Ƨн∀dowѕ ⱻғ ƎH⊥ Wиn⊥ёr ???
«Алла Пугачёва — Звёздное лето»
Всё случилось без предупреждения — ни шума, ни света, ни болезненного рывка. Только внезапное чувство холода, как будто кто-то открыл окно в пустоту. Сначала мороз проскользнул по коже, затем по костям. Ощущения были реальными. Но Олег знал, что всё это — осколок её воспоминания. Даже не оригинал, а лишь слепок, то, каким его запомнила Виолетта.
Он оказался в самом разгаре зимнего вечера, недалеко от детской площадки, расположенной в окружении старых пятиэтажек с потёртым фасадом. Олег стоял на краю этого застывшего мира, будто внутри старой фотографии. Всё было приглушённым: звук, цвет, даже воздух. Неестественно спокойно. И слишком незнакомо.
Он сделал шаг вперёд — и снег под ногами не издал ни звука.
Снежинки падали медленно, будто опасались потревожить тишину. Они ложились на землю осторожно, выстраивая хрупкий покров на мёрзлой земле. Металлические конструкции — качели, горка, перекладины — скрипели от ветра, словно вспоминали голоса, которые когда-то их наполняли. И среди этой пустоты, на одинокой площадке, он видит её. Виолетту.
Олег сразу понял — это она. На первый взгляд, он бы сказал, что ей не больше тринадцати в этом воспоминании. В детской внешности без сомнений угадывались знакомые черты.
Её щёки покраснели от мороза, а под глазами — тени усталости. На ней слишком тонкая куртка, не соответствующая погоде. Она сидела, втянув голову в плечи, словно хотела стать меньше, исчезнуть в холоде и темноте. Взгляд был устремлён в снег — не на него, не на двор, а куда-то сквозь.
Олег приблизился и остановился рядом.
— Холодно, — тихо сказал он.
Виолетта медленно повернула голову. Не испуганно, скорее с раздражённым недоумением, как будто он помешал ей думать.
— А ты кто? — голос настороженный, как у тех, кто уже знает, что взрослым доверять нельзя. Ни один мускул на лице не дрогнул.
— Просто... прохожий, — ответил Олег. Он чувствовал, как странно звучит его голос здесь. — Я увидел тебя. Ты одна.
— И что? — бросила она. — Нельзя?
Он ухмыльнулся. Даже в этом воспоминании она уже была такой, какой он её помнит. Недоверчивой, язвительной, саркастичной. Но уже знакомой. Хоть и он для неё — нет. Не в этом воспоминании.
— Можно, — мягко сказал он. — Просто... ты выглядишь так, будто не должна.
Она фыркнула.
— А ты выглядишь так, будто не отсюда.
Он хотел сказать что-то ещё — о том, как сердце сжимается при виде её, такой маленькой, замкнутой. Хотел спросить, что с ней случилось, кто её оставил одну на морозе.
— Ты замёрзнешь, — сказал он.
— Уже, — коротко ответила она и отвернулась.
Молчание. Только ветер, скребущийся в металлические трубы карусели, и снег, сыплющийся с крыш.
Олег опустился рядом, не ожидая разрешения. Она бросила на него взгляд. Колючий, недоверчивый. Но не прогнала. Его сердце сжалось то ли от холода, то ли от чего-то другого, — он сам не знал.
— Можно... я задам тебе пару вопросов? — тихо спросил он.
Она скосила на него глаза: с подозрением, но без злобы.
— А если я не отвечу?
— Тогда просто помолчим. Но я всё равно спрошу.
Девочка молча пожала плечами. Это было не «да», но и не «нет».
— Что тебе нравится? Ну... в мире вообще?
Маленькая Виолетта наморщила лоб. Но не от холода, а от раздражения.
— Никто раньше не спрашивал.
— Я не «раньше».
Она посмотрела вдаль, туда, где в конце двора медленно шевелились ветви голых деревьев.
— Когда дома тихо, — сказала она наконец. — Когда никого нет.
— А что тебе не нравится?
— Люди. — Ответ пришёл мгновенно, она даже не задумывалась. Ответила быстрее на вопрос, что ей не нравится, чем на то, что ей нравится. — Они шумные, злые, непонятные.
— А животные?
— Животные нормальные, — кивнула она. — Особенно кошки. Они тихие. Уходят, если им не нравится. Люди не такие.
— Если бы у тебя была кошка, как бы ты её назвала?
— У неё бы не было имени. Просто «кошка». Потому что, если дать имя, потом сложнее прощаться.
Олег почувствовал, как ком подступает к горлу.
— А из еды что нравится? — спросил он. — Если бы можно было выбрать что угодно.
— Ты странный.
— Часто слышу это, — усмехнулся он.
Она помолчала. Потом, чуть тише ответила:
— Блины со сгущёнкой. Но чтоб не слишком сладкие. И горячие. Прямо только со сковородки. Тётя Люда делала вкусные блины... — Последнее предложение было произнесено с такой грустью, что Олегу и не нужно было быть медиумом, чтобы понять, что она больше никогда не попробует блины от этой тёти Люды. Но он лишь кивнул. Запомнил. Он впитывает каждый её ответ, как чистый лист.
Маленькая Виолетта снова отвернулась, прижалась плечами к спинке лавки, словно устала от разговора. Но не ушла.
— Какая тебе нравится музыка? — решает он снова расспросить её, в попытке узнать её лучше. В реальности она бы уже давно назвала его «настырным» и, как обычно, ушла бы от диалога.
— Музыка? Не знаю. Я не слушаю музыку.
— Не слушаешь? По телевизору ты по-любому могла слышать какие-нибудь песни...
— Нет, ты не понял. Я не слушаю. Музыка помогает мне заглушить... лишний шум.
Его взгляд пристально смотрит на неё, слушая объяснение, которое лишь вызывает у него волну новых вопросов.
— Но один раз... Мы с братом гуляли по улице. Это было, кстати, недавно. И услышали одну песню. Наверное, это первый был раз, когда я вслушалась в слова и мелодию. И мне понравилось. Там было что-то про звёзды и лето...
***
Они с Владом шли по тротуару, втянутые в капюшоны, по улицам, которые знали их лучше, чем родная квартира. Мороз стягивал губы, пальцы давно онемели, но они не жаловались. Им было не впервой уйти из дома, пока громкие голоса не начинали швыряться посудой и проклятиями. Они просто шли. Куда угодно, лишь бы подальше.
Город вокруг них жил своей жизнью, чужой и равнодушной. А потом из-за стекла маленького кафе донеслась песня:
«Вся земля, вся земля теплом согрета
И по ней я бегу босиком».
Простой голос, поющий весело. Мелодия как солнечные блики на воде, которых она никогда не видела своими глазами, но почему-то знала.
«Я пою, я пою, и звёзды лета
Светят мне даже днем, даже днём».
Влад остановился и улыбнулся этой своей настоящей улыбкой, как тогда, когда они прятались под одеялом и читали книжку про пирата, и он озвучивал всех героев.
«Я так хочу, чтобы лето не кончалось,
Чтоб оно за мной умчалось, за мною вслед».
— Слышишь? — спросил он. — Это как будто из другого мира.
И вдруг дёрнул её за руку. Прямо посреди улицы. Прямо среди снега и городского шума.
— Потанцуем?
«Я так хочу, чтобы маленьким и взрослым
Удивительные звёзды дарили свет».
— Ты с ума сошёл! — рассмеялась она больше от неожиданности, чем от радости.
— Думаю, да. Но мы же всё равно тут одни. Кто нас увидит?
«Лето, ах, лето,
Лето звёздное, звонче пой!»
И они закружились.
Танец был неловкий — ноги скользили, пальцы мёрзли. Сапоги проваливались каждый раз в сугробы, шарф сбивался с плеч. Но песня звучала. А они крутились, как в кино.
«Лето, ах, лето,
Лето звёздное, будь со мной!»
В тот момент ей показалось, что всё стало легко. Будто лето и правда заглянуло в этот переулок. Будто тепло шло не от кафе, а изнутри. От него. От того, что он рядом. Что он не отпускает.
«Дождь грибной, дождь грибной играет в прятки
С ручейком и со мной, и со мной.
Ветерок, ветерок, надев крылатку,
Манит в лес за собой, за собой».
Она запомнила этот миг: Влад подпевает припев громко и фальшиво. Она смеётся. И на секунду — всего на одну — ей кажется, что они не бегут от чего-то. Что они идут к чему-то. К свету. К дому. К жизни, в которой тепло не только от погоды.
«Я так хочу, чтобы лето не кончалось,
Чтоб оно за мной умчалось, за мною вслед.
Я так хочу, чтобы маленьким и взрослым
Удивительные звёзды дарили свет».
***
Олег молчал. Её голос был спокойным, но за ним видно, что это, наверное, одно из малочисленных счастливых её воспоминаний. И что-то в нём сжимается — от нежности и боли одновременно.
Слова застряли в горле. Было странно вот так разговаривать с маленькой копией Виолетты. Но уже было понятно, что она и здесь такая же, как и в настоящем: одинокая по своей воле, никого не подпускающая. Уже разочарованная от чего-то, чего он не знал.
— Так...что ты делаешь здесь одна?
— Играю. Наверное, — она пожала плечами.
Он удивлённо посмотрел на неё. Взгляд пробегает ещё раз по пустому двору, чтобы убедиться, что они здесь одни. Что она здесь одна.
— Играешь? — неуверенно переспросил Олег.
— Да. Вот снова считала шаги до парка. Снова пятьсот двадцать семь. Ничего не поменялось.
— Пятьсот двадцать семь? — переспросил он, пытаясь уловить смысл. — Каждый раз одинаково?
— Почти, — тихо ответила она, уставившись в снег перед собой. — Только если не сбиваешься. А если сбилась, то всё, уже не считается. Надо заново.
— Зачем ты их считаешь?
Она чуть повела плечом, как будто вопрос был глупый. Или слишком очевидный.
— Потому что больше заняться нечем.
Он посмотрел на неё. Маленькая, закутанная в старую куртку, она казалась в этот момент не ребёнком, а кем-то старше, чем он сам. Будто время в её жизни пошло по другой шкале.
— А бывало... — медленно начал он, — ...что что-то всё-таки менялось?
Она долго молчала. Потом неуверенно повела головой.
— Один раз. Кажется. Но я не уверена. Может, придумала.
— А я? — тихо спросил он. — Я сейчас тоже придуманный?
Она посмотрела на него наконец. В её взгляде мелькнуло что-то острое, подозрение и надежда.
— Пока не решила, — честно сказала она. — Но ты странный. Не лезешь с советами. Не спрашиваешь, где родители. Не говоришь, что «всё будет хорошо».
— А будет? — наивно спросил он.
— Наверное. — Она снова пожала плечами. — Может быть, если буду одна. Где никого нет.
— А если кто-то всё равно тебя найдёт?
— Тогда пусть докажет, что не врёт, — не задумываясь бросила она. — И что не уйдёт, когда станет скучно. Или страшно. Или одиноко. Даже если со мной.
Олег хотел сказать: «Я останусь». Хотел сказать, но понимал — здесь, в этом хрупком воспоминании, в её внутренней крепости, одних слов мало. Её нельзя просто утешить. Можно только быть рядом. Сколько потребуется.
И он остался. Он просто был рядом. Даже если это лишь было в копии её воспоминания, о котором она даже не вспомнит.