Пролог
«Раз, два — ты уже не в этой игре,
Три, четыре — в тени молчат о тебе.
Пять, шесть — стираю следы твоей судьбы,
Семь, восемь — теперь тебя ждут только вечные сны.
Девять, десять — твое время истекло,
Теперь в моих объятиях твоя душа.
Слышишь, как шепчут тени у костра?
Смерть пришла — не ускользнешь от нее никогда».
...
🎵 "Nightmare" Lxzt
Люди неустанно осуждают меня, Властелина Смерти — олицетворение высшей несправедливости и владычицу судеб.
Бескрайний мрак!
Если бы только они знали, как я изнурен нескончаемыми воплями, обвиняющими меня
в слишком раннем приходе. Но, по правде, мне нет до них дела. Я лишен права принимать во внимание мнения живых существ, даже если их уста не умолкают ни на миг.
В человеческих криках слышится не только гнев и неприязнь, но и горький отзвук утраченных надежд, словно эхо, отражающее их внутренние переживания. Эти крики —
не просто эмоциональные выплески, а крики душ, стремящихся быть понятыми, услышанными и принятыми.
Я — лишь вечный спутник людей, а они, со своими воплями, подобно пламени, яростно стремятся испепелить меня ненавистью, не ведая, что являюсь лишь вестником освобождения. В каждом вздохе, в каждом шаге таится изящная красота прощания — неизбежного и необходимого.
Здесь, в своих владениях, я правлю парадом мертвых. Великий мрак, окутанный оттенками серого, словно мягкий бархат, прорезан яркими всполохами ненастных уборщиков — созданий, трудящихся в безмолвной тени, чтобы очистить царство Тенебрис от несовершенств. Они подобны людям — бледнокожие, среднего роста, со стройными фигурами. Лишь их алые глаза, пылающие, как угли, способны вселить страх в любое живое существо, заставляя его сердце биться чаще. Но не мое. Они не страшны мне, ибо они — мои творения, благословленные на существование Властелином Смерти.
Я возглавляю эту темную симфонию, где каждый из них — нота, сплетающая служение
и покорность. И в этой хмурой тишине обретаю радость, наблюдая, как мои «дети», безмолвные тени, исполняют свой долг в этом мрачном, но прекрасном уединении.
Шагая по идеально отполированной плите из серебра, что сдерживает мою силу в стенах царства, я намеренно стучу каблуками, чтобы все знали: хозяин вернулся. На губах моих играет неугасимая усмешка — любимая маска, знак высшего наслаждения. Многие так
и не смогли к ней привыкнуть, видя во мне заносчивого выскочку, но мне, как всегда, плевать на их суждения. Я осознаю свою исключительность, и каждое движение наполняет это пространство энергией, которую все вокруг неизбежно ощущают.
Звуки моих шагов, подобные мелодии, разливаются по коридорам, утверждая мое владычество. Взгляды уборщиков, исполненные недоумения от моего внезапного появления, лишь разжигают пламя внутри меня. Я не ищу одобрения; мое бытие — само
по себе доказательство моей мощи, а смех над ограниченностью окружающих — истинный дар. Улыбка, играющая на моих губах, сверкает, как свет, отбрасывая тени на тех, кто не способен вознестись к моим высотам.
Это мой мир.
Если ты сбился с пути, то неминуемо окажешься в его плену,
И да, это принесет боль.
Я — властелин этой игры, и она шепчет мое имя.
— Ты все-таки приперся, — раздается голос моего пса. Да, именно пса. — Не ожидал, что само величество решит подчиниться приказу Совета.
Черный доберман с такими же голубыми глазами, как у меня, бежит рядом, подстраиваясь под мой темп, чтобы вновь напомнить мне, как я порой беспечен.
«Собака не имеет надо мной власти...», — убеждаю я себя. Мрак, как же это бредово звучит.
Я встретил Шакала около десяти лет назад, судя по человеческим меркам. Нет, не встретил — скорее, «украл». Он сидел в клетке приюта, виляя хвостом и источая ту беззащитную светлоту, что так пленяет сердца людей. С трудом припоминаю тот миг — его слащавая морда, полная слепого доверия, вызвала во мне отвращение. Я безжалостно привнес в его жизнь «холодную смерть», а затем «забрал» с собой. И, о чудо, с тех пор он стал моим верным спутником и уже не столь до жути милым, что, впрочем, к лучшему.
Сегодня Шакал — грозный и величественный, внушающий страх и уважение, мой верный соратник. Его оглушительный лай, подобный раскатам грома, заставляет трепетать недоброжелателей, а острые, словно иглы, зубы готовы оставить неизгладимые следы на коже. Но в тени этой мощи скрывается его истинная натура: хвост, будто оживший, порой весело виляет, предаваясь игривым воспоминаниям о беззаботных днях. В эти мгновения я ловлю себя на единственном желании — остановить этот бесконечный маятник, засовывая его хвост в его же зад.
— Знаешь ведь, на сей раз я не смог отмахнуться от Совета, — шиплю я, сдерживая раздражение. — Они настаивали, что разговор крайне срочен и важен. Не оставили выбора.
Мои радости в человеческом мире внезапно оборвались вестью от Совета Теней. Этот древний и грозный орган, необходимость существования которого до сих пор вызывает у меня сомнение, известил, что располагает для меня некоторыми сведениями. Вести столь важны, что требуют моего немедленного внимания. В тот момент, когда они нарушили мой покой, я, как истинный ценитель наслаждений, держал за локоны брюнетку, погруженный в сладостные мгновения. Их вмешательство в миг блаженства вызвало во мне бурю раздражения, неприязни и гнева.
— Честно говоря, я в изумлении. Сам Властелин Смерти обрел достаточно ума, чтобы осознать важность некоторых вещей. Настолько хорошо «вытрахали», что мозги на место встали? — подтрунивает Шакал, или, скорее, язвит. Но ему, как другу, это иногда прощается.
— У тебя слишком длинный язык, — подмечаю я.
— И что ты мне за это сделаешь? Я единственный, кто тебя хоть немного понимает. Ты ведь прекрасно знаешь, что за этими широкими дверями скрываются личности куда противнее меня.
— Меня не обязательно понимать. Достаточно бояться, а следовательно — уважать, — холодно произношу я. — Те господа за дверью с этим справляются превосходно.
Мы останавливаемся в нескольких шагах от высоких, массивных дверей, украшенных замысловатыми узорами серого оттенка, которые хранят в себе фрагменты истории этого мира — истории, о которой я предпочитаю не вспоминать даже в мыслях. Раздражение разливается по моим омертвевшим венам, подобно горячей, тягучей карамели, но не сладкой, а с едким привкусом пряной горчинки, от которой сжимается мое искусственное сердце.
— Ты так ты прав, — бурчу я, отгоняя от себя мерзкие мысли. — Но не забывай, что ты тоже не идеален. Твои попытки умиротворить обстановку, когда выполняешь мои поручения, в итоге лишь усиливают напряжение.
Шакал вновь поворачивает ко мне свою морду, его проницательные глаза изучают меня с неослабевающим вниманием. Кажется, он способен читать мои мысли, хотя, конечно, это лишь игра моего воображения. Я вечно недооцениваю, сколько мудрости может таится в облике зверя. Он — не просто собака, а мой союзник, единственный, кто понимает всю тяжесть моего положения.
— Нам нужно двигаться, — произношу я, распрямляясь и избегая взгляда на двери. — Совет не ждет, а я не намерен давать им повод считать меня слабым.
Шакал, словно уловив всю серьезность момента, дергает идеально стоячими ушами и добавляет:
— Ты никогда не даешь им такого повода.
С его словами я без стука распахиваю двери — зачем стучать?
За прямоугольным столом, словно отлитым из самой тьмы, сидят фигуры, ожидая моего прихода. И стоит лишь мне явиться с тенью недовольства на лице, как их лица мгновенно бледнеют, словно выцветая под моим взглядом.
«Итак, бледнее, чем сама Смерть».
Задача Совета проста и ясна — поддерживать порядок и гармонию между мирами. Потому все двадцать теней, древних, как кости мамонтов, наделены невероятной мудростью. Хотя, справедливости ради, это качество верно лишь для немногих из них.
Хранители — сердце миролюбия в Тенебрисе. Они — весы равновесия, тихие стражи, чья сущность подобна светлым искрам, мерцающим в бездонной тьме. Их предназначение — оберегать души, дожидаясь решения: обретут ли они вечный покой в сияющем царстве Жизни, именуемом Этерион, или же останутся здесь, во мраке, чтобы стать моими палачами.
Палачи — мои излюбленные творения, воплощение противоречий и неотъемлемая часть моего бытия. Исполнители моих приговоров, они сопровождают меня, Властелина Смерти, в последний миг существования живого существа. Когда-то самые темные души, погрузившись в бездну своих грехов, искупают их, помогая мне «справедливо» отбирать жизни.
Последние, незаменимые в своем кропотливом труде, делают гораздо больше, чем многие из этих опостылевших и нерадивых личностей, которые в данный момент не сводят с меня своих взглядов. Сидеть за красивым мраморным столом в изысканных лохмотьях и мудро молоть языком умеет не каждый из них.
Усилия Совета, скрытые от глаз посторонних, даже хранителей душ, которые идут третьими по иерархии, являются основой нашей силы, как корни деревьев, проникающие в недра земли. В их темных головах должно расцветать знание, и по ту сторону света простираться могучая сеть, связывающая миры, в особенности наш и человеческий.
Я медленно обвожу взглядом двадцать советников, восседающих передо мной. Внешне каждый из них — человек, ничем не примечательный, одетый в духе времени: мужчины
в изысканные смокинги, женщины в строгие, но элегантные платья, все в темных тонах.
Но глаза... они выдают их истинную суть. В них я вижу отражение собственного леденящего безразличия, того самого «смертельного холода», что живет во мне.
Среди этой толпы теней лишь трое вызывают у меня доверие: старик Мракнос, чей взгляд словно проникает в самую душу; могучий Эребус, чья мощь ощущается даже в его молчании; и отвратительная Кости, чье присутствие вызывает легкое, но настойчивое раздражение. Они — единственные, кто хоть как-то выделяется в этом море безликих фигур, но даже их влияние на меня незначительно.
Встав во главе стола, я не спешу занять свое место, в отличие от Шакала, уже устроившегося в своем кресле. Он восседает на нем с горделивой осанкой, словно изваяние, высеченное из мрамора.
«Мрак бы побрал этого пса. Хватит красоваться».
Шакал, будто уловив мои мысли, игриво подмигивает.
— Властелин, — почтительно произносит старик Мракнос, склоняя голову.
Отрекаясь от юного облика, доступного бессмертному существу, Мракнос с уверенностью облачается в маску старости, убежденный, что она придает ему облик мудреца. Встретив его, будучи простым смертным, я, несомненно, погрузился бы в глубокие размышления, глядя на его лицо, изборожденное морщинами времени, и искренне поверил бы, что за его плечами лежат семьдесят лет человеческой жизни. Однако несоответствие между этой маской и тем, что он творит в постели, стало бы для любого, непосвященного в наши тайны, поистине ошеломляющим.
«Он не скрывает свои похождения. Тот еще извращенец, скрытый за маской строгости и серьезности».
Мой облик, украшенный шрамом, что пересекает правый глаз и бровь, представляет меня как мужчину, предавшегося по виду тридцатилетнему существованию, полному жизненной энергии и глубоких страстей. Шрам, похожий на мертвую ветку дерева, является не только меткой налета опыта, но и символом моей стойкости, оживляющим мое лицо историей пережитого. Он, как знак и след борьбы, которая, кажется, лишь укрепляет мою молодость, в отличие от старика, потерявшего себя в заблуждениях
о времени.
— Надеюсь, это экстренное собрание оправдано, иначе двойной порции холода от меня вам не избежать, — цежу я.
Я не предвидел, что в их глазах не отразится страх. Напротив, в них зреет непоколебимая решимость, словно сталь, закаленная в пламени испытаний. Это ощущение пробуждает во мне неизменное чувство удивления, и я не могу сдержать легкой усмешки.
«Как же они стараются».
— Ну что ж, удивите меня, — говорю я, присаживаясь на свое кожаное кресло, одновременно поправляя запонки своего любимого пиджака цвета бургунде.
Закидываю ногу на ногу и облокачиваюсь локтем на подлокотник. Моя поза — воплощение небрежной расслабленности, но тени, напротив, словно сжатые пружины, напряжены до предела. Они переминаются, переглядываются, будто репетируют немой диалог. В их взглядах — немой вопрос: «Кто первый?» Этот спектакль мне уже наскучил.
— Я жду, — грозно требую, заставляя многих вздрогнуть, но только не выделенную мной троицу.
— Седьмой номер, — тут же сказал Мракнос. — Объявился.
Я устремляю на него взгляд, чувствуя, как губы мои изгибаются в едва уловимой усмешке. Пальцы, словно в изысканном танце, переплетаются, выстраивая незримый барьер спокойствия. Грудь, подчиняясь трепету предвкушения, вздымается глубже, словно вбирая в себя дыхание грядущего. Не выдерживаю и начинаю смеяться.
«Пусть думают, что я двинулся на всю голову».
Неизвестно, сколько времени из моей груди вырывается гогот — минуту, две, но на лицах присутствующих нет ни крупицы веселья. Я откидываюсь на спинку кресла, снова закидываю ногу на ногу, продолжая прокручивать в своей голове то, что только что услышал. Смех, словно неуместный звук в театре, наполняет зал, создавая резкий контраст с мрачной атмосферой собрания.
— Властелин, — тихо зовет меня Шакал, пытаясь привести в чувство, но в этом нет необходимости. Я уже весь во внимании.
— Так, — серьезно начинаю я, скрещивая ладони перед собой. — Чем подкреплен этот довод?
— Энергия слабеет. В последний раз такое наблюдалось четырнадцать лет назад,— поясняет Эребус, пристально глядя на меня. — Ты сам помнишь об этом.
«Да, Эреб, помню, к большому сожалению».
— Где именно это происходит?
— Шотландия, — тут же отвечает Кости, накручивая локон своих сальных черных волос на указательный палец. — Кажется, кое-кто облажался, — говорит она, в конце мерзко хихикнув.
Я на секунду прикрываю глаза, стараясь взять себя в руки. Кости, постоянно облизывающая свои губы и не оставляющая в покое жирные от грязи волосы, раздражает меня, но мне нужно сосредоточиться. Сейчас есть более важные проблемы.
«Седьмой номер. Я был уверен...».
— Моя сестра? Ее активность заметна?
«Уже пожалел, что задал этот вопрос».
— Все тихо, — спокойно отвечает Мракнос. — Как и последний десяток лет.
«Очковтирательство».
На этом я поднимаюсь со своего кресла, но на миг замираю, уставившись на картину, что висит на противоположной от меня стороне. Смотрю на нее и внутри разрастается комок раздражения. Вот почему последний век я предпочитаю ходить по земле, а в своем царстве появляться лишь тогда, когда того требуют дела. Все здесь так и разит неприятными воспоминаниями.
«Надо будет попросить уборщиков, чтобы они ее сняли и выбросили, а еще лучше сожгли!»
Разворачиваюсь и направляюсь на террасу, распахивая массивные двери
с оглушительным грохотом. Мне необходимо уединение, чтобы абстрагироваться от назойливых лиц и бесполезных фраз. Тени игнорируют всю серьезность происходящего.
Густая тьма, окутывающая террасу, кажется безразличной к напряжению, витавшему
в воздухе. Как всегда, тяжесть решения лежит исключительно на моих плечах. Только мне одному предстоит распутать этот клубок неразберихи, и сейчас я не могу позволить себе ошибку.
— Властелин, — зовет меня Мракнос.
Старый советник, опираясь на свою изящную трость из темного дерева с инкрустацией серебра, встает рядом со мной. Его глубоко посаженные глаза, словно два темных озера, смотрят в бесконечную тьму, расстилавшуюся за краем террасы. Это не просто темнота,
а абсолютная пустота, лишенная даже блеска звезд, холодная и давящая своей безграничностью. Его рука, костлявая и испещренная множеством морщин, крепко сжимает рукоять трости. Мракнос не просто советник — он хранитель тайных знаний,
его мнение для меня весит достаточно много.
— Тебе следует уже разобраться с этим, — продолжает он. — Прежде, чем это снова превратится в неразрешимую проблему. Масштабы угрозы становятся все больше
и больше. Вся система трещит по швам, от минимальных проблем до глобальных катастроф. Нам нужно предотвратить разрушение, до того как все рухнет.
— Я в курсе, — отвечаю, засовывая руки в карманы брюк и поворачиваясь к нему лицом. — На Седьмом номере все должно закончиться.
В глазах Мракноса мелькает что-то похожее на сомнение, но он ничего не говорит. Я знаю, он доверяет мне, хотя и считает мою самоуверенность немного излишней, учитывая происходящее.
Следующие его слова звучат спокойно, но в них скрывается железная твердость:
— Смотри, сам не стань заложником ситуации, — говорит он и удаляется, оставив меня наедине с темнотой.
«Жизнь любит игру, и я сделаю все, чтобы выйти из нее победителем, несмотря ни на что. Никто и ничто не помешает мне».
В этом и есть моя цель, моя одержимость, мой путь, пусть он и усыпан препятствиями.
Я вижу всю картину целиком, в отличие от многих, каждый шаг продуман до мельчайших деталей. Теперь остается только начать действовать.
«Ну что ж, поиграем».