Глава 5
Изабелла
Я начала ловить себя на том, что вечера превращаются в маленькие ритуалы. Не молитвы, не привычные вещи вроде чая перед сном или книги под светом лампы под пледом, а партии в шахматы с ним. И одновременно — ожидание сообщений в Instagram. Как будто весь мой день, все занятия, обязанности и даже книги, которые я читаю, сворачиваются в узкий луч света: напишет ли он, сделает ли ход, запишет ли голосовое.
Мы как будто перестали делать вид, что все это только игра. Хотя официально — именно так и было: шахматное приложение, где клетки белого и черного меняли друг друга. Но уже после первой же попытки объяснить мне комбинацию голосовым, стало ясно — границы расширились. Его голос теперь ходил рядом с моими мыслями, его смех мог появиться в самый неожиданный момент, и даже тогда, когда он говорил «конь на f3», мне казалось, что это касается чего-то большего, чем просто фигур.
Я сидела на кровати в старой пижаме с растянутым свитером и собранными кое-как волосами. Пряди выбивались из-под резинки, падали на щеки, а очки скользили вниз, и я время от времени поднимала их выше. На тумбочке — чашка с остывшим чаем и открытая книга, которую я никак не могла дочитать, потому что как только телефон подавал сигнал, я бросала все буквы и бежала проверять экран.
Он сделал ход — и сразу прислал голосовое:
— Неудачная стратегия. Ты знаешь, что твой ферзь уже полумертв?
Его голос был спокойным, но я услышала улыбку, ту легкую насмешку, которая всегда появлялась, когда он думал, что имеет надо мной преимущество.
Я нажала микрофон и прошептала в ответ, делая вид, что у меня все под контролем:
— Это ты так думаешь. А может, я просто подставляю фигуру, чтобы отвлечь твое внимание?
Он почти сразу ответил — тоже голосовым:
— Ты слишком книжная для этого, Изабелла. В твоих романах герои так и делают — жертвуют, чтобы спасти кого-то важного. Но в реальности романтика не работает.
Я засмеялась сама себе. Его наблюдательность иногда раздражала, иногда — пугала. Он действительно замечал во мне больше, чем я позволяла другим.
Мы еще несколько минут перебрасывались короткими сообщениями — то текстом, то голосом. Он подкалывал меня, я отвечала так же, хотя во мне все время загоралось ощущение, что он играет на нескольких фронтах одновременно: в шахматы, в слова и еще во что-то другое, название чего я еще не знала.
И вот, после моего очередного хода, я написала — как бы в шутку, как бы между прочим:
«Может, тебе легче было бы побеждать, если бы я видела твое лицо и могла угадывать, когда ты блефуешь? А то так нечестно, если без подсказок.»
Я написала это и сразу почувствовала, как в груди защемило. Это была шутка, но в ней проскользнуло нечто большее. Я даже на мгновение пожалела, что нажала «Отправить».
Он ответил не сразу. Сначала точка «Прочитано», потом долгая пауза, а потом — голосовое.
— Ты серьезно хочешь меня видеть во время игры? Не боишься, что я буду отвлекать тебя больше, чем полумертвый ферзь?
Я покраснела, хотя была в комнате одна.
«Шучу», — написала я быстро, будто пытаясь отмотать все назад.
— А может, не шутишь, — его новое голосовое было еще тише, с той интонацией, которая заставляла мои пальцы дрожать. — Давай, позвони. Докажем мою теорию.
«Да ну, — ответила я текстом. — Зачем? Мы же нормально играем.»
— Изабелла, — его следующее голосовое было с вызовом, отдававшим ноткой, которую я боялась и одновременно ждала. — Ты боишься?
Я долго смотрела на экран. Сердце билось так, будто он действительно стоял рядом и смотрел на меня прямо сейчас. Боялась? Да. Но больше я боялась признать, насколько хочу сделать этот шаг.
Я глубоко вдохнула. И не думая — совсем не обдумывая — нажала кнопку видеозвонка.
Экран начал темнеть, а камера запечатлела меня саму: взъерошенные волосы, очки, пижама. Я выглядела так, будто готовилась ко сну, а не к тому, чтобы впервые увидеть его в реальном времени. Но было уже поздно. Звонок пошел. И каждая секунда гудка отдавалась в моем теле, как удар.
Что я делаю? — спрашивала я себя. — Зачем? Я же не хотела этого. Это была просто шутка. Он не думал, что я действительно осмелюсь. И я тоже не думала.
Я сидела неподвижно, сжимая телефон обеими руками, и смотрела на экран, который звонил ему. Мир вокруг остановился. Только этот звук, только этот шаг — и уже невозможно отступить.
Включилась камера, и первое, что я увидела, — это голые плечи. Мышцы, татуировки... Я невольно моргнула. Боже, кто вообще начинает звонок в таком виде? Я была готова к серьезному, может, немного скучному парню, а не к тому, чтобы уставиться в чужой пресс из тренажерки. И, честно говоря, я не знала — смеяться или краснеть.
Высокий блондин с голубыми глазами и немного волнистыми волосами, небрежно падающими на лоб. Он выглядел так, будто сошел со страниц романа. В моей голове сразу всплыл образ Дориана Грея — того, чья красота была опасной, даже слишком идеальной для реальности. Конечно, Алекс не имел ничего общего с декадансом и его проклятиями, но впечатление было похожим: от него трудно отвести взгляд, даже если понимаешь, что лучше бы не смотреть так долго.
—Ты серьезно? — не удержалась я. — Я думала, увижу что-то ближе к скучному профессору в очках, а тут... — я махнула рукой, смеясь. — Тут, знаешь, скорее, герой романа.
— Герой романа? — он слегка поднял бровь. — Это мне нравится больше, чем «скучный профессор».
— Ну, не преувеличивай, — улыбнулась я. — Я шучу.
Он молча посмотрел куда-то в сторону, и я поняла, что он заметил книгу возле меня.
— Ты что-то читаешь? — его голос был коротким, но теплым.
Я сразу подняла книгу.
— О, да! «Гордость и предубеждение». Я перечитываю ее уже в который раз. Ты знаешь, это такой роман, который заставляет обращать внимание на мелочи: как люди смотрят, как выбирают слова. Это невероятно.
Он кивнул:
— Тебе нравится замечать такие вещи?
— Конечно. — Я улыбнулась. — Мне кажется, в этих деталях вообще скрывается все интересное.
Он немного наклонил голову.
— А ты много читаешь?
— Довольно много. Книги — мои любимые собеседники. Они же никогда не перебивают, — я пошутила и почувствовала, как он тихо улыбнулся. — А ты?
— У нас дома целая библиотека. Мама читает постоянно, — ответил он коротко. — Но я больше люблю шахматы. Папа меня научил.
— Папа? — я аж подняла брови. — Это уже серьезно. Получается, у вас это семейное.
— А у тебя? — он мягко повернул вопрос.
— Меня научил дядя, — вздохнула я, вспоминая. — Он всегда повторял, что в шахматах главное — не победа. Главное — ощущение самой игры. Иногда я думаю, что это он просто оправдывал мои поражения. Но звучало красиво, правда?
Он улыбнулся уголком губ.
— И ты согласна с ним?
— Наверное, нет, — я качнула головой, — Потому что когда я выигрываю, это ощущение гораздо лучше, чем любая «игра ради игры».
Я засмеялась сама над собой, и он тоже слегка рассмеялся — тихо, но искренне. В этот момент разговор тек так, будто мы давно знали ритм друг друга: он бросал простые, почти незаметные вопросы, а я разворачивала из них целую историю.
— У тебя дядя хороший учитель? — спросил Алекс, и в его голосе я почувствовала что-то настоящее, не просто формальное любопытство.
— Да, — я кивнула, мысленно улыбаясь, — Он терпеливый. Никогда не сердился, даже когда я делала очевидные глупости на доске. Иногда говорил: «Иза, ты не проиграла, ты просто еще не видишь следующий ход». Хотя я прекрасно знала — я проиграла в сухую.
— Он тебя поддерживал, — коротко подытожил Алекс.
— Да. — Я на мгновение замолчала, глядя в камеру. — Знаешь, наверное, это всегда чувствуется, когда в семье тебя поддерживают. Даже если это смешно. Вот я, например, похожа и на папу, и на маму одновременно.
— И это проблема? — он слегка прищурил глаза, в его голосе была теплая ирония.
— Для меня — нет, но для наших «любимых» родственников — еще какая! — я скривила губы в улыбке. —Представь, они когда-то серьезно думали, что мама могла изменить папе.
Я даже засмеялась, потому что это до сих пор звучало абсурдно.
— Представь, как глупо. Все эти догадки разбивала одна простая вещь: мои черты лица. У меня же и его губы, и его скулы. Мама даже шутит, что я маленькая копия папы, только с женскими движениями.
Алекс тихо отреагировал:
— А мама какая?
Я подняла прядь волос и прищурилась, чтобы рассмотреть ее на свету.
— Мама рыженькая. У нее такой теплый оттенок волос, знаешь, медный, немного золотой. И когда я долго на солнце, мои тоже начинают отливать рыжим. Это видно не всегда, но на самом деле я много от нее взяла.
Я опустила руку и улыбнулась:
— Поэтому все эти сплетни об измене были смешными еще и потому, что я — копия папы, а цвет от мамы. Получился такой себе микс.
Алекс молчал несколько секунд, как будто всматривался в меня сквозь экран, и только потом сказал:
— У вас близкая семья.
Я кивнула:
— Да. Хоть и с «украшениями» в виде этих родственников, которые видят трагедию даже в цвете волос. Ну, зато у меня армия кузенов и кузин. Если я когда-нибудь решу бросить вызов этим родственникам, мне будет кого поставить в резерв.
Он поднял взгляд прямо на меня.
— Армия?
— Абсолютно, — я засмеялась, — У меня нет братьев или сестер, зато кузенов и кузин — целая рота. Представь: все вместе, шум, споры, дети кричат, старшие спорят, кто лучше играет в футбол. Это больше похоже на базар, чем на спокойные посиделки.
Алекс слегка кивнул, как будто ему было знакомо ощущение многолюдной семьи, но он ничего не добавил. Только уголки губ немного дернулись в улыбке.
Я подхватила:
— Так что если ты когда-нибудь окажешься в моей семье на празднике, готовься — тебя сразу сведут играть в шахматы против кого-то из кузенов.
— Я приму вызов, — тихо ответил он.
Его спокойствие резко контрастировало с моей болтливостью, но почему-то именно это и заставляло меня говорить больше, раскрываться сильнее.
— У вас там действительно целая армия, — улыбнулся Алекс, когда я снова вспомнила о своих кузенах. — И ты еще успеваешь всех побеждать в шахматах?
— Ну, не всех, но стараюсь, — ответила я, и тогда будто что-то из детства само всплыло, добавила: — Хотя, знаешь, не шахматы меня в детстве больше всего беспокоили, а мамины запреты.
Он немного наклонил голову:
— Запреты?
— Да, — я скривилась, вспомнив: — У моей мамы есть собственный спортзал. И она категорически против мучного. Говорит: тесто — это зло. Так вот, представь, ребенок растет, а торты и булочки для него почти как запретный объект.
Алекс едва заметно улыбнулся:
— И ты слушалась?
— Конечно нет, — я засмеялась, — Тем более, когда мама уходила по делам, меня оставляли с тетей. А моя тетя... Боже, она готовила супы. Всегда супы. И всегда — ужасные. Она искренне считала, что это самое полезное, что можно дать ребенку.
Я закатила глаза и не удержалась от смеха:
— Ну, поверь, я бы лучше голодала.
— И что, действительно ела их? — спросил он так спокойно, будто ему хотелось докопаться до конца этой истории.
— Да. То есть... я делала вид, что ела их. Но мой папа... — я остановилась на мгновение, у меня даже тепло внутри разлилось от воспоминания, — Он всегда заходил после работы, садился рядом и ел весь суп сам. Хотя я видела, как он кривился. И после этого вытаскивал из пакета бургеры и клал мне на колени. Я так горжусь им.
Алекс внимательно слушал, не перебивая. Лишь коротко спросил:
— Ты гордишься им из-за бургеров?
Я хмыкнула и покачала головой:
— Нет. Я горжусь им потому, что он никогда не давал тете понять, что ее супы невкусные. Он всегда делал вид, что это лучшее блюдо в мире. А потом спасал меня. Это... такая мелочь, но для меня она очень важна.
На секунду между нами повисла тишина, но не тяжелая — скорее теплая, как эхо смеха.
Я добавила уже шутливо:
— Вот только жаль моего дядю. Он же живет с ней постоянно. И ему приходится это есть каждый день.
Алекс засмеялся тихо, низко:
— Похоже, твой дядя герой не меньше твоего отца.
— Это точно, — согласилась я.
И мимоходом взглянула на него еще раз. Все-таки он сидел без футболки, мышцы едва задвигались, когда он откинулся немного назад. Конечно, я не могла не зацепиться за это взглядом.
— Кстати, — прищурилась я, — Вот скажи честно, это у тебя от природы, или ты проводишь по полжизни в спортзале?
Он пожал плечами.
— Немного тренируюсь.
— «Немного», — повторила я с иронией. — Если бы я тренировалась немного, то выглядела бы... ну, не так. Я максимум занимаюсь йогой. И то — у мамы в спортзале. Потому что она считает, что если я не буду гибкой и правильно дышать, то жизнь пройдет мимо меня.
Алекс лишь улыбнулся, но его глаза светились любопытством.
Я скрестила руки и подытожила:
— Вот и вся моя спортивная карьера. Йога и запрещенные бургеры.
— Тебе стоит поблагодарить своего папу, что он рисковал здоровьем ради твоих бургеров, — улыбнулся Алекс. Голос у него был сдержанный, но в нем проглядывало что-то теплое, даже немного завистливое.
Я сложила руки на груди, изображая строгость:
— Вот только не смей шутить над моим героем. Он мужественно жертвовал собой, чтобы я не должна была глотать эти ужасные супы.
— Хм... мужество измеряется тем, что нужно выдержать ложку невкусного супа? — его губы едва дернулись в улыбке.
— Ты не понимаешь, — я вздохнула театрально, — Когда ты приедешь, я обязательно попрошу тетю сварить и для тебя. Тогда посмотрим, как долго ты сможешь держаться героем.
Алекс засмеялся — тихо, коротко.
— Ладно. Я готов принять этот вызов.
— Серьезно? — я подняла бровь. — Не забывай, что у моего дяди уже годами слабый желудок, и он живет с этим испытанием каждый день.
— Бедный мужчина, — качнул головой Алекс. — Получается, настоящий герой — именно он.
Я не удержалась и рассмеялась громче. Эта легкость, которая возникала между нами, удивляла меня: он говорил немного, но именно его короткие фразы заставляли меня взрываться смехом.
Когда волна смеха стихла, я почувствовала, как он немного внимательнее посмотрел в сторону моей книги, которая все еще лежала рядом.
— Кстати, — сказал он уже спокойнее, — если я захочу прочитать что-то хорошее... что ты порекомендуешь?
Я подняла книгу в руках и начала вертеть пальцами, словно подбирая правильные слова:
— Зависит от того, какие эмоции ты ищешь. Если что-то легкое — я дам тебе роман, где можно смеяться и не думать о мире. Если что-то глубже — у меня есть несколько историй, которые могут оставить шрам.
— А ты что выбираешь для себя?
— Оба варианта, — призналась я. — Я люблю, когда книги заставляют смеяться и плакать, иногда даже в одном абзаце.
— Тогда посоветуй что-то именно такое, — он кивнул, и я поймала в его взгляде ту самую заинтересованность, которой не ожидала.
Я задумалась, перебирая в голове названия, и наконец сказала:
— «Маленькая жизнь» Ганья Янагихара. Оно тяжелое, но... оно показывает, что даже в самой большой темноте есть место для света.
Алекс повторил название, как будто запоминая.
— Хорошо. Я попробую.
— Только потом не обвиняй меня, если будешь сидеть с покрасневшими глазами, — подколола я.
Он едва улыбнулся:
— Обещаю не жаловаться.
Я снова засмеялась и уже хотела перевести тему, но он опередил меня.
— Ты интересно рассказываешь, Изабелла. Даже простые истории звучат в твоем исполнении... живо.
Я почувствовала, как что-то мягкое защемило внутри. Смущенно махнула рукой:
— Это все книги виноваты. Слишком много читаю, вот и учусь жить так, как будто я персонаж романа.
— Возможно, в этом и есть твой секрет, — ответил он тихо. — И, наверное, поэтому интересно тебя слушать.
Я закусила губу, не зная, как отреагировать. Эти слова показались мне слишком откровенными, но от них стало тепло.
Чтобы разрядить атмосферу, я хитро прищурилась:
— О, я поняла. Ты просто пытаешься отвлечь меня от того, что я выиграю у тебя следующую партию в шахматы.
— Посмотрим, — спокойно ответил он.
Мы еще несколько минут бросали друг другу мелкие шуточки, но уже было видно, что разговор идет к концу. В его глазах я видела усталость, но она странно переплеталась с тем светом, который он оставлял после каждой своей фразы.
Я вздохнула, откинувшись на спинку стула:
— Хорошо, я дам тебе фору. Но только одну.
— Договорились, — коротко сказал он, и это звучало как нечто большее, чем просто согласие на игру.
Я еще несколько секунд смотрела на его лицо на экране, прежде чем связь оборвалась. И когда комната снова осталась тихой, мне показалось, что его голос и смех все еще витают рядом — теплые, легкие, словно что-то похожее на дом.