Break the silence

Если люди прячут глаза, когда им стыдно или неудобно пронзать кого-то взглядом, то Чонгук пытается опустить голову только для того, чтобы больше ничего не слышать. В его случае перестать смотреть на человека — всё равно, что заткнуть руками уши: собеседник не почувствует ничего, кроме нарастающей агрессии.

— Твоя бабушка чуть с ума не сошла! 

Нужно быть слепым, чтобы не заметить закипающую злость внутри отца. Она пульсирует и накаляется, окрашивая его бледную кожу в багряно-красный. Гнев никому не идёт, а человеку, чьё лицо создано воплощать заботу и радость, он не подходит гораздо сильнее. Отчасти это выглядит немного нелепо, ведь застать Чон Мёнсу в таком состоянии практически невозможно. Не обратить внимания на его разбушевавшееся поведение - всё равно что махнуть рукой на разговаривающую львицу. И если большинство не воспринимает подобное всерьёз и только смеётся, то для Чонгука это сокрушительный удар ножом, любезно подарившим ему глубокий порез, и, возможно, не один. 

— Самолёт задержали до утра, я не виноват. 

Смотреть на человека в упор без попыток отвести взгляд — неуважение и чрезмерная гордыня. Такие реакции придуманы для того, чтобы показать сладкое преимущество или главенство, наивно рассчитывая на быструю победу, но Чонгуку, напротив, не требуется показывать себя бесстрашным сыночком, дабы как-то выставить напоказ собственное мнение, он просто не может слышать собеседника иначе. 

— А сообщения для кого придуманы? — Отпив немного коньяка из снифтера, Мёнсу делает долгий выдох и успокаивается. — Зачем тебе телефон, если он используется не по назначению и только натирает ткань в каком-то из твоих карманов? 

— Понятия не имею. Я сразу сказал, что он мне не нужен, — Чонгук демонстративно закатил глаза. На самом деле младший Чон серьёзно волнуется. Отношения этих двоих далеки от идиллии или слащавой и пушистой семейки, но скандалы тут и впрямь бывают не часто, поэтому Чонгук всегда бесится, когда сам становится их эпицентром. 

— Раз ты такой смелый, то давай, позвони бабушке и прямым текстом скажи, что плюёшь на её волнение.

Позвони? Может, редкие плевки отца состоят не только из слюны, а размешаны толикой мозгового вещества? Иначе как объяснить, что его слова резко теряют здравый смысл. 

— Смеёшься? 

— Нет, я говорю вполне серьёзно. Тебе не нужно слышать её ответ, просто выскажи свои настоящие мысли, говорить-то ты умеешь.

Чонгук в сотый раз пожалел о том, что идея навестить в Тэгу бабушку не сгорела синим пламенем при её рождении. На самом деле, изначально это были мысли отца, которые воплотились в жизнь благодаря и без того ненавистному чонгуковскому языку. Он помнит, как ответил на предложение Мёнсу неуверенным: «Было бы неплохо», хотя это являлось чистейшей ложью. Не потому, что Чонгук не любит бабушку или не скучает, просто та постоянно, будь то праздник или обычный день, разговаривает о самой больной для Чона теме — маме. 

Бабушка рассказывает множество историй из прошлого, которые Чонгуку достаточно интересно слушать, но не двадцать четыре часа в сутки. Они отнимали у него даже возможности подумать о другом. Поэтому задержавшийся в аэропорту самолёт не дал задуманным планам осуществиться. Чонгук должен был провести у бабушки всего одну ночь, затем навестить могилу матери и вернуться в Сеул, но на деле компанию для сна ему составляли не мягкий матрац с приятными подушками, а куча незнакомых людей, вынужденных, как и он, проводить время в зале ожидания. Сказать по правде, младшего Чона это совсем не расстроило. 

— Пап, ты же знаешь, что мне не плевать на её чувства, просто так вышло… 

Глубоко вздыхая, отец присаживается в кресло и достаёт из рядом стоящей тумбочки портсигар. Чонгук вспоминает, что вчера вечером этот набор был полон, и недостающие две штуки невольно подсыпают в опустошенное состояние ядовитое чувство вины. Мёнсу курит редко, и поводом для этого в девяносто девяти процентах случаев служит Чонгук. 

— Научись иногда смотреть в свой телефон и проверять сообщения, пожалуйста. Она ждала тебя и переживала, а ты и секунды не потратил на то, чтобы задуматься об этом.

— Я напишу бабушке, что сожалею.

Наблюдая, как отец создаёт и внимательно разглядывает колыхание коньяка в бокале, Чонгук понимает, что ещё никогда не доводил Мёнсу до таких способов успокоиться. Оказывается, Чон тот ещё дурачок, который элементарно не может сложить дважды два. Всё это время, обвиняя сына в бессердечности по отношению к близким, отец пытался донести, как серьёзно переживает сам. 

— Чонгук, ты же знаешь, как сильно нам дорог, — отец опустошает бокал до конца, — поэтому никогда больше не пропадай. 

Не найдя варианта лучше, чем виновато опустить глаза, Чонгук искренне, немного неуверенно, произносит тихое: «Прости», а затем снова впивается в отца взглядом, чтобы не упустить ни слова из того, что тот скажет дальше. 

Поначалу старший Чон ничего не отвечал, сосредоточив внимание на белоснежной обивке стоящего напротив кресла. Чонгук понадеялся, что удастся избежать дальнейшего разговора, но он и превращение ожиданий в реальность — вещи взаимно отталкивающиеся. 

— Знаешь, как сильно меня дёрнуло, когда в три часа ночи позвонила бабушка и дрожащим голосом умоляла хоть как-то с тобой связаться? — Мёнсу говорил спокойно, словно не ругал сына, а изливал ему душу. — Можешь посчитать количество седых волос на моей голове – столько минут ушло на то, чтобы связаться с аэропортом и узнать, что твой рейс перенесли. 

Почему Чонгук даже не подумал о том, что задержка самолёта сыграет важную роль? Ему действительно не всё равно на чувства других, но привести достойный аргумент в свою защиту не выходит. 

— А Сокджин знает? 

— Конечно. Твой брат обещал хорошенько тебя наказать, — Мёнсу неожиданно улыбнулся. — Мне тоже было смешно, когда он это сказал. 

Напрягая память, Чонгук не может припомнить хотя бы одного раза, где Сокджин мог повысить голос. Конечно, после аварии услышать такое явление не предоставлялось возможности, но слова — далеко не последние вещи, способные передавать интонацию.

— Пообещай, что впредь хоть иногда будешь проверять мобильник. Мы не так часто расстаёмся надолго, но всё равно…

— Я понял, пап, — Чонгук сделал виноватое лицо, — думать о вас в первую очередь. На самом деле так было всегда, не знаю, почему вчера меня переклинило. 

Мёнсу начал что-то интенсивно набирать в своём мобильном, а через пару секунд карман джинс Чонгука издал короткое «о-оу» с последующей вибрацией. 

— Звук включен, уже хорошо. 

Кажется, атмосфера немного разрядилась, и Чонгук без опаски смог убрать взгляд с мёртвой точки. К подобным разговорам, где постоянно нужно смотреть на собеседника, Чон привык давно, но небольшой выдох по их окончанию продолжает оставаться одной из составляющих. 

— Чонгук, — отец резко повернулся на сына, чтобы тот смог заметить движение, — ты не забыл, что завтра выступаешь на юбилее мэра? Осталось не так уж много времени на репетицию, так что потрать его с пользой. 

— Разумеется.

Бегая пальцами по клавишам, Чонгук всегда успокаивался. Не важно, давал ли он концерт на глазах у многочисленной публики или проводил повседневную игру у себя дома — фортепиано будет только расслаблять. 

Погружаясь в самые отдалённые местечки сознания, Чон редко задумывается о том, что за мелодию придётся исполнять на репетиции. Если внутренний голос существует, то именно он решает, какие ноты нужно воспроизвести, немного облегчая хозяину задачу. Но сейчас всё происходит немного по-другому. 

В голове крутится бесконечное «Ким Тэхён», а пальцы поддаются неизвестной ранее последовательности прикосновений. До последней секунды Чонгук не мог понять, что именно делает, но когда закончил, невольно улыбнулся. 

«Нужно записать, пока не забыл», — подумал Чон и раскрыл нотную тетрадь. 

***

Было в этом образе что-то выразительное. Хосок любовался слегка бледной кожей Юнги и вздрагивал от каждого прикосновения к ней. Невероятно нежная и мягкая. Именно таких бархатных ощущений ему и не хватало в Америке. 

— От тебя перестало пахнуть мускатом, — Хосок жадно вдохнул воздух возле манящих губ, — раньше ты часто выпивал это вино перед нашими играми... 

Пытаясь опровергнуть безумные догадки, Хосок задрал белую маечку Юнги, внимательно наблюдая за его реакцией. Выгнутая в удивленном положении бровь тоже не помогла, и Хосок снова накрыл старшего одеждой, нервно улыбаясь.

— Я понимаю, малыш, что ты удивлён, но хватит вести себя как овощ, — словно маленький ребёнок, Хосок обиженно надул губки, — твоя покорность меня пугает.

Юнги принимал все многочисленные поцелуи и протяжно стонал, когда наслаждение приближалось к пику. Он не сопротивлялся, когда с него стаскивали брюки и горячо хватал ртом воздух, стоило ощутить нежное поглаживание в паху. 

— Если ничего не ответишь, я сам тебя трахну, пусть это и будет весьма необычно.

Хосок действительно не понимает, почему тело Юнги всеми признаками разделяет его желание, а взгляд полностью потерян, будто вообще находится не здесь. Старший похож на запуганную девочку, молча подчиняющуюся всем действиям насильника. С одной стороны, Хосоку нравится ощущать себя властным, чего Юнги никогда не позволял ему раньше, но новые ощущения, к сожалению, влияют на него как-то не так. 

Подождав ещё несколько секунд, Хосок срывает со старшего боксеры, освобождая его член от вынужденного сжатия. Жадные губы сами тянутся облизать соленую головку, и их хозяин не намерен сопротивляться. Пронзающе-мощное дыхание Юнги только добавляет возбуждения, но стоит Хосоку дотронуться языком до его члена, старший неожиданно вздрагивает и отстраняется. У младшего в буквальном смысле забрали изо рта конфету, отчего он остался крайне недоволен. 

Не обращая внимания на то, что Юнги дрожит, съёжившись у спинки кровати, Хосок, как хищная лисица, медленно и уверенно приближается к нему, сладко облизываясь. 

— Милый, поиграй со мной... Почему ты не хочешь?

— Сумасшедший... — Юнги похож на жалкого пса, панически стучащего зубами, но это не пугает Хосока, а, наоборот, стягивает ему пах ещё сильнее.

— Не злись, — влажная ладонь касается мягкой щеки Юнги, и тот, словно очнувшись ото сна, распахивает глаза и с силой ударяет Хосока в челюсть. Слетев с кровати, он приземлился на задницу и часто заморгал.

— Ублюдок, как ты можешь так спокойно... Разговаривать со мной?..

— А твой дружок совсем не против. — Хосок показывает пальцем на приличный стояк и звонко смеется. Дразнится.

Не потратив на смущение и доли секунды, Юнги решительно приблизился к Хосоку, и, схватив его за ворот рубашки, больно впечатал в стену.

— Тебе американские пидоры вместе со спермой мозг слизали? Я чуть с собой не покончил, а ты так просто явился и делаешь вид, что ничего не было?

Демонстративно закатив глаза, Хосок смотрит на Юнги тупым взглядом, будто не понимая, зачем тот устроил весь этот спектакль. Не боясь получить ещё одну затрещину, он страстно врывается языком в рот старшего и нежно зарывается руками в его блондинистые волосы. 

— Я вижу, как ты меня хочешь, так зачем всё портить бессмысленными разговорами? 

Словно подтверждая его слова, Юнги кротко стонет, выставляя свою былую власть на посмешище. Хосок осознаёт, что внутри старшего что-то с треском ломается, и ни один из осколков не может победить и расставить все точки над «и». Неуверенность Юнги завораживает. Хосок мечтает стать тем, кто приведёт её к правильномуитогу.

— Я готов расплатиться за все твои страдания, — Обхватив руками бёдра старшего, Хосок резким движением притягивает его к себе, затыкая возмущённый возглас поцелуем. — Можешь наказать меня любым способом. 

На самом деле Хосок понимает, что в его поступке таится некая несправедливость, но желания разгребать всё сейчас — нет совершенно. В его руках находится хрупкое тело, жаждущее дойти до бешеного изнеможения. Осталось только до конца в этом признаться, и Хосок уверен, что до сладкого момента остались считанные секунды.

— Я, правда, по тебе скучал, — жалобно вытягивает Юнги.

— Разумеется, — Хосок проводит ладонью по влажной щеке и страстно всматривается в прекрасную радужку глаз, — поэтому давай опустим ненужные разговоры…

— Вспоминал каждый день и всегда представлял твой образ, когда приходилось ублажать себя самому. — Юнги перебивает его с хриплым откашливанием, словно тянет эти слова прямо из лёгких.

Расплываясь в натянутой ухмылке, Хосок робко дотрагивается языком до мочки уха и добавляет к влажному Юнги ещё несколько капель горячего воздуха:

— Дрочил и думал обо мне? Малыш, ты просто чудо.

Казалось, Юнги тщательно обдумывает следующую фразу: слегка заметное дрожание губ выдаёт его с потрохами. Видеть страх и беспомощность на этом лице Хосоку довелось лишь однажды. И именно из-за того случая старший сейчас так холоден. Видимо, тогда в Юнги что-то сломалось, и этому «что-то» до сих пор требуется мастер. 

— …Но я никогда не хотел вернуть всё назад, Хосок. Для тебя в моей жизни больше нет места, и сейчас я окончательно в этом убедился. 

— Ой, ну и кто же там? Кто завоевал крохотное сердечко Мин Юнги? — Хосок слишком фальшиво играет удивление. — Тот рыжий неудачник, из-под носа которого я тебя уволок? 

Сложно не обратить внимания на широко распахнутые глаза, до краёв пропитанные ужасом. Похоже, Юнги всё-таки вспомнил, что оставил своего ненаглядного дружка мёрзнуть на улице. Хосока это забавляет до покалывания в боках. 

Как же глупо выглядит рассеянный Юнги, который в попытках добежать до окна, неуклюже ударяется об угол кровати и падает. Конечно, глупо надеяться кого-то там увидеть, а смачный удар Юнги кулаком об стену только подтверждает догадку.

— Чимин-а...

Противно слышать, как старший ласково произносит это имя. Разозлённый, Хосок встаёт с пола и открывает входную дверь, впуская в помещение холодный воздух.

— Может, побежишь за ним?

Хосок фактически роняет челюсть, когда Юнги, в спешке надев джинсы и куртку, именно так и поступает.