Госпожа и Тень

Игра началась, но поле битвы вдруг опустело. Улыбка Анны, похожая на азартный оскал, медленно угасла, уступив место живому, неутолимому любопытству. Она смотрела на Кэролайн так, словно ожидала следующего хода в партии, правила которой внезапно изменились.

Тишина в гостиной загустела, став почти осязаемой. Её нарушало лишь нервное шуршание шёлкового платка в пальцах маркизы Клео. Та бросала растерянные взгляды то на мужа, то на дочь, и всё её существо, казалось, молило об одном — исчезнуть.

Маркиз Винсент не двигался. Он смотрел на свою дочь долгим, тяжёлым взглядом, и в этом взгляде не было привычного гнева. Было нечто хуже — всеобъемлющее разочарование. Наконец, он медленно провёл рукой по лицу, и из его груди вырвался тихий, усталый вздох.

Он поднялся.

— Леди Анна, — его голос прозвучал ровно и безжизненно, — приношу свои извинения за... атмосферу. Боюсь, моя дочь унаследовала от своей покойной тётки не только имя, но и склонность к драматическим заявлениям.

Он произнёс это так, словно Кэролайн не было в комнате, после чего повернулся к жене.

— Дорогая, я полагаю, нам стоит оставить девушек. Возможно, наедине им будет проще найти общий язык.

Властно взяв супругу под руку, он вышел, не удостоив дочь взглядом.
Это была не вспышка ярости. Это была публичная капитуляция. Демонстративное отречение от проблемы, которую он больше не намерен был решать.

Дверь за маркизом и маркизой бесшумно закрылась.

Марта, застывшая у столика, боялась даже дышать. Она видела, как замерла её госпожа, ощущая себя одновременно и победительницей, и сиротой, оставленной на пороге чужого дома.

Анна первой нарушила молчание. Она грациозно поднялась, подошла к чайному столику и с невозмутимым видом налила себе ещё чаю, словно находилась у себя дома. Этот жест был красноречивее любых слов.

— Нам больше ничего не понадобится, — мягко сказала она, не глядя на служанку.

Это был приказ. Марта сделала короткий реверанс и, бросив на свою госпожу полный тревоги взгляд, бесшумно выскользнула из комнаты.

Дверь за горничной закрылась. Теперь они остались по-настоящему наедине. Вежливая светская игра окончилась. Кэролайн ощущала на себе взгляд Анны — изучающий, пронизывающий, срывающий все маски.

Леди Роган не спешила. Она сделала глоток чая, её взгляд скользнул по портрету на стене, по корешкам книг в шкафу, и лишь затем медленно, неспешно вернулся к Кэролайн. 

— Знаешь, — её голос прозвучал мягко, почти нежно, — когда я получила приглашение, я думала... мы будем вспоминать былое. Но сейчас, глядя на тебя, я ловлю себя на мысли, что всё-таки не узнаю тебя. Не внешне, нет. 

Она повернулась, и её улыбка была тёплой, но глаза оставались холодными и внимательными.

— Та Кэролайн, которую я помнила, была идеальной, но до ужаса предсказуемой. А сейчас... Меня просто не оставляет чувство, будто смотрю на безупречную копию. Все черты те же, манеры отточены... но...

— Жизнь вносит коррективы, — наконец прозвучал ответ, тихий и ровный. — Мы все меняемся, Анна. Даже ты.

— О, конечно, — легко согласилась та. — Но есть изменения, которые идут изнутри. А есть... другие. Как если бы художник взял старый портрет и переписал его поверх прежних красок. Со стороны — та же картина. Но если приглядеться... видны следы другой кисти.

Кэролайн почувствовала, как ладони мгновенно стали ледяными и влажными. Она сжала их в кулаки, пряча в складках тёмной ткани, ногти до боли впились в кожу. Она заставила себя смотреть на Анну прямо, не отводя взгляда, хотя всё её существо кричало, требовало бежать и спрятаться. 

— Мне интересно, Кэролайн, чья же рука коснулась твоего холста? И что она пыталась скрыть?

Вопрос повис в воздухе, острый и безмолвный.
«Она видит. Она что-то видит.» 
Кэролайн чувствовала, как стынет кровь, но её лицо оставалось бесстрастным. 

— Ты становишься поэтичной, Анна, — парировала Кэролайн, надеясь, что холодность в голосе девушка примет за надменность, а не за страх.

— Напротив, я никогда не чувствовала себя более ясно, — её взгляд стал пристальным, почти хищным. — Видишь ли, есть одна вещь, которую невозможно подделать. Один единственный взгляд, одно неуловимое движение, которые принадлежат только тебе. Та девочка, когда чувствовала себя загнанной в угол,...—

Она сделала искусную паузу, вышагивая небольшой круг вокруг Кэролайн, словно рассматривая статую.

— ...в её глазах читался вызов. Огонь. А в твоих... — Девушка остановилась и наклонилась чуть ближе, понизив голос до интимного, доверительного шёпота. — В твоих я вижу лишь пустоту. Словно ты смотришь на этот мир из-за толстого стекла. Скажи мне, что ты видишь по ту сторону? Или... кого?

Это было уже не предположение. Это был почти что диагноз. Точный, безжалостный и попавший прямо в цель.

Кэролайн почувствовала, как земля уходит из-под ног. Весь её тщательно выстроенный фасад трещал по швам под напором этой проницательности. Она не знала, что ответить. Любое слово могло стать признанием.

И тогда она выбрала единственно верную тактику — она замолчала. Просто смотрела на Анну, позволив той самой «пустоте» в своих глазах стать её щитом и ответом одновременно.

Анна выдержала её взгляд несколько долгих секунд, и на её губах медленно расцвела странная, одержимая улыбка. В ней не было торжества. Было нечто большее — жгучий, ненасытный интерес.

— Что ж, — сказала она, направляясь к двери. — Картина всё ещё прекрасна. Но теперь в ней есть тайна. А тайны... они так манят, не правда ли? До завтра, Кэролайн. 

Кэролайн осталась стоять посреди опустевшей гостиной, прислушиваясь к оглушительному стуку собственного сердца. Она не чувствовала облегчения. Лишь смену одного страха — страха разоблачения — на другой, более холодный и липкий. Она отбила атаку, но война обернулась чем-то совершенно иным — охотой.

Девушка не помнила, как дошла до кресла у окна. Ноги подкосились, и она тяжело рухнула в его бархатные объятия. Комната медленно плыла перед глазами.
Кэролайн закрыла веки, пытаясь отогнать пронзительный образ Анны. Но в темноте её не ждал покой.

Запах роз и лимонного воска исчез. Его сменил другой, до боли знакомый аромат — сухая, сладковатая пыль старых книг и типографическая краска. Тиканье часов превратилось в гулкое, монотонное жужжание люминесцентных ламп. Вместо нежного шёлка под её пальцами оказалась жёсткая, колючая ткань школьной формы.

                                                                    ***

...Она сидела в классе, на самой последней парте у окна. Её звали не Кэролайн. Её звали Мина. Рядом не глядя на неё сидела Юнхи. Её внимание было приковано к сложному уравнению в учебнике, но их колени соприкасались и это прикосновение было привычным и успокаивающим.

Тишину нарушил скрип двери. Вошёл староста класса с распечаткой в руках. Внутри у Мины всё холодело. Результаты итогового экзамена. Отец вчера вечером сказал ей: «Второе место — это первое место среди проигравших. Не забывай об этом».

Лист повесили на доску объявлений у входа. Мина не спешила. Она знала, что будет первой. Она всегда была первой, до того, как в их элитной школе появилась эта тихая, упрямая девочка по стипендии.

Юнхи подняла на неё глаза. В них не было тревоги, лишь спокойное любопытство.
— Пойдёшь смотреть? — тихо спросила она.
— Потом, — бросила школьница, делая вид, что увлечена книгой.

Юнхи встала. Её движения были плавными, бесшумными. Мина следила за ней взглядом, за её тёмными волосами, собранными в простой хвост, за её идеально прямой спиной. Она видела, как девушка остановилась у доски. Видела, как та на мгновение замерла, а потом медленно повернулась. На её лице не было триумфа. Лишь тень лёгкой, почти виноватой улыбки.

Мине не нужно было идти. Она всё поняла.

Когда Юнхи вернулась и села на своё место, она тихо сказала:
— Кажется, мне просто повезло.

В тот момент Мина почувствовала, как внутри неё что-то оборвалось. Она чувствовала радость за свою подругу. Искреннюю, тёплую радость. Но под ней, было что-то мутное, колючее, безобразное. Голос отца в голове звучал оглушительно: «Первое место среди проигравших».

— Что ты, — заставила она себя улыбнуться. — Ты это заслужила. Ты гений, Юнхи.

Школьница снова улыбнулась, той самой искренней, обезоруживающей улыбкой, от которой у Мины всегда теплело на душе. Но не сегодня. Сегодня от этой улыбки ей стало дурно.

В тот момент, на одно уродливое, постыдное мгновение, она её почти ненавидела.

                                                                ***

Кэролайн резко открыла глаза. Она сидела в том же кресле, в той же тихой гостиной. За окном светило яркое солнце, окрашивающее комнату в золотые тона. Но тошнотворное чувство из воспоминания никуда не делось. Оно осталось с ней, поселившись где-то глубоко в груди.

Она снова была второй. Снова кто-то другой был идеальным, безупречным, достойным похвалы. Снова рядом с ней была душа, чьё присутствие вызывало в ней одновременно и тягу, и глухую боль, а еще...ненависть к себе.
Это чувство было знакомым, как яд, к которому выработалась привычка. Оно было её тенью, её проклятием, перешедшим по наследству от Мины к Кэролайн.

Госпожа сжала подлокотники кресла так, что тонкая резная древесина затрещала. Нужно было двигаться. Нужно было что-то делать. Сидеть в этой бархатной ловушке значило позволить призракам прошлого и угрозам настоящего сожрать её заживо.

Словно отвечая на её безмолвный призыв, дверь в гостиную приоткрылась. На пороге возникла Марта. Она стояла, не решаясь войти, с лицом, на котором застыла смесь тревоги и решимости.

— Миледи? — её голос прозвучал тише обычного, словно она боялась спугнуть хрупкое равновесие в комнате. — Вам... плохо?

Кэролайн медленно перевела на неё взгляд. Глаза Марты были тёплыми и такими живыми. В них не было оценки. В них было участие. И в этот миг это участие казалось единственной реальной вещью во всём этом кошмаре.

— Нет, — голос Кэролайн сорвался в хриплый шёпот. Она прочистила горло. — Заходи.

Марта неслышно закрыла дверь и подошла, остановившись на почтительном расстоянии. Её взгляд скользнул по сжатым до белизны костяшкам пальцев госпожи.

— Она... леди Анна... она ушла? — осторожно спросила горничная.

— Ушла. — подтвердила Кэролайн. Девушка снова почувствовала ту самую пустоту, о которой говорила Анна. Но теперь она была обжигающе горькой. — Это не конец. Это только начало.

Она оторвала взгляд от Марты и уставилась в окно, на яркий, беззаботный день.

— Она что-то знает, Марта. Или догадывается. Она... видит трещины.

Марта нахмурилась, её брови сдвинулись в искреннем, сосредоточенном усилии понять.
— Какие трещины, миледи? Я... я ничего не вижу. Вы всегда так... безупречны. — Она произнесла это не как лесть, а как факт, и в её простоте была какая-то мучительная для Кэролайн несправедливость.

— Безупречность — это самая дорогая и самая тесная маска из всех возможных. И я ношу её так плохо, что её начинают замечать даже со стороны.

Госпожа резко поднялась с кресла, заставив себя выпрямиться. Слабость и тошнота отступали, сменяясь знакомым, острым, как бритва, адреналином. Страх никуда не делся, но он превратился в топливо.

— Анна будет искать доказательства, — тихо, почти про себя, проговорила Кэролайн, глядя на своё отражение в окне. — Значит, и мы не будем сидеть сложа руки.

Она повернулась к Марте. И в её глазах, таких пустых несколько минут назад, снова зажегся тот самый огонь, который когда-то видела Анна. Огонь загнанного в угол зверя, готовящегося к борьбе.

— Мы, миледи? — тихо переспросила Марта.

— Мы, — твёрдо подтвердила Кэролайн. — Ты сказала, что всегда рядом. Мне нужен кто-то, кто знает правду. Или, по крайней мере, её часть. Мне нужен кто-то, кому я могу доверять. Ты готова стать этим человеком, Марта? Не служанкой для безупречной леди, а... союзником для той, что прячется внутри?

Марта замерла, её глаза расширились. Это был не приказ госпожи. Это было приглашение в самое сердце тайны, которая пожирала Кэролайн изнутри. Она видела страх в её глазах, но видела и стальную решимость. Марта не понимала, о чём речь, но её сердце, более проницательное, чем разум, сжалось от жалости и чего-то ещё, более тёплого и преданного.

Она выпрямилась, и её простое, веснушчатое лицо стало неожиданно твёрдым.

— Я уже сделала свой выбор, миледи. Ещё тогда, в саду. Я ваш союзник.

Кэролайн кивнула, и на её лице на мгновение мелькнуло нечто похожее на облегчение.

— Хорошо. Тогда первое, что нам нужно сделать... — Она подошла ближе, и её шёпот стал тихим, но чётким. — ...это стереть все следы. 

— Следы чего, миледи?

— Себя, — прошептала Кэролайн. — Той, кем я была, когда только оказалась здесь. Мои записи. Все. Мы сожжём их.

Марта, всё так же не понимая сути, но безоговорочно доверяя отчаянию в голосе госпожи, лишь кивнула.

— Как прикажете, миледи.