11 часть.
Всю неделю Феликс умолял, уговаривал, пытался достучаться до Хёнджина. Он вновь и вновь проживал их прошлое, пытаясь пробиться сквозь стену равнодушия и недоверия. Но Хёнджин оставался глух. Он избегал Феликса, отмахивался от его слов, как от назойливой мухи, и все его мысли были о предстоящей учебе.
В ночь перед отъездом Феликс не сомкнул глаз. Он лежал и смотрел, как лунный свет скользит по профилю спящего Хёнджина, и сердце его разрывалось от предчувствия беды. Он знал, что произойдет. Он уже видел этот финал.
Рано утром Хёнджин начал тихо собираться, стараясь не разбудить «назойливого духа». Но Феликс не спал. Он резко вскочил с постели, его глаза горели решимостью и отчаянием. Он схватил лук Хёнджина — тот самый, из которого тот учил его стрелять — и с криком ярости и бессилия, изо всех сил ударил им о колено. Дерево треснуло с оглушительным хрустом, разломившись пополам.
— Ты что, совсем глупый?! — взревел Хёнджин, его лицо исказилось от ярости. Он бросился к Феликсу. — Это же мой лук!
— Я сказал, что ты останешься здесь, придурок! — кричал Феликс, отступая, но не сдаваясь. Его голос срывался на истеричный шепот. — Никуда ты не уйдешь! Я не позволю тебе умереть! Я не переживу этого снова!
— Ты сломал мой лук! — Хёнджин был в бешенстве. — Ты знаешь, что за это следует? Казнь!
— Да ну? — Феликс горько, почти победоносно усмехнулся, и в его улыбке была лишь бесконечная усталость. — Казнь за сломанный лук? Это все, о чем ты можешь думать?
Феликс оттолкнул Хёнджина от двери, пытаясь заблокировать выход. Но Хёнджин, не моргнув глазом, наклонился и достал из-под кровати запасной лук и колчан со стрелами. В его движениях была холодная уверенность.
Лезвие стрелы блеснуло в утреннем свете, целясь прямо в грудь Феликса.
В тот миг Феликс понял. Судьба играла с ним в самую жестокую шутку. Какой бы шаг он ни предпринял, какой бы барьер ни воздвиг — все было тщетно. Роковой сценарий был написан, и он не мог его изменить.
— Что это значит, Хёнджин? — прошептал Феликс, делая шаг вперед, но Хёнджин был неумолим.
Свистнула тетива. Стрела вонзилась в деревянную стену в сантиметре от головы Феликса, заставив его инстинктивно зажмуриться и отпрянуть.
— Не трогай меня, Феликс, — голос Хёнджина был ледяным. — Я никогда не променяю учебу и долг на бредни какого-то духа.
— На учебу? — голос Феликса дрогнул от горького разочарования. — Ты лучше время на учебу потратишь, да? Чем на меня? Чем на нашу...
Хёнджин, не слушая, пошел к выходу. Феликс попытался в последний раз преградить ему путь, но Хёнджин снова натянул тетиву. И в его глазах Феликс прочитал не шутку, а суровую реальность. Он молча, с разбитым сердцем, отступил, открыв ему дорогу.
На пороге Хёнджин на мгновение задержался. Он обернулся и посмотрел прямо в глаза Феликса. И в этот миг что-то внутри него дрогнуло — странное, щемящее чувство, смутное воспоминание, которое не могло обрести форму. Оно звало его остаться, требовало прислушаться. Но он сжал лук и подавил этот голос. Он не верил ему.
~~~~~~
После его ухода Феликс не стал медлить. Он знал, что будет дальше. Схватив разбитый лук как единственную память, он выбежал из дома. Его ожидала та же картина: во дворе уже собрались слуги, их лица были суровы и безэмоциональны. Охота началась.
Не оглядываясь, Феликс рванул в сторону леса, надеясь, что в этот раз судьба смилостивится и даст ему шанс обмануть саму себя.
Феликс бежал, спотыкаясь о корни и камни, каждый вздох обжигал ему горло. На этот раз все было странно тихо. Слишком тихо. Эта тишина была обманчивой и пугающей, словно лес затаил дыхание перед бурей. Он знал, что это затишье — лишь жестокая насмешка судьбы, растягивающая момент перед неизбежным.
И Феликс оказался прав.
Свист первой стрелы пронзил воздух, заставив его сердце бешено заколотиться в груди, словно пытаясь вырваться наружу. Это начиналось снова. Тот же ужас. Судьба с безжалостной точностью повторяла их трагический танец, настраивая Хёнджина против него, заставляя его ничего не помнить. Феликс боролся с целой эпохой в одиночку, пытаясь спасти того, кто даже не помнил его имени.
Второй свист, и острая, жгучая боль вонзилась ему в плечо.
— Ауч! — Феликс с криком рухнул на землю, хватаясь за рану. Теплая кровь тут же просочилась сквозь пальцы. — Нет... только не это...
Слезы сами полились из его глаз, смешиваясь с пылью на его щеках. Феликс из последних сил поднялся на ноги, его тело пронзала боль, но еще сильнее болела душа.
— Пожалуйста, почему ты так со мной, Хёнджин? — Феликс рыдал, почти не видя дороги из-за слез, спотыкаясь и продолжая бежать. — Если это была не судьба, тогда зачем она нас вообще свела? Зачем дала мне тебя, чтобы потом так жестоко забрать? Зачем?!
Крик Феликса потерялся в гуще леса.
~~~~~~
Хёнджин прибыл на учебу. Весь день он выпускал стрелу за стрелой, поражая мишени с убийственной точностью. Учителя восхищенно качали головами, но их похвалы не доходили до его сознания. Внутри него была лишь гулкая пустота.
Хёнджин стрелял до поздней ночи, пытаясь заглушить странное, нарастающее беспокойство. И тогда это началось. Сначала — легкое щемление где-то глубоко в груди. Потом — сдавливающая боль, заставившая его схватиться за сердце. Дыхание перехватило. Он пытался бороться, унять это, но боль нарастала, становясь все острее и невыносимее. И самое странное — по его лицу, против его воли, потекли горячие, соленые слезы. Он не понимал, почему плачет.
С подавленным стоном Хёнджин рухнул на колени, сжимая руками грудь, словно пытаясь удержать там что-то ускользающее.
В этот момент к нему подбежал запыхавшийся слуга. Его лицо было бледным от ужаса. —Господин! На того... на того странного назначена охота! Ваш отец приказал...
Слова слуги прозвучали как гром среди ясного неба. Вдруг все обрывки, все смутные чувства, вся необъяснимая боль сложились в единую, ужасающую картину. Феликс говорил правду. Все это уже было. И сейчас это повторится снова. Хёнджин теряет его. Сейчас, в эту самую минуту, где-то в лесу за его любимым охотятся, а он... он стоит здесь.
Сознание пронзила острая, как лезвие ножа, память.
Это было подобно удару тарана по вратам его сознания.
Хёнджин вспомнил всё.
Он вспомнил самое первое — ослепительную вспышку света в зеркале и того испуганного, странно одетого юношу, который свалился к его ногам. Его широкие, полные ужаса и непонимания глаза.
Вспомнил его дерзость, его смешные, непонятные слова, его отчаянные попытки вернуться домой. Вспомнил, как тот кусался как разъяренный котенок, и как это вызывало у него смех, а не злость.
Память ударила больнее всего — Хёнджин вспомнил, как давал клятву. Тихую, произнесенную в темноте, под покровом ночи. Он клялся этому парню с веснушками на носу, что никогда не бросит его. Слова, сказанные шепотом, прозвучали в его ушах теперь с оглушительной громкостью, предательские и горькие.
Перед его глазами проплыли картины, от которых перехватывало дыхание. Как Хёнджин стоял сзади, обнимая Феликса, его руки лежали поверх его неумелых пальцев, направляя лук. Он чувствовал тепло его спины у своей груди, слышал его счастливый, взволнованный смех, когда стрела наконец попадала в цель. Он вспомнил гордость, распирающую его грудь — не за себя, а за него.
Их первый поцелуй. Нежный, неуверенный. И последующие — уже страстные, жадные, полные надежды и обещаний, которые Хёнджин теперь нарушил.
Ночные объятия. Как Феликс прижимался к нему во сне, доверчиво запрокидывая голову ему на руку, ища тепла и защиты. Как он ворчал и морщил носик, и Хёнджин не мог налюбоваться этой беззащитностью.
Его дурацкие, милые привычки — кусать его за нос, когда он злился, или за мочку уха, когда пытался что-то выпросить. Такая наивная и трогательная агрессия, которая заставляла Хёнджина смеяться и прижимать его к себе крепче.
И самое ужасное, самое горькое, что выжгло все внутри дотла — его смерть.
Яркая, как вспышка молнии, память врезалась в мозг. Хёнджин снова почувствовал тот удар в собственное сердце, когда стрела вонзилась в спину Феликса. Тяжесть его безжизненного тела в своих руках. Алый, горячий поток крови, хлынувший из его губ на его шею. Глаза, полные любви и ужаса, которые медленно застилались пеленой небытия. Его собственный вопль, полный такого отчаяния, что, казалось, от него должно расколоться небо.
Хёнджин все это уже пережил. И по своей слепоте, по глупости, он шел прямиком к тому, чтобы потерять его снова.
Боль, которая разорвала его грудь теперь, была в тысячу раз острее любой физической раны. Это была боль от осознания собственного предательства, собственной жестокости. Он сломал свое слово. Он бросил его. Он смотрел на него с ненавистью и отвращением, в то время как тот умолял его вспомнить.
— Феликс... — его голос сорвался на хриплый, надрывный стон, больше похожий на вой раненого зверя.
Слезы хлынули градом, слепя его, смешиваясь с пылью дороги. Он гнал коня вперед, яростно, отчаянно, пытаясь загнать кнутом не животное, а само время, обогнать неумолимый ход судьбы. Каждое воспоминание было одновременно и благословением, и проклятием, вонзающимся в самое нутро.
Хёнджин должен был успеть. Он не мог опоздать снова. Не мог позволить истории повториться. Цена была слишком высока — его собственное разбитое сердце, которое теперь, наконец, вспомнило, что оно принадлежит тому, кто бежит сейчас навстречу смерти.
—
1428 слов.