12. Забота.
Проснувшись утром у себя дома, я поняла, что я заболела. Резко, без предупреждения. Температура подскочила до тридцати восьми, и всё тело ломило, будто меня переехал грузовик. В университет я, естественно, не пошла.
Я лежала дома, закутавшись в одеяло поверх пижамы, но меня всё равно бил озноб. Голова раскалывалась, горло саднило, и каждый вздох отдавался глухой болью в висках. Я умирала. По крайней мере, мне так казалось. Мир сузился до размеров моей кровати, до стука собственного сердца и тяжёлого, горячего дыхания.
Я проваливалась в лихорадочный, беспокойный сон, где образы из «Пилы» и «Заклятия» смешивались с лицами Вайша, Одри, Лео. Мне снилось, что я бегу по бесконечному коридору университета, а за мной гонится тот самый скример с лицом женщины, и от него пахнет карамелью.
Просыпалась я от собственного стука зубов о зуб или от того, что вся взмокла от пота. Пила воду, и она казалась тёплой и безвкусной. Время потеряло всякий смысл. Свет за окном то тускнел, но мне было всё равно. Я просто лежала и пыталась выжить, чувствуя себя абсолютно одинокой и беспомощной в этой пустой, тихой квартире.
Родители на работе, я одна. Что мне делать? Как быть и как жить? Господи, как мне скучно и плохо. Голова гудит, в горле першит, и кажется, весь мир забыл о моём существовании.
Вдруг кто-то постучал в дверь. Сначала я проигнорировала это — кто бы это мог быть? Но стук повторился, настойчивее. Со стоном я сползла с кровати, накинула на плечи старую растянутую кофту и, пошатываясь на дрожащих ногах, побрела к входной двери.
Открыла её — и замерла. На пороге стоял Вайш. Он был в своей обычной тёмной одежде, а в руках держал небольшой бумажный пакет.
— Что? — хрипло выдохнула я, чувствуя, как заложенный нос искажает голос.
— Пройду? — спросил он, не дожидаясь приглашения, но и не пытаясь пройти.
Я молча отступила, пропуская его внутрь. Он прошёл в прихожую, его взгляд скользнул по моему лицу, по растрёпанным волосам, по больному виду.
— Болеешь, — констатировал он, и в его голосе не было ни насмешки, ни сочувствия. — Как так, ты заболела, Хлоя. Сейчас совершенно не помидор, — он слегка склонил голову набок, — а просто мел. Бледная.
— Я что знаю, — пробормотала я, опираясь о косяк двери. — Что хотел?
— Навестить тебя пришёл, — ответил он просто и протянул мне тот самый бумажный пакет. — Держи. Там чай, лимон, мёд. И таблетки. От температуры.
— С чего такая забота? — я взяла пакет, чувствуя, как его содержимое отдаёт лёгким теплом. Внутри аккуратно лежали пакетики травяного чая, свёрток с лимоном, баночка мёда и блистер с таблетками.
— С кем я буду смотреть фильмы? — ответил он своим обычным ровным тоном, как будто это было единственным логичным объяснением.
— Других бы позвал, — фыркнула я и, развернувшись, побрела на кухню, держась за стену для равновесия.
Я заметила, что он не идёт следом, а стоит в прихожей, словно не решаясь пересечь невидимую границу.
— Вайш, ты можешь проходить, — проворчала я, уже находясь на кухне. — Чаю? — добавила я, больше из вежливости, чем из настоящего желания его угощать.
— Можно, — последовал короткий ответ.
Через мгновение я услышала его шаги. Он вошёл на кухню, его взгляд скользнул по стерильным поверхностям, и он молча сел за стол. Его присутствие снова казалось и незваным, и в то же время каким-то правильным.
Я поставила чайник, мои движения были медленными и неуверенными. Воздух наполнился тишиной, нарушаемой лишь нарастающим гуком кипящей воды и моим тяжёлым дыханием. Он сидел неподвижно, наблюдая за мной, и в этой тишине не было неловкости — лишь странное, молчаливое понимание того, что сейчас он именно там, где должен быть.
Я поставила перед ним кружку с парящим чаем, от которого тянуло успокаивающим ароматом ромашки и лимона, и тяжело опустилась на стул напротив. Уставилась в какую-то точку на столе, чувствуя, как жар снова накатывает волной.
Внезапно он протянул руку через стол. Его пальцы, длинные и удивительно холодные, коснулись моего лба. От неожиданного контраста — его ледяного прикосновения и моей пылающей кожи — я вздрогнула. Но вместо того чтобы отстраниться, я инстинктивно схватила его руку обеими ладонями и сильнее прижала ко лбу, закрывая глаза.
— Хорошо, — выдохнула я, и на моих губах появилась слабая, болезненная улыбка. Его холод был единственным спасением в этом лихорадочном аду. — Так хорошо...
Он не отнимал руку. Сидел неподвижно, позволяя мне держать его ладонь против своего горячего лба. Его пальцы постепенно согревались от моего жара, но он всё равно казался самым холодным и самым нужным существом в мире в этот момент.
— Погоди, — я приоткрыла глаза, всё ещё прижимая его руку ко лбу, но теперь уже смотря на него сквозь мутную дымку болезни. — Откуда ты знал, что я заболела?
— Тебя не было в университете, — ответил он просто, как если бы это было самым очевидным фактом в мире.
— Будто ты следил, — я выгнула бровь, пытаясь придать голосу подозрительность, но получалось только слабо и хрипло.
Он молчал несколько секунд, его взгляд был тяжёлым и непроницаемым. Затем его губы тронула едва заметная тень улыбки.
— Может, и следил, — произнёс он наконец, и в его голосе не было ни смущения, ни оправданий. Лишь лёгкая, почти вызывающая отстранённость.
Он не отводил руку, и его пальцы, теперь уже тёплые, всё ещё лежали на моей коже. Эти слова должны были испугать меня. Должны были заставить оттолкнуть его руку, потребовать объяснений. Но вместо этого я почувствовала лишь странное, почти обречённое спокойствие. Конечно. Он следил. Это было так же неизбежно, как его запах в моей комнате или его внезапные появления.
Я закрыла глаза снова, сдавленно вздохнув.
— Жуткий ты, — пробормотала я беззлобно, позволяя своей голове стать ещё тяжелее в его ладони.
Он медленно убрал одну руку, но почти сразу же приложил другую — такую же прохладную. Это выглядело нелепо и немного по-детски, будто он менял грелку, но мне было плевать. В этот момент его холодные ладони были единственным спасением от огня, пылавшего внутри.
Я шмыгнула носом, чувствуя себя разбитой, но удивительно спокойной. Вайш смотрел на меня своим непроницаемым взглядом, но теперь в нём читалась какая-то новая, незнакомая мне мягкость.
— Ты заразишься, Вайш, — прохрипела я, пытаясь проявить заботу, которой сама была почти лишена.
— Неа, — ответил он коротко, даже не моргнув.
— С чего такая уверенность? — я приоткрыла один глаз, смотря на него с немым вопросом.
— У меня сильный иммунитет, — произнёс он, его пальцы слегка сдвинулись, прижимаясь к моим вискам. — Я не болею почти.
— Но болеешь ведь, — я слабо улыбнулась, чувствуя, как дремота снова накатывает на меня. — Все болеют.
Он покачал головой, его тёмные волосы слегка колыхнулись.
— Не я, — повторил он с той же плоской уверенностью, что не оставляла места для сомнений. — Это не про меня.
И почему-то я ему поверила. В этой его странной, непоколебимой уверенности было что-то такое, что заставляло забыть о логике и просто принять как факт. Он не болел. И его холодные руки будут оставаться холодными, сколько бы он ни держал мой горячий лоб. Я закрыла глаза снова, позволяя его уверенности стать моим временным утешением.
— Знаешь, мне такой странный сон приснился, — я тихо посмеялась, но смех превратился в хриплый кашель. Я всё ещё сидела, прижимая его руку ко лбу, но теперь уже больше для утешения, чем для прохлады. — Мне приснилось, как то лицо из фильма «Заклятие»... — я сделала паузу, чтобы отдышаться, — Бежит за мной по коридорам университета.
Я закрыла глаза, снова видя эти сюрреалистичные картины.
— Оно было не просто страшное, — продолжила я, голос стал тише, задумчивее. — Оно знаешь, от него пахло. Как ни странно. — Я снова шмыгнула носом. — Пахло карамелью. Как от тебя. И оно не кричало, а шептало что-то...
Я открыла глаза и посмотрела на него. Его выражение лица не изменилось, но в его глазах, казалось, промелькнула тень чего-то узнаваемого? Или это мне показалось?
— И самое дурацкое, — я снова слабо хохотнула, — Что я не боялась. Ну, почти. Бежала, конечно, как угорелая, но внутри было скорее раздражение. Мол, опять это всё. Опять эти дурацкие потусторонние штуки с твоим фирменным ароматом.
Я отпустила его руку и откинулась на спинку стула, чувствуя внезапную усталость.
— Вот такой бред. Вся эта история с вами уже до снов меня доводит.
Он посмотрел на меня, его взгляд был тяжёлым и усталым, но в нём не было привычной насмешки.
— Тебе спать надо, помидор, — произнёс он, и в его голосе прозвучала неожиданная мягкость.
— Да, — я кивнула, чувствуя, как веки наливаются свинцом.
Мы молча поднялись из-за стола. Моё сердце внезапно забилось чаще, противоречивые чувства накатили волной. Я хотела, чтобы он ушёл, чтобы наконец остаться одной в тишине и бреду. Но в то же время пустота дома, давящее одиночество и страх перед лихорадочными снами заставляли меня желать, чтобы он остался.
Когда мы прошли в холл и я смотрела, как он наклоняется, чтобы обуться, что-то внутри сорвалось с цепи.
— Стой.
Он замер, застыв в полусогнутом положении, и медленно поднял взгляд на меня. Его глаза, такие ясные и пронзительные даже в полумраке прихожей, вопросительно уставились в меня. Я почувствовала, как жар заливает щёки, и отвернулась, сжимая пальцы в кулаки. Слова застряли в горле, смешные, жалкие, неуместные.
— Что такое, Хлоя? — его голос прозвучал тихо, без раздражения.
— Ты можешь... — я прошептала в пол, чувствуя, как горит всё лицо. — Можешь посидеть со мной? Ну пока я там спать буду?
Воцарилась тишина, нарушаемая лишь моим неровным дыханием. Я боялась поднять на него взгляд, боялась увидеть насмешку или отвращение.
— Ладно, — наконец произнёс он, и в его голосе не было ни удивления, ни нежелания. — Иди ложись. Я посижу.
Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и, не оборачиваясь, побрела обратно в комнату, чувствуя, как по спине бегут мурашки от стыда и странного облегчения.
Я легла в кровать, уткнувшись лицом в подушку. Он зашёл следом в комнату и сел на стул у письменного стола, его силуэт вырисовывался в полумраке. Я посмотрела на него, и он, словно угадав мою мысль, молча встал, подошёл к окну и задернул шторы, погрузив комнату в почти полную темноту. Затем так же молча вернулся на стул.
— Ты можешь... — начала я, но голос предательски дрогнул. Я не решилась договорить, просто закрыла глаза и повернулась на бок, спиной к нему, стараясь дышать ровно.
В тишине комнаты матрас подо мной мягко прогнулся. Он не сказал ни слова, просто лег рядом, накрывшись краем моего одеяла. Его тело не источало тепла, как у обычного человека, а было прохладным, почти холодным — именно то, что мне сейчас так нужно было в этом лихорадочном жару.
— Могу, — прошептал он в темноте, и его голос прозвучал так тихо, что, казалось, был частью самого воздуха.
Я придвинулась ближе, чувствуя холодок, исходящий от него. Плевать. Уже не стыдно, уже не стрёмно. Всё это было так странно, так необъяснимо, но куда ещё больше? Казалось, мы уже перешли все возможные границы.
Я прижалась спиной к его холодной футболке, закрыла глаза и погрузилась в долгожданный, глубокий сон, где не было ни кошмаров, ни жара — только тихая, ледяная уверенность в том, что он здесь.
Я проснулась через некоторое время, сознание возвращалось медленно, сквозь пелену жара и липкого сна. Открыла глаза. Вайш всё ещё лежал рядом, неподвижный, как изваяние. Его взгляд был прикован ко мне, и в полумраке комнаты его глаза... Они будто светились тусклым, тёмно-алым отсветом, точно так же, как в тот раз после клуба, в переулке.
Я поморгала, пытаясь рассеять остатки сна, и образ исчез. Его глаза снова были ясными, холодно-серыми, невозмутимыми. Я схожу с ума. Это ненормально видеть такое. Температура творит чудеса.
— Всё нормально? — спросил он, его голос был низким и ровным, без намёка на то, что что-то произошло.
— Да, да, — прошептала я, сглатывая комок в горле и отводя взгляд. — Сколько время?
— Ты поспала всего десять минут, — ответил он, не глядя на часы, словно время было ему подвластно. — Спи ещё.
Он не двигался, не пытался уйти или сменить позу. Просто лежал и смотрел на меня, создавая своим присутствием странное ощущение безопасности и лёгкой, необъяснимой тревоги одновременно. Я закрыла глаза снова, чувствуя, как его холодок снова окутывает меня, и погрузилась обратно в сон, унося с собой вопрос о мелькнувшем красном отсвете.
Когда я проснулась во второй раз, комната была погружена в густую, почти осязаемую темноту. Сознание возвращалось медленно, и первым делом я потянулась рукой к той стороне кровати, где лежал Вайш. Я не просто потрогала пустое пространство — я неловко, полусонно похлопала ладонью, пытаясь нащупать его силуэт.
В ответ раздалось резкое, шипящее втягивание воздуха.
— Обязательно бить по паху? — прошептал он, и в его голосе сквозь шёпот прорвалась редкая, живая нота боли и раздражения.
Я дёрнула руку назад, как от огня.
— Ой, прости! — зашептала я, чувствуя, как лицо заливает краска стыда. — Я думала, что тут уже никого нет... — мои глаза привыкли к темноте, и я смутно увидела, как он слегка сгибается, прикрывая уязвимое место. — Родители приехали?
— Да, — выдохнул он, всё ещё слегка напряжённый. — Твоя мама заходила. Сказала, что оставила суп на плите.
Мы лежали в темноте, и это признание повисло в воздухе. Мама заходила. Видела его здесь. И не выгнала?! Увидела, что он лежит в моей кровати... Со мной... Не выгнала...
— Ты не ушёл, — прошептала я, не вопросом, а констатацией. Это было страннее всего.
— Не ушёл, — подтвердил он, его голос снова стал ровным, будто тот момент с болью и вовсе не случался.
Тишина снова сгустилась, но теперь она была другой. Наполненной невысказанными вопросами, его непонятной верностью данному слову и тёплым супом на плите, который ждал меня на кухне.
Я окончательно уснула во второй раз, погружаясь в глубокий, тяжёлый сон, где жар и реальность смешивались в одно липкое полотно.
Сквозь пелену забытья я почувствовала лёгкое прикосновение. Холодные пальцы коснулись моего лба, едва заметно, почти призрачно. Его рука лежала на моей коже невесомо, будто проверяя температуру, не желая меня разбудить.
Я не открыла глаза, не шевельнулась, позволив этому прикосновению остаться — тихому, странному, но бесконечно успокаивающему в моём лихорадочном мире. Его холод снова стал якорем, единственной точкой опоры в бреду.
И тогда его пальцы слегка сдвинулись, проведя по моему виску, сметая выступившие капельки пота. Жест был на удивление нежным, почти заботливым, таким непохожим на всё, что я знала о нём.
Он не убрал руку сразу, позволив ей остаться на моей коже ещё на несколько мгновений, словно отмечая про себя, что жар спал, что кризис миновал. И только тогда, так же медленно и бесшумно, он убрал её, оставив после себя лишь лёгкую прохладу и чувство, что я не одна в этой тёмной комнате.