ch.7 Пространство
Хосок не относится к тем сентиментально-глупым личностям, в чью особенность входит восторг от долгожданной возможности вкусить уже немного забытый воздух когда-то покинутых родных мест. Знакомая, привычная до подсознательного уровня атмосфера не давит активными приступами ностальгии и не вынуждает выставлять напоказ искусственные чувства. Но такие эмоции и не должны проявляться, ведь Хосок соскучился совсем не по обширным и завораживающим улицам Сеула, несущим в себе не только привычную обстановку, но и возможность снова воспринимать родной язык на постоянной основе: Хосок соскучился по нему.
Двух лет вполне хватило, чтобы вновь загореться желанием смотреть в те бездонные глаза каждый день, чтобы ощущать прикосновения горячих ладоней на всех участках тела, вздрагивая от неожиданных поцелуев, чтобы жалобно молить о телесной связи, панически отключая гордость, а самое главное, чтобы опять начать жить, зная, что дышишь для кого-то.
Хосок отказывался принимать эту правду, очевидную даже для маленького ребёнка, познавшего любовь из детских мультиков с сопливыми хеппиэндами. Однако спустя небольшое количество времени контроль над желаниями и мыслями был потерян сам по себе, и на его место пришёл не адекватный, а к сожалению, ещё более психически неуравновешенный управляющий.
Лос-Анджелес остался где-то в прошлом, и теперь Хосока окружала совсем другая обстановка: и это не Сеул — это игровая зона, скрывающая в себе трофей для победителя. Он ждёт его, и Хосок почти близко.
***
Юнги винил себя за всё. Настроившись и выбрав для себя окончательный путь, он опять поддаётся эмоциям, наступает на те же грабли и уничтожает последние остатки нормальной жизни. Смирение с тем, что никто не увидит смысла в его действиях, пришло давно, но защитный слой, выращенный на бессмысленных жертвах, оказался слишком тонким и уязвимым, отчего с треском взорвался и выпустил на свободу то, что долго пытался скрыть — совесть.
Жить только для себя, отучиться доверять людям, перестать зависеть от кого-то и начать наслаждаться тем, что имеешь — несбыточные мечты, сосуд с которыми Юнги опять расколол. Попытка сохранить хоть какую-то оболочку, не дав ей окончательно рассыпаться, растворилась вместе с билетом, подаренным Чонгуком. В тот момент все начинания Юнги засмеялись бьющимися осколками.
Бездумные поступки превращали его в огромный сорняк, не приносящий пользы и только мешающий другим нормально существовать. Все видят в нем бесхарактерного и потерянного человека с почти ничтожными шансами начать всё сначала, и никто не подозревает, что Юнги сам создал себе такой образ. Вначале было просто мгновенное помешательство на фоне стресса, невольно приведшее к замкнутости и озлобленному поведению. Юнги вошёл во вкус: ему понравилось делать то, что желает душа, понравилось не ощущать ответственности и чувствовать себя свободным, понравилось жить, не имея правил, и это понравилось зашло слишком далеко.
Первым ударом стала мама, которая на глазах теряла живой образ, испытывая постоянные волнения. Юнги понимал, что должен прекращать, понимал, что делает неправильно, и с осознанным, совершенно чистым и светлым разумом снова уходил губить свою жизнь. Постепенно начало вырабатываться отвращение к самому себе, отразившееся в попытках самоубийства. Юнги плакал от беспомощности и слабости, кричал, грубил всем, а потом тихо лил слёзы где-то за углом, понимая, что снова поддался эмоциям.
На сердце была слишком серьёзная рана, которая превратила Юнги в отброса и медленно тащила ко дну. Подсознание понимало, что пора заканчивать так жить, но кто-то внутри Юнги считал иначе. Он продолжал напиваться, чтобы отключить разум, продолжал плевать на все заботы окружающих, всячески их унижая, продолжал призывать к себе смерть, участвуя в любых драках, даже если у противника был нож... Одним словом, он продолжал гибнуть. И очередное проявление слабости застал Чимин.
Такой живой и светлый, абсолютно отличный от Юнги, Чимин невольно заставлял его всё чаще пытаться измениться. Если поначалу ничего не смущало, то со временем Юнги понял, что безжалостно тащит Чимина за собой, не давая тому и шанса выбраться. Беззаботность и правильность Пака бесили до дрожи в коленях, заставляя не только злиться, но и испытывать стыд. Образ идеала, постоянно витавший вокруг, сам породил ту идею, которую Юнги попытался осуществить.
Он давно задумал вернуться обратно в Тэгу, но побег от Чимина, привязавшийся к этой задумке тугим узлом, только отнимал решительность. Однако трансформируя мысль об окончательном разделении в единственно правильную, Юнги распрощался с прошлым, оставив на память только лютую ненависть.
Автоматически забыв о других, Юнги искренне удивился, услышав в телефонной трубке голос Тэхёна, но ещё сильнее он задрожал, когда работница на стойке регистрации вернула его в реальность.
— Молодой человек, предъявите Ваш билет.
Нет, Юнги не вернётся назад — он просто единственный раз подумает о другом человеке, окончательно закроет все задние двери и отправится к той жизни, о которой мечтает.
***
— Хён, тебе нужно поесть.
С одной стороны, волнение уже давно должно было сойти на нет, перечеркнуть все выдуманные глупости и окончательно отпустить сознание Тэхёна из своих слишком туго натянутых цепей, но что-то пошло не так, и мёртвая хватка никак не решалась сжалиться.
Чимина ищут. Не какой-то полуживой властитель закона, а человек, которому в данном случае больше всего улыбается удача. Но именно это и бесит. Разъедает кислотой все живое и мучительно поедает кости, ломая единственную опору. Тэхён переложил свои обязанности на Юнги, из-за чего становится ещё паршивее, чем раньше.
— Кажется, если я хоть что-то подкину своему желудку, он добавит меня в список злейших врагов. — Иронично улыбаясь, Тэхён крутит в руке вилку с наколотым куском мяса. — Хотя если подумать, я не ем уже второй день.
— У нас самолёт только через четыре часа, ты обязан чем-то подкрепиться!
Чонгук так заботливо смотрит на Тэхёна, и тот невольно задумывается, что мало от кого наблюдал такие тёплые чувства по отношению к себе. Если не брать родителей и Чимина, то, пожалуй, больше и некого привести в пример.
— Кстати, Чонгук, а ты как оказался в Тэгу? Мне сначала показалось, что передо мной видение.
— Мне тоже, — искренне улыбаясь, Чон отвёл взгляд от нежного лица Тэхёна и потерянно уставился куда-то в пустоту, — я навещал могилу мамы. Она родилась в Тэгу, поэтому её и похоронили здесь.
— А сам ты откуда?
Неловкое молчание. Тэхён настолько утоп в своих проблемах, что забыл об особенностях сидящего перед ним человека. Чонгук отвернулся и не услышал вопроса, поэтому вновь встретившись с собеседником взглядом, немного удивлённо выгнул брови, заметив на лице Тэхёна некую растерянность.
— Ты что-то спросил? Прости, я...
— Нет, я молчал. Стало жалко твою маму, вот и не знал, что ответить. — Тэхён соврал, сам не понимая зачем, но банальная неловкость перед Чонгуком ещё сильнее расписалась на его и так помятом виде.
Откинув назад голову, Тэ смог немного расслабить шею, но и одновременно сильно натянуть и без того хрупкую нить между ним и Чонгуком. Балансировать на краю обрыва становилось всё тяжелее, а манящий зов пропасти только сильнее призывал окунуться в его объятия. Понимая, что доставляет неловкость не только себе, но и Чонгуку, Тэхён вернулся в прежнее положение и глубоко вдохнул.
— Прости. Я не хотел тебя задеть, просто голова уже не работает.
— Ничего, я понимаю. — Не разглядеть в прозрачных глазах Чонгука сильную боль — всё равно, что не заметить на своём пути Китайскую стену. — Ты ведь переживаешь за Чимина. Это твой друг, да?
— Кстати, я ведь так и не поблагодарил тебя. Ты мог бы уже давно быть дома, а проводишь драгоценное свободное время с таким идиотом, как я.
Тэхён умело выкинул из очереди своих мыслей ответ на вопрос Чонгука. Пусть в глаза и бросается безоговорочная правда, но признавать в Чимине только друга Тэ напрочь отказывается.
— Я не жалею. Если говорить честно, ты первый человек, с которым я так открыто общаюсь, хён. Глухота не даёт мне нормально разговаривать с людьми, чаще всего потому, что им самим неловко находиться в моём обществе, поэтому просто ощущать себя рядом с тобой, для меня всё равно, что познавать мир.
В памяти Тэхёна невольно всплыли слова Чонгука, повествующие о неимоверной сложности того говорить длинными предложениями, а такое откровенное признание, произнесённое с закрытыми глазами, заставляло Тэ сильнее вжаться в мягкую обивку дивана, лихорадочно дёргая губами. Не то чтобы ему некомфортно или неприятно, но просто ощущать себя настолько важным для кого-то Тэхёну раньше не приходилось. К тому же стандартная возможность отвернуться и робко поблагодарить за приятные слова здесь не поможет, поэтому остаётся только потерянно продолжать смотреть прямо, подбирая в голове нужные слова.
— Мне нравится с тобой общаться, Чонгук-и, но так как такой способ для меня в новинку, я немного теряюсь, отчего заставляю тебя переживать, и мне становится неудобно. Надеюсь, в будущем это пройдёт, и нам будет проще.
Тёплая улыбка Чонгука зарождает внутри Тэхёна легкую зависимость, аккуратно восстанавливая все повреждённые части. Впервые за несколько часов, Тэ действительно чувствует облегчение, от чего плавно выдыхает из организма отравляющий воздух. В нос ударяет запах горячего шоколада, принесённого официанткой, и Тэхён дрожащими руками хватает маленькую чашку со стола и опустошает содержимое за несколько секунд.
— Любишь шоколад?
— Люблю сладкое.
— Тогда тебе придётся всегда со мной делиться.
И возможность общения с Чонгуком и дальше не вызывает в Тэхёне никаких сверхъестественных импульсов.
***
Утопая в софитах ночного города, Чимин бесцельно передвигает ноги в неизвестном направлении. Он ничего не чувствует и не слышит: мир уже давно отделился от него на приличное расстояние, оставив только бесконечное одиночество и чувство потерянности.
Если душу можно олицетворять и помещать в любую часть тела, то Чимин, свернувшись калачиком, словно испытывая непосильную боль, разбавлял кромешную пустоту своего сердца. Прочная связь с сознанием оборвалась в один миг, и Пак не знает, сможет ли когда-нибудь снова вернуться в норму.
Чтение того злополучного письма было самым тяжелым испытанием в его жизни. Отрывая пристальный взгляд от бумаги после прочтения каждой строчки, Чимин возвращался к тексту снова и снова, будто полученной порции яда ему было не достаточно. И объяснить такую неожиданную реакцию тоже не получается. Может, главной составляющей является слишком внезапное заявление, к которому Чимин абсолютно не был готов. Где-то в глубине души он понимал, что совершенно не нужен Юнги, но механическая деталь, управляющая этими чувствами, предательски прекрасно работала.
Горькие слёзы, образовавшиеся ещё в собственной квартире, не прекращали увлажнять ледяные щеки Пака на протяжении всего его бесцельного пути. Огибая квартал за кварталом, Чимин пытался ответить на свой единственный вопрос: как вообще он до такого дошёл? Вечно весёлый и амбициозный парень, насильно вытягивающий самое лучшее из, казалось бы, безвыходных ситуаций, так просто перечеркнул свой прежний, годами собираемый по крупинкам, такой замечательный образ жизни.
Чимину ещё не приходилось ночевать на улице, но вернуться домой он тоже не мог: слишком много вещей Юнги покрыл невыводимыми пятнами. Видимо, девять месяцев — это достаточный срок, чтобы намертво пришить к Паку Юнги, как составляющую часть.
Ставший естественным дополнением единого целого, Юнги слишком резко решил отделиться, вызывая невыносимую боль, равносильную потере руки или ноги. Чимина застали врасплох, и теперь он и внешне, и внутренне напоминает жалкого инвалида, которому доктор не обещает и крохотного шанса на удачную операцию.
Раз всё это время ноги двигались сами по себе, то, похоже, в их клеточное строение тоже заполз вирус по имени Мин Юнги. Имея выбор из тысячи больших улиц Сеула, они привели своего хозяина именно в это место. На истерический смех у Чимина нет ни сил, ни желания — он просто плюхается на землю, облокачиваясь на то самое дерево, когда-то давно ставшее для них стартовой точкой отсчёта.
За временем Чимин не следил, но слишком яркие солнечные лучи, раздраженно упирающиеся в тяжелые веки, иронично сообщали, что ночь уже позади. Даже интенсивно наполняющийся людьми парк не мог заставить Пака сдвинуться с места: пусть все смотрят, смеются и тыкают пальцем, но Чимин не уйдёт, пока в этом действии не появится смысл.
За временем Чимин не следил, но слишком яркие солнечные лучи, раздраженно упирающиеся в тяжелые веки, иронично сообщали, что ночь уже позади. Даже интенсивно наполняющийся людьми парк не мог заставить Пака сдвинуться с места: пусть все смотрят, смеются и тыкают пальцем, но Чимин не уйдёт, пока в этом действии не появится смысл.
— Такой молодой, а уже бомж. Как печально.
Если бы не полностью отключенное сознание, Чимин бы испытал шок, равносильный удару молнии. Ведь раньше от одного этого голоса по его спине бежали мурашки.
— Эй, нытик, может, хоть взглянешь на меня?
Чимин не слышит вопроса так же, как и не ощущает рядом с собой резко приземлившееся тело. Он уже далеко отсюда, и даже ядерный взрыв не заставит дёрнуться ни единый кончик тела.
— Чимин-а, хватит дуться, — Юнги кладёт руку тому на плечо, заставляя среагировать на, казалось бы, уже невозможный жест, — я к тебе, вообще-то, из другого города прилетел.
— Х-хён? — Пак еле заметно приоткрывает глаза, так скрипуче поворачивая голову, что напоминает заржавевшего робота. — Ты?..
В глаза бросается такое родное, естественно привычное невозмутимое лицо, и Чимин не может обратно закрутить свои жалкие болтики и начать нормально реагировать. В попытке сказать хоть что-то, он дрожащими руками хватается за куртку Юнги и одурманено повторяет слово «хён», словно пытается убедиться, что перед ним не иллюзия.
— Да я это, я! Чимин, успокойся! — Юнги зажимает его лицо в своих ладонях, прилагая к этому немалые усилия. — Я думал, ты...
Из того невыносимо сильного урагана эмоций, Пак успевает осознать только то, что губы Юнги невероятно сладкие и сочные. Они мгновенно вылечивают самые глубокие раны, возвращая затуманенному разуму Чимина прежнюю жизнеспособность. К сожалению, вместе с этим пришло и осознание полнейшей глупости своего поступка.
Чимин отстраняется и прячет глаза где-то в своих ладонях, но неловкая пауза кажется ему более безумной и неправильной, поэтому, вздрагивая от каждой буквы, он пытается хоть что-то говорить:
— Юнги, я понимаю, что ты решил начать сначала, но... Почему я не могу присутствовать в твоей новой жизни? Зачем ты убегаешь и делаешь мне больно? Неужели я не заслужил хотя бы крохотного места рядом с тобой?
У него было ещё больше вопросов, разрывающих все внутренности губительными взрывами, но сказать что-то ещё Чимин был не в силах: он и так сделал то, в чём не мог признаться себе на протяжении девяти месяцев.
— Прости. — В рассеянных глазах Юнги металась только неуверенность, и если ещё пять минут назад он был готов навсегда оставить Чимина в прошлом, то сейчас подобная мысль казалась абсурдной. — Я много врал тебе и никогда не рассказывал о своём прошлом. Поверь, у меня были причины так поступить.
— Да плевал я на твоё прошлое, хён! Зачем ты вернулся, если я действительно тебе только мешаю? Смеёшься?
Первые несколько мгновений Юнги просто смотрит, серьёзно обдумывая дальнейшие действия, но размякший в его объятиях Чимин, жадно принимающий поцелуй, не даёт усомниться в своём выборе.