Пролог: Боль.
«Я держу их имена на губах, как последнее дыхание, пока тлеет память и пока я дышу, они не умерли и я тоже» Malika_Demiral.
***Арык.
Я - ребёнок. Я - тот, чьё сердце разбили, не из-за маленьких шалостей, а так, что оно треснуло на осколки и больше не складывается в прежнюю форму. Я - Арык. Имя, что звучало раньше как обещание, теперь - шёпот в пустоте. Руки у меня в крови. Не потому что я монстр. Не потому что я хотел. Потому что люди сделали меня таким, шаг за шагом, словом за словом, ударом за ударом.
В детстве мне говорили: улыбайся, верь, не бойся. Я верил. Я верил в них, в их обещания, в тепло домашних вечеров и в руки, что должны были держать меня. А потом один за другим исчезали те, кто должен был быть опорой. Сначала доверие, потом детская наивность, потом свет внутри. И оставили меня с грязными ладонями и тяжёлой тишиной.
Каждый раз, когда я смотрю на кровь на своих руках, я вижу отражение не своих поступков, а их поступков. Я вижу пальцы, которые меня толкали, слова, что разрывали, взгляды, что ломали. Они называются моими ошибками, но разве можно назвать ошибкой то, что на меня навесили, не дав выбора? Они лепили из меня образ монстра, и я стал играть эту роль, потому что иначе меня не слушали, не видели, не слышали.
Мне не хочется быть страшным. Мне хочется снова быть ребёнком, который боится тёмной комнаты только потому, что там страшно, а не потому что там спрятали всю правду. Я хочу, чтобы кто-то взял мои руки - даже такие, в крови - и не отвернулся. Чтобы спросил: "Почему?" И выслушал. Не осудил. Не пальцем указал. Просто выслушал.
Я устал от обвинений. Устал от того, что меня судят по следам, которые оставили на мне остальные. Я хочу, чтобы вернули мне голос, чтобы дали простить и проститься с теми, кто заставил меня стать тем, кем меня видят. Я хочу, чтобы слышали: я не выбирал этот путь, я не хотел ранить. Я ранен. Так глубоко, что раны стали моими руками.
Если есть справедливость - пусть она будет милосердна. Если есть люди - пусть они помнят, что ребёнок, даже сикнувший в крови, всё ещё способен на добро, если ему позволить быть не чудовищем, а человеком. Позвольте мне снять маску, протяните чистую руку, и, может быть, вместе мы смоем кровь и увидим, кто я был до того, как меня сломали.
Я - ребёнок. Я - Арык. Я хочу жить не как предупреждение, а как надежда. Позвольте мне снова поверить.
***Kösem Sultan.
Я стою у окна и не узнаю свой мир. Тишина - как нож, который впивается в лёгкие: раньше здесь звучал шаг Ахмета, его смех, тяжёлая уверенная поступь моих сыновей. Теперь - только пустота, которая расползается по дворцу, как тёмная плёнка.
Каждое утро я просыпаюсь в надежде услышать их голоса. Вместо этого меня охватывает холодный страх: я вскакиваю, бегу к их комнатам - и вижу одни пустые кровати, вещи, пахнущие ими. Имя Ахмета рвёт меня на части: я помню его руки, как он гладил мои волосы, как тихо шептал мне о будущем, о том, что всё будет хорошо. Как теперь поверить, что этого будущего никогда не будет? Его пустое место на троне - боль, которая не унимается.
Мехмет и Осман - мои мальчики. Их смех, их споры, их дерзкие решения - всё это теперь на всегда замолкло. Я вижу их лица в каждом зеркале, в каждом отблеске своих младших детей. В полночь мне кажется, что слышу шаги по коридору, но это лишь плод воображения, мучительный призрак. Я считаю дни и одновременно не хочу знать, сколько прошло времени: память - как рана, которую нельзя зашить.
Похороны были как будто не в моём теле. Я шла рядом с гробами, но каждое движение давалось мне с нечеловеческим усилием. На могилах лежал снег, холодный и безжалостный; ветер свистел между деревьями, словно отвечая на мои стоны. Люди подходили, прикладывали платки, шептали слова соболезнования - слова, которые скользили по мне, не согревая. Я не могла плакать ровно: слёзы то хлынули рекой, то пересохли, как будто в глазах осталось только горькое озеро тоски.
Я кричала. Это были не те вопли, а чистая, голая боль - крик матери, лишённой детей; крик жены, лишённой мужа. Сначала крики звучали слитно, безудержно, вырываясь из груди, как будто, если не закричать, сердце разорвётся. Люди оглядывались, кто-то стоял в оцепенении, кто-то падал на колени у гробов. Мой голос рвался и ломался, но всё равно я кричала, требуя вернуть то, что ушло, требуя справедливости, требуя объяснений у пустоты.
Траурное платье сжимало грудь, но не от ткани - от тяжести утраты. Я ощущала, как всё во мне сжалось в комок: воспоминания, вина, не сказанные слова и обещания, которые теперь - пепел. Иногда мне казалось, что могу ощутить их запах - смесь пота, табака и мыла - и это ломало меня снова. Я прижимала к себе их вещи, пелёнки, маленькую рубашку, словно они могли ожить от прикосновения.
Провожая их в землю, я держалась за край гроба, будто оттолкнув землю я могла бы оттолкнуть и смерть. Земля закрывала их тела, и с каждым лопатным ударом в сердце вставали куски ледяного металла. Моя душа кричала, а молитвы звучали бессмысленно: слова не могли вернуть дыхание, не могли вернуть тёплые ладони.
После похорон дворец стал гулким мавзолеем. Я просыпаюсь ночью от паники, дрожащая от холода и воспоминаний. Сон превращается в череду фрагментов: смех за столом, улыбки, глаза Ахмета при свете свечи - и обрыв. Я виню себя за каждую минуту, которую не провела с ними, за каждое слово, сказанное в тоне, за любую минуту раздражения. Вина расползается по мне, как клей, и я не могу от неё избавиться.
Иногда я подхожу к окну и шепчу их имена - Ахмет, Мехмет, Осман - и эти имена возвращаются ко мне эхом в пустоте. Я не прошу больше никого любить меня; я прошу лишь одного - чтобы время повернуло вспять и вернуло мне их. Но время беспощадно. Остаётся только память, и эта память больно и постоянно напоминает мне о том, что потеря не имеет утешения.
Я учусь жить с этой раной, но она никогда не затянется. Она стала частью меня, и каждый вдох - как напоминание о том, что любовь и утрата неразделимы. Я продолжаю держать свечу, плакать, кричать в ночи - и верить, что, возможно, где-то они слышат, и это даёт мне силу идти дальше, даже если шаги мои - шаги покойницы.
Продолжение следует.