Искупление через неё

То, что произошло на балконе, было ошибкой. Сбоем в системе. Всплеском адреналина, который мой измотанный разум ошибочно принял за нечто иное. Я повторял себе это снова и снова, как заклинание, пока шёл на следующий урок. Это не помогло. Глупое тепло в груди и противное щемящее чувство в животе отказывались уходить.

День. Зельеварение.

Снейп, мрачный как сама смерть, поручил нам варить сложное обеззараживающее зелье, требующее филигранной точности. Партнёров он, к моему облегчению и одновременно раздражению, не менял. Я с Гринграсс, она — с Томасом.
Я погрузился в процесс, стараясь смотреть только на свой котел. Резал корень мандрагоры ровными, точными ломтиками. Доводил температуру до нужной отметки. Делал всё идеально. Как автомат.

Но периферией зрения я видел её. Она работала молча, сосредоточенно, но её движения были какими-то скованными. Когда она потянулась за флаконом с порошком из рога единорога, её рука дрогнула, и склянка чуть не выскользнула из пальцев.

Я не подал вида. Не повернул головы. Но мои собственные пальцы вдруг стали ватными. Я промахнулся и уронил свой нож на пол с оглушительным лязгом.

Снейп медленно повернулся, его чёрные глаза сузились. — Проблемы, Малфой? — его голос прозвучал тихо и опасно. — Или излишнее волнение мешает вашей обычно безупречной технике?

Из-за соседнего стола послышался сдавленный смешок Паркинсон. Жар ударил мне в лицо. Я наклонился, чтобы поднять нож, чувствуя себя идиотом. — Никаких проблем, профессор, — пробормотал я. — Простая небрежность.

— Смотрите, чтобы она не повторилась, — прошипел Снейп и продолжил обход.

Поднимая нож, я невольно поднял глаза и... встретился с её взглядом. Она смотрела на меня не со злорадством и не с насмешкой. В её глазах читалось... понимание? И что-то ещё, от чего то самое «невысказанное» тепло вновь кольнуло меня под рёбра.

Мы быстро отвернулись друг от друга. Воздух между нашими столами снова сгустился, стал тяжёлым и звонким. Кажется, я был не единственным, кого тот момент на балконе выбил из колеи.

Вечер. Астрономическая башня.

Ночной воздух был ледяным. Мы должны были составлять карты звёздного неба, но мои мысли были далеки от созвездий. Я стоял у парапета, стараясь не смотреть в ту сторону, где она сидела с Грейнджер и Длиннопом.

Ветер доносил обрывки их разговора. — ...и он просто встал и сказал это! — её голос звучал взволнованно. — Прямо Кэрроу! — Это же... это безумие, — ответила Грейнджер, и в её тоне сквозила явная озабоченность. — Малфой никогда просто так ни за кого не заступается. У него должен быть свой интерес. — Может, он... я не знаю... меняется? — Не питай иллюзий, — жёстко оборвала её Грейнджер. — Он Малфой. Они не меняются. Он что-то замышляет. Будь осторожна.

Я стиснул зубы. Умная девочка, эта Грейнджер. Слишком умная для своего же блага. Она была права. У меня был свой интерес. Мой собственный спасённый зад. И всё.

Почему же тогда её слова — «может, он меняется» — прозвучали в моих ушах громче, чем предупреждение её подруги?

Профессор Синистра окликнула её, и она отошла. Она осталась одна, уставившись в свой телескоп. Я видел, как она обхватила себя руками, будто замёрзла. И снова этот идиотский импульс — желание подойти, набросить на её плечи свою мантию...

Я с силой ткнул пальцем в карту, едва не прорвав пергамент. Что со мной происходит? Это она должна бояться меня. А не я — своих собственных глупых мыслей о ней.

Внезапно она обернулась. Как будто почувствовала мой взгляд. Наши глаза встретились через всё пространство башни. На мгновение время остановилось. Шепот ветра, голос профессора, бормотание других учеников — всё это исчезло. Остались только мы и это тяжёлое, немое понимание, витающее между нами.

Она первая отвела взгляд, покраснев и снова уткнувшись в окуляр телескопа. Но было поздно. Искра пробежала. Та самая, от которой разгораются костры. Костры, которые сжигают дотла.

Ночь. В коридоре гриффиндорской башни.

Я шёл обратно в подземелье, проклиная всё на свете. Проклиная её. Проклиная себя. Проклиная этот замок и всю эту войну.

И вдруг я услышал приглушённые голоса из ниши за статуей одноглазой ведьмы. Я замер, прижавшись к стене. — ...должен быть другой способ! — это был её голос, сдавленный и отчаянный. — Я не могу просто сидеть сложа руки и ждать! — Мы ищем, — ответил голос Поттера. — Но лезть напролом — самоубийство. Мы должны быть умнее.

Они говорили о чём-то своём. О своих геройских планах. Но сердце моё вдруг заколотилось с новой силой. В её голосе снова звучал тот самый страх. Тот, что сводил меня с ума. Тот, что мог заставить её наделать глупостей.

Я не должен был вмешиваться. Это было бы чистейшим безумием.

Но ноги понесли меня вперёл сами. Я вышел из тени, приняв самую надменную позу, на какую был способен. — Какая трогательная сцена, — протяжно произнес я, заставляя их всех троих вздрогнуть и развернуться ко мне. Поттер, Уизли и она. — Гриффиндорское собрание по обмену глупыми идеями? Не продолжайте ради меня.

— Малфой, — Поттер шагнул вперёд, его рука потянулась к палочке. — Проваливай.

— О, я бы с радостью, — я улыбнулся холодно, глядя поверх его головы прямо на неё. — Но, видимо, некоторые не понимают простейших инструкций. Например, «оставайся в стороне и не лезь не в своё дело». Это может быть опасно. Для всех вовлеченных.

Я вложил в последние слова весь свой немой ужас, всю свою ярость, всё своё предупреждение. Я смотрел только на неё, игнорируя разъярённого Поттера и рычащего Уизли.

Она поняла. Я видел, как дрогнули её ресницы. Как она сглотнула. — Я... мы просто разговаривали, — тихо сказала она.

— Как очаровательно, — я фыркнул, поворачиваясь к ним спиной, демонстрируя полное презрение. — Тогда не позволяйте мне вам мешать. Только помните о последствиях. Всегда помните о последствиях.

И я ушёл, чувствуя, как их взгляды жгут мне спину. Я снова нарушил свои же правила. Снова влез. Снова повёл себя как идиот.

Но когда я закрыл глаза той ночью, я видел не их шокированные лица. Я видел её глаза в свете луны на башне. И это противное, тёплое, щемящее чувство в груди не желало уходить.

Это была война. А на войне чувства — это роскошь, которую никто не мог себе позволить. Особенно я.