37
Вечер вторника, который должен был стать тихой гаванью посреди бурной жизни, обернулся настоящим штормом. Мы уже пять месяцев жили в подвешенном состоянии. Пять месяцев Майкл не выходил на работу, прячась от людей, которых нам не суждено было узнать. Это было наше тайное бремя, которое давило на каждого из нас, превращая наши дни в бесконечную череду ожидания и тревоги. Я была на пятом месяце, и мой живот уже отчетливо округлился, напоминая о хрупкой жизни, которую мы создавали в этом вынужденном затворничестве.
Все эти недели я пыталась создать хотя бы иллюзию нормальности, фокусируясь на подготовке к появлению малыша. Детская комната стала моей отдушиной, местом, где я могла контролировать хоть что-то. Сегодня я весь день провела за компьютером, выбирая последние штрихи – обои, мебель, и, главное, ту самую экологичную краску. Я перечитала сотни отзывов, убеждаясь, что она абсолютно безопасна. Майкл обещал заехать за образцами по дороге из аптеки – это был один из немногих поводов, по которым он мог ненадолго покинуть квартиру, тщательно соблюдая меры предосторожности.
Я сидела в гостиной, прокручивая в голове варианты расстановки мебели, чувствуя, как растущий живот немного давит, когда входная дверь осторожно скрипнула. Майкл вернулся. Я бросилась к нему навстречу, полная предвкушения, забыв обо всей накопившейся за день тревоге.
— Милый, ты привез образцы? – спросила я, пытаясь заглянуть в его пакеты. Мой голос был полон надежды, которую я так старалась сохранить.
Майкл медленно поставил небольшую сумку на пол, снял куртку и бросил ее на кресло. Его лицо было бледным, взгляд отсутствующим. Он выглядел не просто уставшим, а каким-то опустошенным.
— Ох, Софа, забыл, – произнес он, и эти слова словно молотом ударили по моей хрупкой надежде. – Совсем вылетело из головы. Честно. Голова так забита всем этим... Ты же понимаешь. Да и не так это срочно, правда? Завтра заеду. Или послезавтра.
Мое сердце сжалось от обиды и разочарования. "Забылось". "Не срочно". Это были слова, которые я слышала слишком часто в последнее время. Для него, запертого в четырех стенах, дни, видимо, сливались в однообразную пытку, но для меня, несущей под сердцем новую жизнь, каждая мелочь имела значение, и каждый упущенный момент отдавался болью.
— Не срочно?! – Голос мой прозвучал выше, чем я ожидала. – Майкл, я тебе три дня об этом напоминала! Это не просто краска, это то, чем будет дышать наш ребенок! Я выбрала ее, потому что она безопасная, я переживаю за каждую мелочь, *потому что ты не можешь работать*, а ты просто забыл! Как это может быть не срочно, когда я хочу начать готовить комнату для малыша, и это единственное, что сейчас держит меня на плаву?!
Он вздохнул, и этот вздох был наполнен раздражением, а не раскаянием.
— Ну, Софа, не драматизируй. Это всего лишь краска. Чего ты так заводишься? Это всего лишь краска! Завтра куплю, клянусь. Ты просто... слишком эмоционально реагируешь. Наверное, это гормоны.
Последние слова Майкла ударили меня в самое сердце. "Гормоны". Это была его вечная отговорка, когда ему не хотелось вникать в мои переживания или брать на себя ответственность. Вся накопившаяся за эти месяцы тревога, страх за наше будущее, его вынужденное бездействие – все вырвалось наружу. Кровь прилила к лицу, и я почувствовала, как по щекам потекли слезы.
— Гормоны?! – закричала я, не сдерживаясь. – Знаешь что, Майкл? Когда ты будешь носить внутри себя новую жизнь, когда каждый день твое тело будет меняться, и ты будешь думать о каждой, *каждой* детали, чтобы обеспечить этому крошечному созданию все самое лучшее, *когда ты будешь жить в постоянном страхе, что твоя прежняя жизнь настигнет тебя*, тогда, может быть, ты поймешь! Это не гормоны, это беспокойство! Это страх за *нашего ребенка*, а ты просто игнорируешь меня! Тебе все равно!
— Не все равно! — Он повысил голос, его лицо покраснело. — Я устал сидеть здесь, сложа руки, пока моя жизнь летит к чертям! Я устал от этого постоянного напряжения, от того, что не могу выйти на улицу, как нормальный человек! И я устал приходить домой и выслушивать твои претензии из-за каких-то мелочей! Что, я больше не могу ошибиться?!
— Конечно, можешь! Но не тогда, когда это касается нашего ребенка! Ты же сам обещал, что будешь помогать!
— А я и помогаю! Просто моя голова сейчас занята другими вещами! Я не могу запомнить каждую твою прихоть! Ты невыносима сегодня!
Наступила тишина, оглушительная и гнетущая, прерываемая лишь моим тяжелым, прерывистым дыханием. Он стоял, скрестив руки на груди, с таким отстраненным, почти холодным выражением лица, будто я была для него чужой. А я почувствовала себя настолько одинокой, непонятой и незащищенной, что слова застряли в горле. Все его бездействие, вся его запертость, казалось, выливались на меня.
— Знаешь что? — произнес Майкл, резко повернувшись к двери, его голос был глухим. — Я не могу так. Мне нужно проветриться.
И он вышел. Просто вышел, хлопнув дверью так, что вздрогнули картины на стенах и посуда в шкафу. Он оставил меня одну. Одну, вот так, после ссоры, в нашем заточении, из-за "мелочи".
Я стояла посреди гостиной, глядя на закрытую дверь, и первые секунды не могла поверить, что это произошло. Он ушел. В груди начало нарастать жжение, а затем боль, резкая, пронзительная. Я схватилась за живот, пытаясь справиться с ней, но она только усиливалась, отдаваясь в пояснице. Холодный пот выступил на лбу.
— Майкл... — прошептала я, но в пустой квартире мой голос прозвучал таким слабым и потерянным.
Меня начало тошнить, а перед глазами поплыли темные пятна. Ноги подкосились, и я упала на колени, пытаясь дотянуться до телефона, который лежал на журнальном столике. Паника охватила меня, холодный страх за малыша обжег внутренности. Это не просто боль, это что-то не так. Я не могла дозвониться до Майкла – он не брал трубку, видимо, оставив ее дома или просто отключив. Дрожащими пальцами я набрала номер Билла.
— Билл... мне плохо... Майкл ушел... живот... – Шепот, полный слез и ужаса, был всем, на что я была способна.
Дальше я помнила все как в тумане: испуганный голос мамы в трубке, ее крики, зовущие папу. Затем сирена скорой помощи, пронзительный свет в глаза, резкий запах антисептика. Меня несли на носилках, задавали вопросы, на которые я едва могла отвечать, цепляясь за сознание.
— Угроза прерывания беременности, пятый месяц, сильный стресс, — услышала я чей-то голос, словно издалека, когда меня уже везли по коридорам больницы.
Лежа на больничной койке, подключенная к капельнице, я чувствовала себя опустошенной. Каждая секунда была наполнена страхом за малыша. Дверь палаты распахнулась, и на пороге, бледный как полотно, с безумными от ужаса глазами, появился Майкл. Мама, которая сидела рядом со мной, видимо, успела ему все рассказать и второпях сообщить, куда меня привезли, невзирая на риски его появления на людях. Он бросился ко мне, схватил мою руку, его прикосновения были ледяными, но судорожными.
— Софа... Боже мой, Софа... Прости... Я... я не знал... — Его голос дрожал. Слезы текли по его щекам, и он выглядел так, будто в один миг постарел на десять лет. Его щетина, всклокоченные волосы, растрепанная одежда – он не успел ни побриться, ни переодеться, бросившись сюда.
Я смотрела на него, слишком слабая, чтобы ответить. Внутри меня все еще бушевал шторм из страха и обиды, но сейчас единственное, о чем я могла думать, это безопасность нашего малыша. Из-за какой-то глупой мелочи, из-за его несдержанности и моей излишней эмоциональности, усугубленной месяцами напряжения и страха, мы могли потерять то, что было дороже всего на свете. И осознание этого было куда больнее любой физической боли. Билл , сидящий рядом, погладил меня по голове, его взгляд был полон сочувствия, но на Майкла он почти не смотрела.
Я смотрела на него, слишком слабая, чтобы ответить. Все, что я чувствовала, это опустошение и невероятный страх. Не за себя, а за нашу крошечную жизнь, которую я едва не потеряла. Обида на Майкла все еще жгла внутри, но она была ничто по сравнению с этим всепоглощающим ужасом.
В этот момент дверь палаты открылась, и вошла молодая женщина-врач с серьезным лицом, а за ней – медсестра с папкой.
— Софья Андреевна? Как вы себя чувствуете? — спросила она, подходя к кровати и светя фонариком в мои глаза. Затем ее взгляд упал на Майкла, и она слегка нахмурилась, явно ожидая объяснений. — Вы кто?
— Я... я ее муж, — быстро ответил Майкл, отстраняясь от меня, словно опасаясь быть узнанным или привлечь к себе слишком много внимания. Его голос прозвучал сдавленно.
Врач кивнула, но ее взгляд оставался настороженным. Она взяла мою руку, проверяя пульс, и обратилась ко мне.
— У вас были очень сильные сокращения матки, угроза прерывания беременности. Мы успели вовремя. Слава богу, удалось стабилизировать ситуацию. Ребенок в порядке, его сердцебиение ровное. Но вам нужен абсолютный покой. Строгий постельный режим. Ближайшие несколько дней вы проведете здесь, под нашим наблюдением. Затем, возможно, сможем отпустить вас домой, но с теми же строгими рекомендациями. Никаких стрессов, никаких физических нагрузок. Понятно?
Каждое ее слово было бальзамом на душу и одновременно ударом. Ребенок в порядке. Это было главное. Но "никаких стрессов" прозвучало как насмешка в нашей ситуации.
Когда врач вышла, в палате повисла тяжелая тишина. Мама встала, подошла к окну, давая нам немного пространства. Майкл опустился на стул рядом с моей кроватью, его голова была опущена, локти уперты в колени. Он выглядел сломленным.
— Софа... я... я такой идиот, — прошептал он, не поднимая головы. — Я не знаю, что со мной происходит. Я так загнан. Это все из-за... — Он запнулся, видимо, не желая произносить вслух причину нашего затворничества, даже здесь. — Я не хотел... клянусь, я не хотел, чтобы так получилось. Я так виноват. Мы чуть не потеряли его. Нашего малыша. Из-за моей тупости, из-за моей... нервозности.
Я закрыла глаза. Слезы вновь подступили. Мне было больно не только физически, но и душевно. Он был прав. Это все из-за этого проклятого "скрывания", из-за его бездействия, из-за накопившегося напряжения, которое мы не могли выпустить. Он был загнан, я была загнанна, и все это вылилось на самое ценное, что у нас было.
— Мне было так страшно, Майкл, — произнесла я слабым голосом. — Я думала, что теряю его. Из-за краски. Из-за гребаной краски!
Он поднял голову, его глаза были полны муки.
— Прости меня. Пожалуйста, прости. Я все понял. Я сделаю все, что угодно. Я... я куплю все краски, все, что захочешь. Я буду сидеть дома, я буду делать все, что ты скажешь. Только пусть... пусть он будет в порядке. И ты.
Я молчала. Простить было не так просто. Эта ссора была лишь верхушкой айсберга, симптомом гораздо более глубокой проблемы, которая грызла нас изнутри уже месяцами. Его растерянность, его постоянное беспокойство о том, что "их" найдут, его неспособность просто жить, как раньше, — все это создавало такую напряженную атмосферу, что дышать было трудно. И я тоже была не идеальна, срывающаяся на мелочи, потому что не могла контролировать главное.
Билл подошёл к нам, положил руку Майклу на плечо.
— Майкл, мы все понимаем, что тебе сейчас нелегко, — тихо сказал он. — Но вы оба должны понять, что сейчас самое главное – это Софа и ребенок. Вам нужно держаться вместе, но главное – обеспечить ей полный покой. И тебе. Твоя нервозность ей не поможет.
Майкл сжал губы. Он прекрасно понимал, что даже его присутствие здесь, в общественном месте, было риском. Но оставить меня одну он не мог.
— Я буду здесь, — сказал он, его голос был твердым, несмотря на слезы. — Буду приходить, когда будет безопасно. Я... я больше никогда тебя не оставлю. Никогда.
Следующие дни были самыми трудными. Майкл приходил, когда посетителей было меньше всего, или в необычное время, стараясь не привлекать внимания. Он приносил мне фрукты, книги, пытался шутить, но его глаза всегда были настороже, и каждый раз, когда кто-то входил в палату, он напрягался. Я видела его страх, и это лишь усиливало мое собственное беспокойство.
Но каждый раз, когда он брал мою руку, когда мы молчали, глядя на экран аппарата УЗИ, где пульсировало крошечное сердечко, я чувствовала, что, возможно, у нас еще есть шанс. Эта больничная койка, эта тишина и страх за малыша, стали нашим негласным соглашением. Мы оба были напуганы. И ради него, ради нашего будущего ребенка, мы должны были найти способ выжить в этой сложной ситуации. Краска для детской теперь казалась такой далекой и незначительной проблемой. Главное было спасти то, что мы едва не потеряли. И я знала, что нам придется серьезно поговорить, как только я стану сильнее. Обо всем. О той жизни, в которой мы оказались, и о том, как нам выбраться из нее, не потеряв друг друга и нашего ребенка.