Break the silence

Знаете, что это? — Внешний вид робота с избытком только что влитого масла, где скованность пикирует в «нет», а движения перестают создавать режущие изнутри звуки. Это шаг в пропасть, выдуманную сознанием. Нет дна и возможности туда упасть, ведь здесь всё подчинено законам гравитации. Чимин приближается к нему в сопровождении непривычной невесомости, а бывшую опору не колышет: она продолжает выплёвывать битые стёкла и резать окровавленные босые подошвы. Держит при себе, рассчитывая на то, что Чимин остановится. Шаг — нестерпимая боль. Ещё один — судороги и отмирание тканей. А дальше уже всё равно. А дальше уже ничего не чувствуешь.

Сначала думаешь, что спишь. Потом надеешься. Ещё чуть-чуть и начинаешь бояться обратного. Молишься, хрен знает кому, лишь бы всё оказалось правдой.  Щипаешь руки, дабы убедиться, что всё-таки не сон, и плачешь. Только не глазами: глазами унизительно. Льёшь слёзы внутри, потому что так безопаснее всего.

Недели три прошло где-то, да? Смешно, наверное, зарываться в самом тухлом песке ради успокоения, но всё равно продолжать считать дни этого глупого «на расстоянии». Чимин никогда не мог решительно захлопнуть дверь своему прошлому, ведь это значит навсегда, а навсегда больно. Если в той жизни было что-то светлое, цепляющее изнутри, Чимин оставит для него приоткрытую. Дословно: «Лучше не входи, но если очень хочешь...»

Интересно, а что чувствует Юнги? Что видит, моргая длинными ресницами под слегка отросшей и запутанной чёлкой? Замечает ли он, как Чимин постоянно спотыкается? Как трясётся и сгибается втрое, словно жертва высокого давления? Романтичного Юнги Чимин знал всего пару часов, а вот с грубым и бессердечным Мином они дружили куда продолжительней. Горький опыт нашёптывает: смеётся, но сегодня его подачкам желательно отправиться в закупоренный ящик, а ещё лучше — под землю.

Знаете, что это? — Настоящая реакция и никакой игры в «я сделаю так, потому что так лучше». Чимин вытягивает руку вперёд, тянется в пустоту, стараясь нащупать и схватить. Ему сложно поднять голову и впереться взглядом. Ему претит смотреть сейчас, но совсем нет — просто взять за руку. Взглянуть на аккуратную маленькую ладонь, извиниться за всё на свете, расцеловать каждый пальчик, оставляя свою печать хозяина, и тихо стоять в тишине под А капеллой бешеных чувств. Только, похоже, Чимин захотел этого на мгновение позже него. Юнги опережает неуверенный жест и накрывает Пака разливающим ощущением покоя. Сначала руку, а потом и всё тело: жадно прижимает к себе и упирается носом в шею, вдыхая дурманящий запах чиминовского парфюма, сладко скуля о наслаждении.

Им опять управляют, только Чимин совсем не сопротивляется. Молчит, когда отстраняются и быстро тянут вперёд, волоча куда-то за собой. Разглядывает обтянутую серым пиджаком спину и самую малость улыбается словосочетанию «Юнги и деловой костюм». У Чимина нет ни желания, ни права сопротивляться, он даже не смотрит по сторонам и просто идёт за ним, потому что верит. А ещё он ощущает их влажные ладони. Именно их, а не только его.

В момент, когда ледяной воздух, будоража тело колкими мурашками, неожиданно прилипает к горячему лицу, Чимин понимает, как же ему было неимоверно жарко. Оказавшись на каком-то балкончике с видом на ослепительно-ночную жизнь города, Пак перестаёт чувствовать непонятный страх, блокирующий все эмоции. Он остался там, за огромными стеклянными дверьми душного помещения. Теперь есть только они. И освежающий морозный ветер.

— Я боялся, что ты убежишь, — Юнги вновь тянет Чимина к себе, сжимает, как самое ценное в мире, и взволнованно стучит зубами, — так боялся, что не придумал, как действовать дальше.

— Прости меня, Юнги. Прости, пожалуйста.

Чимин плачет, трётся носом об его галстук и безостановочно ревёт. Руки из последних сил держатся за рубашку, а ноги выдохлись окончательно и уже не могут стоять без посторонних сил. Пак падает на колени, таща Юнги вниз, и просто кричит от боли. Орёт, как окончательно потерявший гордость, униженный и полностью разбитый. Как человек, предпочитающий ложную отраву вместо болезненной правды:

— Я такое ничтожество, я...

Юнги заставляет замолчать одной лишь улыбкой. Такой широкой, превращающей глаза в тонкую линию меж складками кожи, но всё равно бесконечно красивой и доброй. Юнги ничего не стоит провести пальцем под чиминовскими глазами, сказать «дурачок» и, нежно зажав в ладонях щёки, медленно приблизить к себе и сладко поцеловать. Сначала просто коснуться, потом жадно оттянуть губы, грея их от жгучего мороза, проникнуть внутрь и продвинуться дальше, теряя самообладание и возможность сохранять прежнюю сдержанность.

— Ты у меня такой глупый, Чимин-а. Извиняешься за то, что я конченый мудак?

Его «у меня» — как луч в беспросветном  мраке, живой цвет в бескрасочной материи и движение в безвременном пространстве. «У меня» в качестве «мы» — исцеление для не затянувшихся ран.

Юнги зарывается руками в шелковистые рыжие волосы, целует глубоко и страстно, словно голодный зверь, воет от стремления разорвать на части. Им холодно и одновременно жарко. Прикосновения друг к другу обжигают, разогревают кровь, вырабатывая пот и желание раздеться. Скинуть с себя всё, чтобы стать ближе, ощупать голую кожу не только на открытых местах и осуществить давно желанные потайные мысли. Выпустить наружу настоящие, когда возможность наконец-то позволяет.

Оттягивая Чимину галстук, Юнги радостно смеётся ему в лицо и произносит:

— Тут же нельзя. Тэхён расстроится.

Пак улыбается, мнётся сильнее, не желая разрывать поцелуй, и едва заметно хохочет. Ему больше не страшно. Совсем. Ему просто хорошо, потому что Юнги здесь. Юнги рядом, выдыхает горячий воздух, как мальчишка, приглушая стоны, не отводит взгляд, потому что боится ещё раз глупо упустить, смотрит возбуждённо и просто целует. Водит рукой по лицу, путается в пуговицах и ширинке, касается и тут же смеётся, потому что правда нельзя, а очень хочется.

— Может, сейчас будет не в тему, но... У нас тогда ничего не было. С Хосоком. Честно.

В глубине души он знал, верил, что Юнги не предал, а просто поддался эмоциям и помешался. Чимин думал об этом тысячу раз, выискивал ответы и сам строил из них теории. Хотя бы то сообщение, отправленное почти сразу, как Пак в качестве зашуганной тени покинул очертания того дома. Неужели Юнги мог внезапно вспомнить об оставленном на улице друге во время жаркого секса с тем придурком? Вот и он считал, что вряд ли.

— Неважно...

— Важно, — Юнги и его уверенность так близко, а Чимин понимает, что как бы нужно поговорить, и ещё куча формальностей, но сейчас ему в действительности плевать на какого-то там Хосока и всё остальное. Чимин просто счастлив, поэтому он лыбится. Издевается над Юнги, который пытается расставить по местам давно расставленные вещи. — Я не вру и не пытаюсь оправдаться. Ничего не было. Слышишь?

— Слышу.

Не Чимин.

Дверь на балкон была открыта? Или они не услышали скрип из-за своих же оглушительных радостей? Тем не менее их обнаружили, и лучше бы это был кто-то из гостей Тэхёна. Хосок явно не числился ни в одном из списков. А ещё интересно, сколько времени он здесь простоял.

— Ну, что я могу сказать, — оскалив свою ослепительно-раздражающую морду, Хосок присел на корточки, словно стараясь быть с ними наравне, — типа, сожалею, что разрушил ваши обжимашки.

— Что ты тут делаешь? — Юнги плотнее прижимает к себе испуганного Чимина, точно драгоценность, которую плохие люди пытаются отнять.

— Тут? Честно, я даже не особо шарю, где мы. За тобой шёл, вот и, — Хосок демонстративно развёл руками, — оказался здесь.

Чимин стучит зубами, дрожит от леденящего мороза и спиной чувствует всё сумасшествие этого парня. Он не видит лица, но ему кажется, что оно походит на сухую глину с выпирающими наружу костями. Ужасное такое, противное и тошнотное. Ещё и манера говорить придурковатым голосом подкидывает не мало дров.

— Между прочим, Юнги, я за тобой уже три недели наблюдаю. А ты? Даже не попытался связаться со мной ни разу. Разве так поступают со старыми друзьями? Или ты забыл, как крепка была наша дружба, когда мы трахались?

— Ты следил за мной?

— Пришлось, — Хосок встал, приблизился к ним в одно мгновение и грубо схватил Чимина за волосы, — меня же променяли на новую сучку, как тут не будешь следить?

Удар в челюсть, звук падающего тела и последующее отплёвачное харканье — всё, что слышал Чимин после того, как Юнги перехватил его и вновь прижал лицом к груди. Пак не трус. Он бы смог вырваться сам, да и врезать не хуже, но от состояния расклеянности так просто не избавиться. У Юнги переходы получались куда лучше.

— Приблизишься ещё раз — я скину тебя с балкона.

— Какие мы злые, — Хосок снова встал на ноги и отряхнулся. — Я что вмешался-то, Юнги, не знаешь? Сказать хотел. Если ты не будешь принадлежать мне — не будешь никому.

Единственное, что отправилось в ответ — дрожащее «сумасшедший». Хосок ушёл, оставив после себя решето с, казалось бы, огромными, но недостаточными разрезами даже для самого ничтожного вопроса. А ещё чувство страха, на которое Юнги пытается не реагировать.

Он поднимает Чимина, спрашивает, всё ли в порядке, и под уверенное кивание облегченно выдыхает. Пак видит и понимает: Юнги очень хорошо знает Хосока. Слишком хорошо. А значит, ему есть, чего бояться.

***

Похоже на нарастающие приступы злости, хитрой кошкой медленно-медленно крадущиеся к своей цели, оставляя на пути тонкие порезы от когтей и неприятное покалывание. Ощущения, как когда предчувствие кричит, что не подводит, и лучше бы заранее приготовиться к свинцовой тяжести. Думаешь: «Хочу знать больше», говоришь: «Может объясните?», а смотришь вперёд и понимаешь — придётся подождать.

Чонгук — как озеро с отражающейся мириадой звёзд, скользит  по гостям таким же глубоким взглядом, разыскивая одного, постоянно тонущего в них человека. Воодушевленно старается поймать и поглотить, чтобы, наверное, сказать затянувшееся «привет», «прости, что так долго», «поздравляю, хён», и ещё кучу вещей, для понятия которых не всегда требуется словесная помощь. Даже злость неслышно отступает или, может, так профессионально накрывается чонгуковским обаянием, что граница между отсутствием и внушением перестаёт ощущаться.

«Почему я так мало о тебе знаю?» 

И дело не в голых фактах, биографии или чем ещё там обладает страничка Чонгука в википедии; сам вопрос — замаскированный вариант сидящего внутри страха. Приплюснутый, бессмысленный и недоговорённый. По-другому: не найдёшь ответ, пока не спросишь правильно.

— Спасибо за всё, Тэхён-а, — внезапный голос Чонгука — как финальный удар на поражение, — я рад, что ты появился в моей жизни.

Сначала дрожишь и ничего не понимаешь, а когда земля под ногами вновь обретает состояние твёрдости, стремительно проваливаешься вниз. Потому что замечаешь в руках Чонгука микрофон. Прибор для разговоров. Для нелюбимых ему вещей, отвращение к которым преодолелось ради Тэхёна.

Пальцы Чонгука касаются рояля, погружая зал в свой мир, пропитанный гармонией.* Тихое начало напрягает, создаёт чувство предвкушения, слабый вздох перед громким ударом и едва заметные колебания в груди. Состояние, когда дышать — значит пробираться в запретное место. Экстремально, но лучше не пробовать.

Всё достаточно терпимо и естественно, пока вступление не рисует рядом с собой завершающую галочку. Тэхён слишком поздно замечает перемещение того предмета в согнутую до уровня губ подставку. Слишком поздно рассеивает перед глазами мутную пыль. Слишком поздно понимает, что в случае с Чонгуком совершенно всему нужно придавать значение.

Он поёт замечательно. Голос не любителя — голос профессионала. Мелодичный, пронзительный, ласкающий слух, будто ты не слушаешь, а смотришь. Наблюдаешь со стороны, как он старательно рисует для тебя бескрайние вселенные; планеты всех цветов и размеров. Чонгук — портал между мирами. Проход в места, каких не существует. К его песне невозможно приклеить «нравится», потому что это станет оскорблением. В открытом доступе две сотни языков, а подходящее слово так и остаётся недоступным.

Чонгук поёт для недостойного Тэхёна.

Это настоящий подвиг — предоставлять себя на растерзание критикам без какой-либо проверки. Просто кидаться в вольер к голодным хищникам, не прикрываясь ничем, кроме томительного ожидания. Вера в то, что получится, и никто не скажет: «ужасно». Только «никто» — слишком растянутые масштабы, преувеличенные на девяносто девять человек из ста. В корзину самых важных будет отправлено лишь одно мнение. И они оба знают чьё.

Чонгук поёт ради реакции недостойного Тэхёна.

И тут становится ясно, что это подарок. Бесценный, нематериальный, без возможности пощупать. Поздравление на уровне чувств и эмоций, «с праздником» — на один раз, воспоминание — до конца жизни. Тэхён буквально лыбится от ощущения, что это его. Заставляющее всех восторгаться, округлять глаза и взволнованно перешёптываться принадлежит Тэхёну и больше никому на свете.

«Почему я знаю тебя недостаточно хорошо для нашего уровня отношений?»

— Так значит, вы друзья?

Реальность упирается в Тэхёна длинным тоннелем, только не тем воображаемым, со сгустком спасительного света на конце, а скорее наоборот, тёмным, мрачным, пропитанным запахом сырости и многовековой пыли. Это страшно: бежать по нему в никуда, скрючиваясь от хруста костей под ногами, бояться сделать шаг и почувствовать тупик, когда за спиной, возможно, остались сотни непроверенных поворотов, вечно нестись вперёд, игнорируя страх услышать позади звук приближающего поезда, и жалко скулить от подавляющей тишины, постепенно гнущей к планке психопата. Голос доктора Юна — удар по голове тупой стороной ножа, когда нужна не смерть, а чтобы было больно. Не за «спасибо», а просто так. Дабы собраться.

Вдобавок ко всему, даже песня Чонгука заканчивается болезненно быстро. А сам он, скорее всего, под пиком смертельного волнения, впопыхах скрывается за кулисами сцены. Тэхён не осуждает. Наоборот, почти срывается с места в порывах бесконечной благодарности. Он обязательно утешит и проявит все свои чувства. Но только не сейчас. Не в мгновение, когда тревожащая его правда может наконец раскрыться.

— Ну, типа того, — почти шёпотом произносит Тэ, — а вы вообще кто?..

— Меня представляют по-разному, — Хамён повернулся к нему с неким вызовом, оценивающим хрупкость сосуда. — В некоторых статьях отметился, как «доктор, потерявший авторитет неудачной операцией». Десять лет прошло, а я до сих пор помню почти каждое слово.

Один из элементов раздробленной мозаики вернулся на своё место, и это уже какое-никакое, но заполнение пустующего холста. Только для понимания хотя бы чего-то на картине нужно собрать как минимум ещё тысячу кусочков этого пазла.

— Вы делали ему операцию после аварии?

Доктор Юн опустил взгляд и горько усмехнулся. Падающая тень, стеревшая ему половину лица, сыграла полюбившимся эффектом устрашения. Такой неудачно подобранный чёрно-белый фильтр.

— Должен был, господин Ким, должен был.

Хамён развернулся быстрее, чем у Тэхёна щёлкнул ответственный за реакцию переключатель. Попытка сказать что-то вслед, приоткрыть рот для неважно какой фразы, иными словами, просто остановить и потребовать большего, чем бесконечные загадки — мечты, намертво скованные цепью. Не получится, да и не нужно. Удаляющийся силуэт и без того отвечает максимально подробно. «Вся разрешённая информация уже озвучена, больше ничем не могу помочь».

Для пыток у сумасшедшего учёного осталась одна жертва. Намджун с лицом: «Меня вообще не спрашивай».

— Или ты, или Джин, — Тэхён выражается предельно уверенно, понятно и без намёков на игру «сначала переспрошу, потому отвечу». Рискованно, зачётным выстрелом, но зато в яблочко. С первого раза.

— Нет, — у Намджуна потеет лицо, и Тэхён почти сочувствует переживаниям друга, — не говори об этом с Джином, пожалуйста.

— Блять, о чём «об этом»?

Бесит аж до рвотного рефлекса: кислой дрянью пробираясь в горло, выжигая последнюю нетронутую плоть. По-хорошему нельзя, по-плохому умоляют не делать, а как ещё, если знает каждый, но не ты? Выть от безысходности или действовать? Почему, если на Тэхёна плюют, он в обратную плюнуть не может?

— Только постарайся понять правильно: Джин такая же жертва обстоятельств, — Намджун говорит, глотая через силу и чуть ли не срываясь на плач. Уж простите, но сегодня Тэхён забыл сострадание дома. — Он жалеет о случившимся чаще, чем ты дышишь. Даже женился рано, чтобы сменить фамилию. Не Чон, а Ким Сокджин. И деньгами их ебучими он тоже не пользуется.

— Будешь и дальше его оправдывать или хоть скажешь, почему так активно защищаешь?

Секундная пауза перед тем, как всё обрушится. Бетонными камнями полетит вниз, образуя нехилый такой взрыв с толчком к началу десятибалльного землетрясения. Куча жертв и десятилетия, чтобы вернуть прежнему миру былую форму.

— Не было никакой операции, Тэхён. Чонгуку просто сказали, что ничего не получилось.

Момент, когда в голове вертится куча вопросов, а ты не можешь зацепить самый правильный. Выбрать один, если они все хотят прозвучать одновременно. Тэхён замирает без возможности вздохнуть и пошевелиться. Его обжигающе травит намджунов взгляд: знающий заранее, давно смирившийся и мирно наблюдавший. 

— Ты шутишь, Нам?.. Чонгука специально оставили глухим?

— Да. Потому что в таком состоянии он приносил деньги.

— А Джин?..

— Подслушал. Случайно услышал разговор их отца с доктором.

И Чонгук, стоящий за спиной Тэхёна, всё увидел.

— Ч-что? — упало с его губ.

Тэхён обернулся и почувствовал в горле режущий ком.

Страшнее всего наблюдать. Смотреть, как крохотная слеза размывает бледную кожу, придавая ей оттенок пепельного трупа. Как улыбка превращается в дёргающийся нерв, скручивается бесформенным жгутом и, кажется, навсегда исчезает. Как колени дрожат, словно в них отсутствует пружина. Как Чонгук бежит, несмотря на то, что ему хочется падать. Лететь вниз стремительно и бесконечно долго. Мчаться, постоянно набирая скорость, ведь удар и тогда не ощутится.

***

Слезы беспричинно увлажняли лицо, а глаза слипались не раскрывающимся коконом. Чонгук действительно не заметил, как оказался здесь. Упустил момент сменившейся обстановки.

Он просто бежал, потому что не мог стоять. Потому что должен был что-то сделать. Секунду назад — Тэхён в бесчисленных бликах ресторана, сейчас — свет фар приближающейся машины. Нет даже мгновения, чтобы подумать и помолиться.

Он просто бежал, потому что не мог стоять. Не хотел пересекать проезжую часть, но сделал это. Не хотел умирать, но машина уже приближалась к нему.

Но вместо боли Чонгук почувствовал слабый толчок и отлетел.

А потом удар. Очень сильный. С отражающимся в мозгу хрустом позвоночника.

Удар, который получил не Чонгук, а кто-то ещё.

Во рту грязный привкус крови, перемешанный с собственной слюной и ощущением отрубленных конечностей. Глаза едва улавливают переменный блеск огней, совсем не понимая, что они ещё живы и движутся. Память очищена. Ни мотивов, ни горьких слёз, ни желания бороться за продолжение жизни.

Перед тем, как веки окончательно захлопнулись, Чонгук увидел его. Дрогнул из последних сил и отключился. Пожалуйста, пусть это был всего лишь сон, а не безобразно лежащее в световых лучах тело, истекавшее чем-то красным под блестящими рыжими волосами.

Он просто бежал, потому что не мог стоять.
——————————————
Примечания:
* для лучшего воссоздания той атмосферы можете послушать прекрасный кавер Чонгука — «Nothing like us» :з