если это сработает? Что, если он сможет превратить эту слабую, плаксивую обузу в… в нечто иное? В нечто, что будет смотреть на него не только со страхом? В нечто, что будет хотеть его присутствия? Его одобрения? Его… взгляда?

Контроль. Это всегда было о контроле. И этот путь, путь из запретной книги, обещал контроль более глубокий, более тотальный, чем он мог достичь угрозами. Контроль над самой душой.

Минхо повернулся от окна. Его лицо было непроницаемым, но в глубине черных глаз горел холодный, расчетливый огонь азарта. Новый эксперимент начинался. И подопытный кролик ждал в своей клетке на Северном крыле.