1. Там, где взгляд задержался дольше обычного
Город еще не проснулся окончательно, когда они вошли в студию — усталые, немного помятые, с запахом утреннего кофе на губах и сонливостью в зрачках. В такие моменты Минхо особенно остро чувствовал странную привязанность к группе: к шуму, к полунамекам, к дыханию в ритм. Но в тот день всё было чуть иначе. Всё сместилось.
Это началось не с взгляда. Не с касания. Даже не с слова.
Это началось с тишины.
С той особенной тишины, в которую вдруг провалился мир, когда Сынмин рассмеялся. Смех — звонкий, немного насмешливый, беззлобный, — прорезал воздух где-то сбоку, и Минхо, сам того не заметив, отвлекся от планшета. Он обернулся на звук, просто чтобы посмотреть, что вызвало такую реакцию, и застыл.
Сынмин сидел, закинув ногу на ногу, в свободной толстовке, уткнувшись в телефон, из которого кто-то явно пытался его впечатлить. Это был Чанбин — их общий друг, брат по группе. Он что-то рассказывал, жестикулировал, расплывался в широкой улыбке, а Сынмин хохотал, слегка запрокинув голову, почти беззащитно, слишком открыто. И — слишком не туда.
Почему-то это было важно. Почему-то — невыносимо.
Минхо снова отвернулся к экрану. Но с этого момента всё началось. Он стал замечать.
Как Сынмин щурит глаза, когда кто-то говорит что-то глупое. Как поправляет волосы, не глядя в зеркало. Как сидит, немного ссутулившись, когда устал. Как подолгу смотрит в окно, будто что-то вспоминает. Или кого-то.
Он начал следить. Неосознанно. Как будто сам себя ловил на мысли: "Где он сейчас? С кем говорит? Почему опять с Чанбином? Почему смеётся?"
И однажды, проснувшись ближе к рассвету, не сумев уснуть из-за навязчивой мысли — с кем сейчас Сынмин переписывается так поздно? — Минхо понял, что это уже не просто «наблюдение». Это было ожидание. Привычка. Жажда. Тонкая, почти болезненная.
⸻
С тех пор он стал ближе. Ненавязчиво, будто случайно.
То окажется рядом в коридоре, когда Сынмин выходит из комнаты. То предложит доесть его portion ужина, не дав тому и шанса отказаться. То кинет ему плед в студии, когда тот задремлет, прикрыв глаза в наушниках.
— Простудишься, — скажет хмуро. — И будешь ныть потом всем.
И отвернётся первым. Всегда — первым. Потому что взгляд Сынмина ловить было больно.
Он не должен был быть таким тёплым.
⸻
Ревность пришла не как буря, а как шорох. Как лёгкое раздражение, сквозь которое трудно было дышать.
Сначала — когда Хёнджин обнял Сынмина сзади, просто так, посреди танцевальной практики. Лёгкий жест, как брату. Но пальцы Минхо сжались в кулак, и он машинально усилил громкость в динамике, чтобы не слышать чужого смеха.
Потом — когда Феликс подарил Сынмину браслет. Просто красивый, просто блестящий, просто... слишком личный. Минхо не сказал ничего. Он просто начал носить похожий. Почти такой же. На запястье левой руки — той, которой обычно касался плеча Сынмина, проходя мимо.
— Новый? — спросил тот как-то раз. И взгляд задержался чуть дольше.
— Ага, — ответил Минхо. — Просто понравился.
Сынмин кивнул. А потом улыбнулся. Совсем чуть-чуть. Тепло. Невыносимо.
⸻
Были ссоры. Из-за ерунды — как всегда. Из-за распределения строк. Из-за того, кто забыл выключить свет. Из-за чашки, оставленной на пианино.
— Почему ты всегда придираешься? — в голосе Сынмина впервые была злость. — Что тебе от меня нужно, Минхо?
И Минхо, глядя ему в глаза, хотел сказать:
Тебя.
Но только сжал челюсть. И прошептал:
— Ничего. Забей.
Сынмин смотрел на него долго. А потом просто ушёл.
А Минхо долго не мог заснуть той ночью. Не потому что обидел. А потому что не удержался.
Потому что почти сказал.
⸻
Всё оставалось под кожей. Взгляды. Прикосновения. Молча отданные бутылки воды. Слишком личные плейлисты. И ревность. Всё та же, что жгла где-то за рёбрами, когда Сынмин смеялся с другим.
Он не знал, что будет дальше. Он не был уверен, что вообще может что-то изменить. Но одно он понял точно:
Это не проходит.
Это только растёт.