Конец прекрасной эпохи

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️

— Не буду, — упрямо повторяет Витя Пчёлкин в невесть какой уже раз.

— Ты что, не понимаешь, что тебе светит, если ты не пойдёшь на условия следователей?

— А ты не понимаешь, что мне светит, если я пойду на их условия?

Венера тихо хлопает ладонью по столу в комнате для свиданий. Тут горит тусклая лампочка без абажура, стены голые и пахнут страхом. Окно одно — маленькое, почти под потолком. Свет солнца пробивается в него сквозь плотный полог туч и металлическую решётку. Тучи и решётка одинакового безнадёжно-серого цвета.

— Конечно, понимаю. Тебе придётся честно работать, Витя, — повышает Венера голос, потому что ей это упрямство начинает до зубного скрежета надоедать. — И забыть обо всех этих криминальных аферах! Да? Ну, почтальон, конечно, обед в "Национале" себе позволить не может, но знаешь, честным трудом тоже можно замечательно прожить.

Витя Пчёлкин щурит глаза и смеряет запыхавшуюся от гнева Венеру сосредоточенным взглядом. Отчего-то он находит её слова смешными: уголок его губ дёргается вверх.

— Ты что, думаешь, они хотят, чтобы я просто подписал галимую бумажку о проникновении в чужую квартиру, Вень? — медленно наклоняет он голову, и волосы, которые у него уже порядком отрасли, касаются плеча. Витя Пчёлкин выжидает лишние десять секунд безмолвной паузы и растолковывает Венере тонкости условий договора со следствием, о которых ей не известно: — Они хотят, чтобы я им Хряща сдал. И остальных. Понимаешь это?

— И в чём проблема?! — возникает у неё очевидный вопрос.

— Не, ты прикидываешься или как? — глаза у Вити Пчёлкина вот-вот выпрыгнут из орбит от искреннего изумления. — Во-первых, крысой я быть не собираюсь. Во-вторых, Вень, мне потом не жить. Лучше уж... — он, понурив безбожно обросшую голову, пощёлкивает суставами пальцев. — Лучше уж тогда от звонка до звонка.

Венера думала, что здесь, дома, в Москве, ничего им не угрожает — ни Космосу, ни Валере Филатову, ни Вите Пчёлкину. До тех пор, пока их не забрили в бравую советскую армию, все они в безопасности. Так Венера полагала. Ошибочно и наивно, как оказалось: недолго было выяснить, что веские поводы переживать о безобразном хаере Вити Пчёлкина имеются и в самом сердце многострадальной Родины. И они ничем не лучше отправки в Афган.

— Ну что ты говоришь такое? — взывает она из последних сил к его рассудку. — Какое "от звонка до звонка"?! Ты понимаешь, что это не шутки? Что тебя правда посадят? Ты хоть... Ты о родителях своих думал?

Витя Пчёлкин буравит её серьёзным и непримиримым взглядом, и отражается в том взгляде лишь понимание безвыходности положения и отсутствие желания бороться.

Венера этого не понимает. Венера уже столько всего предприняла, чтобы на несколько сантиметров сдвинуть глыбу неотвратимого правосудия, грозящего рухнуть на Витю Пчёлкина с большой высоты, проломить ему дурную голову и размазать по земле, что впору вешать ей на грудь орден и, может, даже не один. Она отвела от него неминуемую беду практически в одиночку, своими руками; а Витя Пчёлкин не хочет сделать навстречу Венере крохотный шажок.

— Слушай, Вень, ты... спасибо тебе большое, правда. Ты столько сделала. Честно говоря, я и не ожидал, что ты так впряжёшься. Но я не могу так. Нет. Пусть сажают. Если меня завалят, мама больше плакать будет, ты ж должна это понимать.

Адвокат Вити Пчёлкина, которого тоже нашла Венера, ошибся: его подзащитного не под силу переубедить даже ей.

Она знает, что сюда непременно ещё заедут Валера Филатов и Космос, напишет Сашка, родители Вити Пчёлкина тоже попытаются убедить его пойти на условия следователей. Но Венера смотрит, как он опускает подбородок, как сжимает губы и как выдвигает нижнюю челюсть вперёд, и отчего-то точно знает: ничего у них не выйдет.

Витю Пчёлкина Венера понять успела хорошо, хоть и, видит бог, никогда этого не желала.

Когда она поднимается, чтобы выйти из предоставленной им для беседы комнатки, Витя Пчёлкин всё-таки окликает её у самого порога. У Венеры замирает сердце. Она надеется, что он изменит решение, что её молчаливый уход способен его образумить пуще любых увещеваний адвоката, друзей, родственников — да чьих угодно, пусть сюда хоть сам генсек заявится и попытается Витю Пчёлкина уговорить.

Венера надеется, что он передумает из-за неё. Ради неё.

— Погоди! — он пронзительно на неё смотрит и привстаёт на месте. В глазах у него лёгкий проблеск надежды, подобный тому самому ласковому майскому солнцу, которого Венера так ждёт и всё никак не может дождаться.

Венера делает прерывистый короткий вдох и чувствует, что вот-вот покатятся по щекам горячие слёзы.

— Ты мне тогда обещала, помнишь?.. — говорит он и встаёт в полный рост. — Ты поцелуй обещала. И свидание.

Венера опускает голову и смотрит на носки зимних сапожек — тех самых, что достал для неё в областной больнице Витя Пчёлкин.

— На свидание, как видишь, ты уже пришла... Тут с тебя взятки гладки, — невесело шутит он и косится на серую металлическую решётку, отбрасывающую тень ему на лицо. — Я не то имел в виду, конечно, и не так себе всё представлял, но поцелуй, он же и в Африке поцелуй, и в тюрьме тоже, да?..

Венера берётся за ручку двери и сжимает, пока пальцы от напряжения не сводит судорога. Она и не думала никогда, что смотреть в осчастливленное трепетным ожиданием лицо так невыносимо больно, что от этого так ёжится сердце и так щемит в груди.

Витя Пчёлкин не знает цены обещанного Венерой поцелуя. Витя Пчёлкин не знает, что за него-то, за обещание, сейчас и расплачивается сполна. Венера боится, что когда-нибудь он всё узнает, и сердце у неё тогда не будет ни болеть, ни ёжится, ни щемить, а просто-напросто остановится.

Она мотает головой всего единожды, как часто делает Витя Пчёлкин, чтобы дать понять: от своего он не отступится. И нижнюю челюсть она выдвигается вперёд тоже как он. Только подбородок у него обычно не подрагивает от едва сдерживаемых рыданий.

— Нет. Если ты поступаешь так, не собираюсь я тебя ни целовать, ни приходить к тебе на свидания, — идёт Венера на самую крайнюю меру и сама не знает, кому этим делает больнее. — Никогда больше не приду. Ты слышишь? Ни единого слова не скажу, даже когда выпустят. Не будет для меня на свете человека по имени Витя Пчёлкин, потому что он сам себя погубил. Ясно тебе? Тебе ясно?!

Венера не разбирает, что это за жар вспыхивает на её щеках: ярость ли опаляет огнём лицо или слёзы катятся вниз, ничего не стесняясь — а только становится уже всё равно, потому что Витю Пчёлкина не проймёт ни то, ни другое.

— Ну и... — выплёвывает он, валится обратно на стул, а Венера видит теперь только его безразличную и расплывающуюся от пелены перед глазами спину. — Иди, тогда, Вень. И правда больше не приходи, всё равно незачем друг на друга смотреть. Считай, что Витя Пчёлкин умер. Пулю словил. Прям в сердце, Вень. Вали!

Стук. Витя Пчёлкин громко ухает кулаком по столу. Венера подпрыгивает и выбегает вон, не разбирая перед собой дороги.

От чувства вины, несущегося по пятам, ей снова негде спрятаться.

***

После выписки Венера заезжает за Космосом на старом-добром вишнёвом жигулёнке. Брат и ему тоже радуется, бережно поглаживает бампер, даёт ласковый щелбан боковому зеркалу, усаживается внутрь и полной грудью вбирает аромат "Ландыша серебристого", которым Венера душится сама и щедро заодно обрызгивает салон машины, чтобы прогнать въевшееся табачное амбре, которое оставил после себя Витя Пчёлкин.

Табаком всё равно несёт за версту. Дух Вити Пчёлкина преследует Венеру даже после его смерти. Пусть и метафорической.

— Э, — хмурится Космос, безошибочно опознавший в парфюмерной композиции ноту сигаретного дымка. — Ты теперь куришь, что ли?

— Нет, конечно. Скажешь тоже, — отвечает Венера безучастно и снимает жигулёнок с ручника.

— Да не заливай! Чё тут тогда запашок как на табачной фабрике? — не верит он. — Я на тачке сколько уже не ездил? Всё выветриться должно было...

Венера пожимает плечом. Брат молчит и думает, открывает бардачок. Оттуда вываливается прямоугольная пачка, а на пачке со скучающим видом замер оранжевый верблюд и осуждающе пялится в сторону водительского места. То есть — на Венеру.

Космос пересчитывает сигареты, многозначительно хмыкает себе под нос, точно понял великую тайну, и резюмирует:

— Вот оно чего...

Венера вздыхает, выхватывает пачку из рук Космоса и совершенно безответственно выкидывает её из окна прямо на тротуар. Совесть её, однако, не гложет. Космос, впечатлившись, присвистывает.

— Что-то ты не в настроении.

— А есть поводы для радости? — огрызается Венера.

— У тебя брат вот выздоровел.

— Не выздоровел, а отправили лечиться домой, потому что с такими аппетитами моего брата никакая больница не в состоянии прокормить, — продолжает она плеваться ядом.

— И всё-таки... — упорно подбирается Космос к больной мозоли и намеревается её расковырять. — Ты чего такая смурная? Ленина похоронила?

— Сам прекрасно всё знаешь, — мечет она глазами молнии сродни тем, что рисуют на трансформаторных будках, а снизу пишут: "не влезай — убьёт".

Говорить о Вите Пчёлкине и его идиотском решении Венере сложно, вот она и старается обходиться самыми пространными формулировками.

— Понятно, — мрачно подводит итог Космос. — Насекомому так понравилась казённая баланда? Неужто в тюрьме кормят лучше, чем в больничке?

Венера тормозит на светофоре. То ли ирония брата, а то ли очередной вопрос, которых и вовсе лучше было избегать, становится последней каплей. Венера шумно вздыхает и встряхивает волосами.

— Я вот не понимаю, Космос, хоть убей — не понимаю, — строчит упрёками она как из пулемёта. Космос видимым образом ёжится и напрягается, почуяв в сестрицыных интонациях грозу. — Вы с Валерой, вы ж... Вы всё говорите, что братья, что друг за друга... А ваш товарищ решил себе судьбу искалечить, решил сесть за решётку. Сам. Так мне и сказал, глядя в глаза, сказал: хочу от звонка до звонка... А вы что? Вы только потешаетесь. Да я бы на вашем месте денно и нощно возле камеры дежурила и уговаривала бы, я бы всё сделала, чтобы... Я бы ему, в конце концов, хорошеньких таких тумаков понадавала, чтобы он хоть соображать своей головой начал, а не только, как ты говоришь, в неё казёную баланду укладывать! Не для того она ему дана!

Она захлёбывается словами, жмёт на газ, едва только вспыхивает зелёный, и машина резко трогается с места, от чего их обоих вжимает в спинки сидений. Жигулёнок несётся вперёд по полупустой дороге, а Венера и не думает сбавить скорость.

— Да я вижу, что ты бы дежурила, Венька, — покачивает головой Космос с видом глубокой задумчивости на лице. — Фила же к нему уже ходил. Пчёла ни в какую.

— Пчёла-Пчёла... Тьфу ты. Знаешь, вот с того-то всё и началось! Напридумывали себе кличек, как у урок каких-то! Тоже мне: Пчёла, Белый... Вы что, воры какие-то? Уголовники? Или кто, Космос?! Скажи мне! — невесть зачем приплетает ко всему прочему и эту ерунду Венера. — Знаю я, что он ни в какую. Так надо уговорить. Надо сделать так, чтобы он всё понял. Он же не ведает, что творит. Это не в школе после уроков остаться, как вы все таких простых вещей не понимаете?! Это тюрьма, Космос, настоящая тюрьма! Там решётки на окнах! Это волчий билет на всю оставшуюся жизнь! Его на приличную должность ни за что потом не возьмут. И даже не смей мне про своё кооператорство, Космос, я не шучу: не смей об этом заикаться! Хватит с вас рыночной экономики, баста! Наигрались!

Венера остервенело колотит одной рукой по рулю, другой — судорожно цепляется за оплётку; и одному богу известно, как ей удаётся вести машину ровно, а не зигзагами.

Брат перехватывает её запястье и заставляет прекратить биться в конвульсиях.

— Вень, — веско произносит он, а сам смотрит на Венеру серьёзно и хмуро из-под полуопущенных отяжелевших век. — Решим вопрос. Идёт?

Она отворачивается к боковому окну, сбрасывает скорость так, что жигулёнок теперь плетётся не быстрей раненой улитки, а сама глотает слёзы, чтобы голос звучал грубо и сухо, а не жалко и плаксиво:

— Времени мало.

Космос тяжко вздыхает и снова заглядывает в бардачок, долго там роется и вытаскивает чуть помятую бумажную папироску.

— О! — довольно кряхтит он, гордо демонстрируя добычу Венере. — Пчёла не разочаровывает.

Она теперь смотрит только на дорогу, будто пытается искупить вину за то, что минуту назад вела себя за рулём авто в высшей степени безответственно и подвергла опасности чужие жизни.

— Это что такое? — бестолково хватает руками воздух она, видит боковым зрением, как брат уворачивается, и отобрать сигарету у него всё-таки не выходит.

— Заначка на тот случай, если ты разозлишься, — просто поясняет брат, намекая на выброшенную Венерой на тротуар целую пачку. — Пчёла-то тебя хорошо знает. Ладно, Веньк, не кисни. Космосила вышел на волю. Космосила всё разрулит, — он проводит сигаретой под носом и с наслаждениям втягивает её запах.

Венера бросает попытки его вразумить.

— Не забывай, что у тебя всё ещё полупостельный режим, — только напоминает она ему с укоризной.

— Ну так "полу-", — передразнивает брат. — Так уж и быть, двенадцать часов валяюсь, двенадцать — живу в своё удовольствие. И никаких институтов. Лафа-а, Венька!.. Не жизнь, а сказка.

Он счастливо жмурится, а Венера закатывает глаза. Ей кажется, что Космос совсем ещё ребёнок.

🌟 ПОЖАЛУЙСТА, ПОСТАВЬТЕ ГОЛОС ЭТОЙ ЧАСТИ!🙏🏻🥹 Спасибо! ☺️❤️