Глава 4
Как ты мог
Они стояли в тишине леса. Всё было затаившимся — ни птиц, ни ветра. Лишь дыхание. Тяжёлое, ломкое.
Пестролистая смотрела на него с растерянностью и страхом. Она хотела что-то сказать, её губы дрожали.
— Огонёк… откуда ты всё это знаешь? — прошептала она.
Но он не дал ей времени.
Он не хотел говорить. Не хотел объяснять. Не хотел рисковать, что она снова убежит, снова скроется за словами, за клятвами, за племенем. Он знал, что сейчас она сломана. Слаба. Он чувствовал это всем телом.
И он прыгнул.
Она не успела вскрикнуть. Он прижал её к земле — быстро, резко, со всей тяжестью своей боли, любви и страха.
— Нет… пожалуйста… — прошептала она, когда было уже поздно.
Она не боролась. Только дрожала, сжавшись, как лист под дождём.
Её глаза наполнились слезами. Сначала молча. Потом она плакала, не сдерживая всхлипов, и всё, что смогла сказать, когда он отпрянул:
— …как ты мог?..
Он молчал. Стоял, тяжело дыша, надломленный, с поцарапанной душой, но с чувством, будто всё, что он боялся потерять, теперь рядом. С ним. Навсегда.
Пестролистая свернулась на траве, зажимая уши лапами, и голос её сорвался в крик:
— Я… целительница! Я не должна была!.. Это… это…
Она содрогнулась.
— Я всё расскажу Синей Звезде! Она должна знать!
Эти слова вонзились в него, как когти.
Огонёк резко подошёл к ней, но уже не так, как прежде. Голос его дрожал, но в нём была железная тень:
— Ты не можешь. Если ты расскажешь — ты уничтожишь всё. Себя. Меня. Племя.
Он опустил голову.
— Я… я не хотел. Я просто… я не мог потерять тебя снова…
Пестролистая всхлипнула. Она больше не смотрела на него.
Он развернулся — и ушёл в кусты, исчезая в тени деревьев.
> Он сделал то, что считал неизбежным.
Она осталась — разбитая.
И между ними теперь навсегда была ночь.
С тех пор она молчала.
Пестролистая больше не говорила с ним ни словом. Не поднимала взгляда, не отвечала на ласковое «Привет» у выхода из палатки. Она работала — собирала травы, обрабатывала раны, спала в углу своей палатки, как будто Огонёк не существует.
Но он существовал.
Он приходил к ней каждый день.
— Как ты себя чувствуешь?
— Тебе не нужно идти одна, я могу помочь…
— Я просто хочу поговорить…
И каждый раз — тишина. Или короткое, холодное:
— Уходи.
Но он не уходил. Сидел рядом. Говорил. Смотрел.
Он верил, что она простит. Что всё поймёт. Что это было ради них. Ради будущего.
Прошло несколько лун.
И однажды утром, когда он снова увидел её — склонившуюся над пучками трав, — он почувствовал: что-то изменилось.
Она была немного округлее. Медленнее двигалась. Реже выходила из палатки. Нюхала свежую добычу, словно выбирая не по вкусу, а по ощущениям. Иногда её мутило. Иногда она смотрела вдаль, не замечая никого.
Огонёк замер. Вдохнул воздух — и понял.
Запах.
Слабый, едва уловимый… но он знал его.
> Беременность.
Он смотрел на неё в изумлении. Шагнул ближе. Но слова не вышли.
Пестролистая заметила его взгляд, резко отвернулась, прижав хвост к боку.
В её глазах был страх. Не от него. От всего.
— Это… от меня, — прошептал он.
Она не ответила.
Огонёк сел. Потрясённый. Взгляд уставился в землю.
> Я… изменил будущее.
Её смерть… её судьба… теперь всё иначе.
Эти котята — не должны были родиться. Но они есть. Они уже часть мира.
Часть… меня.
Он не знал, что чувствует. Радость? Шок? Вину?
Но знал одно:
> Назад пути больше нет.
С каждым днём что-то в нём менялось.
Он чувствовал это не лапами, не носом — где-то глубже. Внутри. В воздухе. В небе.
Как будто что-то звало его обратно. Как будто время, которое он украл, начинало вытекать сквозь трещины зеркала, через которое он попал сюда.
> Скоро.
Очень скоро мне придётся уйти.
Но он не мог.
Он знал, что Племя Теней готовит нападение. Скоро всё повторится: крики, кровь, предательство.
И тогда… Пестролистая умрёт.
Так было.
Так должно было быть.
Но теперь всё иначе.
Теперь она беременна.
Её шаги стали медленнее. Её тело — тяжелее. Она больше не поднимала взгляда, но в движениях появилось что-то хрупкое, осторожное… материнское.
Он видел, как она каждый вечер уходила подальше, в сторону ручья, и возвращалась поздно, неся с собой тишину.
Огонёк пытался говорить с ней, но она молчала.
Он не знал — простила ли. Поняла ли. Но в глубине чувствовал: она тоже боится. И не за себя — а за тех, кого теперь носит под сердцем.
В один из вечеров он снова почувствовал этот зов. Тянущее ощущение, будто кто-то дёргает его за усы, будто воздух вокруг становится тоньше.
> Скоро меня вернёт назад.
Он не спал. Сидел у выхода из лагеря, глядя в небо, наполненное звёздами. И думал только об одном:
— Если я уйду сейчас… она погибнет. И с ней… котята.
Он сжал зубы.
> Нет. Я останусь. Я не позволю.
Но утром, когда он пришёл к палатке целительницы — её там не было.
Папоротники были раздвинуты. Земля — влажная, слабо пахла кровью и молоком.
Он рванул в лес. Он искал её запах — слабый, размытый. Он бежал, звал, кричал:
— Пестролистая!
Но в ответ — тишина.
Ни запаха. Ни следа. Ни звука.
Она родила. Где-то. Одна. Без него.
А он… не был рядом.
> Он не увидел их. Не услышал их первый писк.
Он не знал — живы ли они.
А время… почти вышло.