Часть 11
Темнота в доме была полутягучей, как затянутое небо перед грозой. Дверь со скрипом закрылась за спиной Т/и, и она прошла внутрь — медленно, с достоинством. В левой руке — чёрная свеча, в правой — зажигалка в форме костяной руки. Плащ шёлком шуршал по полу. Тень от неё вытянулась, как змей, по старому паркету.
В комнате стоял Илья Ларионов, рядом — мужчина и женщина, на вид чуть за сорок. Женщина нервно теребила цепочку, а у мужчины подрагивал уголок губ — он едва сдерживал слёзы или злость. В воздухе витал запах хвои, свечей и чего-то... неестественного.
Илья, торжественно, но мягко заговорил:
— Это Т/и Т/ф. Одна из сильнейших в этом сезоне. Сегодня ты должна почувствовать и рассказать, с чем пришли эти люди... и решить, готова ли ты работать с их проблемой. Но выбор в итоге — за ними.
Т/и поставила свечу на подставку, чиркнула зажигалкой. Пламя вспыхнуло мгновенно, будто голодное. Она не торопилась говорить — лишь смотрела в огонь, будто в бездну.И тут внутри головы зазвучал знакомый голос.
Гришка (вполголоса, хрипло, как будто он стоял прямо за спиной):
— А ну-ка, глянь на них. Ох ты мать твою... Видишь? Ты ж видишь, как я — они про дочку свою молчат, а в ней там эта тварь сидит. Смотрит сейчас через зеркало, падла... Рыжая девка, глаза чёрные, как деготь. Всё лицо белое, волосы в гнездо, и губы синие. Кожа, как фарфор, и пальцы длинные — не её уже, не её...
Т/и чуть улыбнулась, но взгляд у неё был холодный, точный:
— У вас есть дочь. Семнадцать лет. Стройная, высокая, длинные волосы — рыжие от природы, да? Только сейчас не рыжая. Сейчас в ней что-то... чужое. Бес. Грязный, липкий, не с этого мира. Я знаю, когда такие подселяются — она вам не говорит, но спать не может, к зеркалу часто подходит, смеётся не своим голосом, и вам страшно, потому что иногда вы слышите, как она говорит с кем-то в темноте.
Женщина всхлипнула. Мужчина встал, пошёл к стене и встал к ней спиной, будто бы не хотел показывать лицо. Илья промолчал. Тишина повисла на секунду, прежде чем Т/и продолжила:
— Я могу это выжечь. Но вопрос не во мне. Вы должны выбрать сами, кто будет с ней работать. Кто зайдёт туда, где она спит, и вытянет эту мразь из неё.
Гришка, усмехаясь:
— Ну давай, пусть выберут. Хотя ты и так знаешь, кого выберут. Но пускай шоу идёт, мать его.
Т/и провела пальцем по свече — пламя вспыхнуло сильнее, словно отреагировав. Она ещё раз взглянула на родителей:
— Я не буду сейчас устраивать спектакль. Я сказала правду. Остальное — решать вам. Но учтите: не все из нас будут к ней мягкими.
С этими словами она повернулась к Илье, бросив короткий взгляд в сторону зеркала, висевшего у входа. Там что-то двигалось — или ей показалось?
Илья кивнул ей и проговорил:
— Спасибо, Т/и. Можешь возвращаться к машине.
Когда она вышла, свеча на столе затрещала, и пламя неожиданно погасло.
Илья вышел к машине, где ждали остальные. Подошёл к двери, постучал по стеклу и, когда Т/и приоткрыла окно, сказал:
— Они выбрали тебя. Ждут внутри. Говорят, ты с первого взгляда всё поняла.
Т/и не ответила, только коротко кивнула, и уже через минуту снова оказалась в доме. Воздух внутри был густым, вязким, как смола. Всё будто замерло. Она шла медленно, по узкому коридору, пока не открыла скрипучую дверь и не вошла в комнату, где за окном светилась лишь луна.
На кровати сидела девочка — если это можно было назвать девочкой. Бледная кожа, иссохшее лицо, глаза чернее ночи, губы натянуты в улыбке, будто бы неестественной. Как только она увидела Т/и, хрипло и протяжно рассмеялась.
— Ну наконец-то... — прохрипел голос, который был совсем не её. — Пришла, ведьмочка... Такая сильная, такая злая... А я люблю таких.
Т/и поставила свечу на пол и достала из холщового мешка чёрную куклу, перевитую красными нитями. Затем — маленькую миску с кровью и щепотку костяного пепла.
Гришка, затаившись в углу комнаты, прошипел:
— Ой, ну и мерзкий уродец попался. Воняет самодовольством и могильной тиной. Дай-ка я с ним побазарю...
Т/и, не отрывая взгляда от девочки, шептала:
— Сила моего рода, через кровь мою текущая... духа чужого из тела изгоняющая... покажись... назовись... приготовься...
Бес в теле девочки стал раскачиваться, будто в танце, и говорить мягко, сладко:
— Зачем тебе это? Смотри, как она хороша со мной. Сильная станет. Сила у неё будет, как у тебя. Я ей только во благо. Мы можем быть вместе, ты и я. Я столько могу тебе дать, деточка...
Т/и подняла глаза. Голос у неё был холодным, уверенным:
— Мне твоя липкая сила даром не нужна. У тебя два варианта. Либо ты выходишь добровольно — я оставляю тебя в нижнем слое. Свободен, хоть и слаб. Либо я вытаскиваю тебя отсюда, вырываю с мясом, и выкидываю в Астрал. Без пути назад. Тебе там понравится. Вечно падать в чёрной пустоте.
Гришка, скалясь, добавил:
— Я тебя лично провожу. Пинком под зад. У нас там для тебя ведро с червями стоит, специально берегли. Только попробуй рыпнуться, падла.
Бес выдохнул, его голос чуть дрогнул:
— Хитрая ты... и твой дух тоже не промах. Ладно... Я выйду. Но только потому что ты права. Если загоните меня в Астрал — хрен выберусь. А так — может, ещё кто и призовёт...
Т/и кивнула. Она взяла куклу и с силой вонзила в неё иглу, вымазанную своей кровью. Пламя свечи метнулось вверх, как столб. Девочка вздрогнула всем телом, закричала, но в этом крике не было боли — он был освобождающим. В окне мелькнула чёрная тень, будто кто-то покинул пространство дома, рванувшись в ночь.
Девочка упала навзничь. Лицо стало спокойным, губы дрожали, глаза были мутными, но уже — человеческими.
Гришка буркнул:
— Ну вот и всё. Свободна теперь. А ты, мать, хорош. Прямо как в старые добрые времена.
Т/и медленно встала и подошла к родителям. Говорить было нечего — они всё поняли. Женщина молча обняла её, сжав до боли, а мужчина просто опустился на колени рядом с дочерью и прижал её к себе.
Илья Ларионов, стоявший в дверях, только прошептал:
— Спасибо.
Т/и вышла, не оборачиваясь. В ночи её плащ будто слился с тенью, а Гриша, как обычно, шёл рядом, насвистывая какую-то неприличную мелодию.
Когда Т/и уже собиралась уходить, она остановилась у порога и повернулась к родителям.
Голос у неё был спокойный, но в нём слышалась мягкость, которой не было в ритуале:
— С ней теперь всё будет хорошо. Но ей нужно время, много отдыха, и ваша любовь. Не вспоминайте, что с ней было. Это уже не она. Не прошлое — а вы сейчас рядом. И это главное.
Мать девочки кивала сквозь слёзы, сжимая руки мужа, а тот — не мог отвести взгляда от дочери, которая тихо задышала, как будто впервые по-настоящему.
Т/и чуть улыбнулась и добавила:
— Я вижу у вас в будущем свет. Она вырастет, окрепнет, и вас будет чем гордиться. Семья — она не ломается от одной беды. Она становится крепче.
И повернувшись, вышла в ночь. Гриша шепнул с довольным смешком:
— Ну всё, мать, теперь ты им как полбогиня. Хоть и выглядишь как гроза кладбищ. Красиво отработала.
Т/и хмыкнула:
— Я и есть гроза. Только тихая. Пока не тронут.
Машина скрипнула на неровной дороге, и вы втроём — Т/и, Вика и Макс — уже сидели на заднем сиденье, каждый со своими мыслями после испытания. Впереди, рядом с водителем, свернулся калачиком Гриша, которого, как обычно, никто кроме Т/и не видел.
— Ну чё, как думаешь, вытащила бы она его, если б он не согласился? — вдруг спросил Макс, обращаясь к т/и, не оборачиваясь.
Т/и лениво провела пальцем по стеклу и буркнула:
— Конечно бы вытащила. Только потом бы он орал в астрале, как резаный, лет двести. А мне его слушать зачем?
Вика, притихшая всю дорогу, усмехнулась:
— Ты вообще такая страшная, когда ритуалишь. Я аж в машине крестилась, хотя вроде не из таких.
Гриша влез под плед, только для Т/и видимый, и хмыкнул:
— Крестилась она... Пусть лучше свечку чёрную с собой носит, если рядом будет. А то, чую, дальше страшнее будет.
Т/и фыркнула, но вслух сказала:
— Нормально всё. Мы в этот сезон не умирать пришли, а выигрывать.
Макс кивнул:
— И сносить друг другу крышу. Это уже началось.
Когда Вику довезли первой, она, открывая дверь, обернулась:
— Спасибо, что с вами ехала. У меня, кажется, новый уровень стресса теперь, но и кайфа тоже.
— Удачи, ведьмочка, — сказала Т/и, и машина поехала дальше.
Макса высадили через пятнадцать минут, он коротко кивнул Т/и и пробурчал:
— Ты крутая, хоть и психованная. Но за такое уважаю.
Т/и кивнула, молча.
Когда осталась одна, Гриша высунулся из-под пледа, чиркнул ментальной спичкой и сказал:
— Ну шо, мать, по домам. Отоспимся перед адом.
Т/и закатила глаза:
— Чтоб ты сгорел, Григорий.
— Если ты рядом — так только от любви, припадошная ты моя, — и он исчез в полумраке салона, довольный как кот.
А машина не спеша везла Т/и домой, сквозь ночную Москву, навстречу новому аду — новому дню съёмок.